За окончательной чумой
спеши в Россию, мальчик мой.
Чума хранится в ледяном сарае
зимой,
а по весне две специальных бабы
везут чуму туда, где есть арабы,
и к Пушкину везут, и к дяде Ване
домой.
Друиды первыми, а после - всякий сброд,
себе подобный - дохляки, урод,
играющий на розовой гитаре,
народ, -
все ломанулись по своим делам,
бомбить психоделический ислам,
и попадать в устойчивом угаре
по нам.

Московские попы, счастливые когда-то,
теперь болеют: кончился народ,
по жизни шебутной и безобразный,
в Кремле - пурга и сероводород,
всё те же удивительные лица
стрекочут на отечество и строй,
и хочется проснуться заграницей,
но заграницу ехать - геморрой.
В июле на Кутузовском проспекте
перед грозой бывает сильный зной.
Я выдул табачок из папиросы,
а в дверь стучат - приехали за мной.
Автобус развернулся на стоянке,
нас вывели, построили в каре,
и грянуло "Прощание славянки".
Жара спадёт, но дело не в жаре.