ХУДОЖНИК В НАЧАЛЕ ВЕКА

        Десять тысяч вещей, о которых говорил Лао Цзы, превратились в двадцать, скажем, тысяч, но разнообразнее мир не стал. Смотрите, исчезают оттенки и полутона. Плоскости заливаются одноцветными чернилами, как в посредственных мультфильмах. Это осуществляется чья-то мечта: мир становится единым. Он становится простым. Русская литература долго говорила о Добре. Сейчас уже если и следует говорить, то о гармонии. Чем однообразнее и бесструктурнее пространство, тем мера ее ниже, тем сильнее и наглее в нем хаос. Речь, в конце концов, идет о выживании.
        В силах художника с хаосом бороться, даже осознавая возможную безнадежность этой борьбы. Он не волен над пространством и звуком этого пространства, но, будучи проводником, все-таки волен в выборе того, какой звук ему проводить. Именно проводить, а не демонстрировать as is. Больше: он в состоянии гармонизировать и саму бесструктурность жизни, и тот самый сор. Это не значит выдавать зло за добро, но чувства добрые – пробуждать: волненьем – не уныньем, точно, что не шоком.
        И не пугайте нас словом "форма". Форма и ритм – это то, что держит небесное тело, по которому вы ходите. Оно есть повторяющийся ритм долин, холмов, террас – форм. Оно же – неповторимый и вечно меняющийся рельеф этих ритмов, этого волненья. А бесформенное мы уже ели. У него запах распада.
        Это не манифест и не призыв (какие призывы!) – это зов: другим птицам.
        Ибо поэзия и вообще творчество – не круто налившийся свист. Точнее сказал туманный Лермонтов:

Есть речи – значенье
Темно иль ничтожно,
Но им без волненья
Внимать невозможно.

        Первые два стиха описывают большую часть современного нам искусства. Третья и четвертая – почти не существующую.