Вышел очередной номер журнала одинаковой поэзии "Арион". Как всегда, гомеопатической дозой в нем присутствует и неодинаковая поэзия – в данном случае, стихи Дмитрия Авалиани, – дабы отразить в статистически достоверной доле присутствие в литературном потоке отдельных Личностей и хоть чем-то отличиться от других постсоветских журналов, заполненных точно теми же Николаевой и Салимоном. Но тратить время на обличение малых сих я бы не стал, если бы чаша моего терпения не переполнилась от очередного упоминания на страницах журнала меня многогрешного и моих литературных проектов. Видно, мне не суждено дождаться номера "Ариона", в котором такого упоминания наконец не будет: ведь для людей с неистребимым "совком" в сознании никакая деятельность не возможна без ясного и определенного образа врага. И один раз все-таки придется ответить.

        Все, что неплохой поэт Дмитрий Тонконогов, взятый штатным сотрудником в "Арион" отнюдь не за свои литературные дарования, пишет про меня и проект "Вавилон", – обыкновенная партийная неправда. Приведу цитату целиком:

        Единственное объединение, о котором можно говорить всерьез, это "Вавилон" – вполне самодостаточная литературная партия. "Вавилонцев" много, и у них жесткий и последовательный руководитель Дмитрий Кузьмин, утверждающий, что наиболее важен сам процесс творческого поиска, что и должно являться предметом "потребления" читателей. Но так ли это? Привычка периодически забегать на кухню, принюхиваться и поднимать крышки кастрюль еще никогда не ускоряла процесс приготовления пищи. Все же больше пользы от готовых блюд, даже тех, что не совсем удались. Кузьмин принял мужественное решение – закрыть "Вавилон". Но не тут-то было. Круглосуточное бодрствование разума тоже способно рождать если не чудовищ, то, во всяком случае, существ, выходящих из-под контроля. Так что "Вавилону" придется еще некоторое время полетать, как орбитальной станции "Мир", прежде чем упасть в мировой океан. Возможно, что "Вавилоном" закончится история литературных групп как таковых.

        Разъясняю по пунктам.

        1) "Вавилон" не является и никогда не являлся "литературной группой". Литературная группа, во-первых, характеризуется, как правило, наличием эстетического манифеста, санкционированного хотя бы основными ее членами. Выдавать за групповой манифест мои личные критические или филологические статьи, выражающие мое личное понимание литературного процесса и, пускай, те принципы, которыми я руководствуюсь в своей работе редактора, издателя и координатора литературных проектов, – значит мошенничать и передергивать. "Вавилон" является литературной группой не в большей степени, чем "Арион", а мои статьи групповым манифестом – не в большей, чем статьи главного редактора "Ариона" Алехина, под которыми отнюдь не стоят дополнительные подписи даже самых постоянных авторов "Ариона".
        Во-вторых, литературная группа так или иначе объединяет авторов со схожей поэтикой и эстетикой. Ключевые авторы альманаха "Вавилон", без чьих текстов не обходился, можно считать, не один номер, ни одна крупная акция, – Николай Звягинцев и Станислав Львовский, Данила Давыдов и Мария Степанова, Полина Барскова и Андрей Сен-Сеньков, Андрей Поляков и Линор Горалик, – не имеют между собой по языку, стилю, просодии, тематике, образному ряду ничего общего. Общим у них является только необщее – "лица выраженье".
        Что же касается менее устойчивого выражения "литературная партия", то – да: партией, т.е. центром силы в литературном пространстве, "Вавилон" – не именно ежегодный альманах, выпускавшийся мною в 1992-2004 гг., а весь комплекс литературных проектов, куратором которых я выступаю, – является. Точно так же, как сам "Арион", – о чем я писал вполне определенно в "Новом литературном обозрении" полтора года назад. Потому и не случается за последние годы ни одного выпуска "Ариона", где в противоположную партию не было бы кинуто камня. Потому и оказывается, что ежели иногда для разнообразия "Арион" заказывает проблемные (не содержащие, заметим, никакой брани ни в чей адрес!) статьи мне или Даниле Давыдову, то выходят они, к полному нашему изумлению, сразу в комплекте с готовыми возражениями записных авторов "Ариона" – в то время как про откровенную галиматью, непосредственно метящую в нас и наших друзей, мы узнаем из уже вышедшего номера.

        2) Я, Дмитрий Кузьмин, не утверждаю и никогда не утверждал, что наиболее важен сам процесс творческого поиска и он-то и должен являться предметом потребления читателей. Это, кстати, две разные идеи, и один из элементов мошенничества в тексте Тонконогова – то, что первую часть утверждения, с которой спорить достаточно непросто, он опровергает путем возражения на вторую часть утверждения, нелепость которой самоочевидна.
        Устный афоризм Алексея Алехина "нам нужны не творческие поиски, а творческие находки" вполне справедлив, если он отражает точку зрения потребителя. Читатель должен получать готовый продукт – сложившееся произведение. Иное дело – что в этом произведении читателю нужно и важно, на чем ставится акцент. Можно понимать дело так, что текст должен быть сам по себе мил и хорош, "сделан", самоценен. А можно – иначе: этот конкретный текст, помимо его собственных "технических характеристик" (а их соответствия некоему виртуальному ГОСТу никто не отменял), является материализацией некоторого движения, шагом в эволюции – не столько в личной эволюции автора, до которой читателю может не быть дела (хотя хорошему читателю – есть), сколько в эволюции культурных представлений, переживания и осмысления каких-то больших жизненных процессов. Этот шаг должен быть сам по себе достаточно тверд и уверен, сделан не в лужу и не в собачье дерьмо. Но полный смысл его – не в нем самом, а в движении, звеном которого он является.
        Поэзия – не ремесло, а способ познания. Писание стихов – не изготовление отдельных изящных мелких предметов, а производство новых смыслов. Читатель стихов – тот читатель, о котором думаю в своей кураторской работе я (потому что вообще читатель бывает какой угодно – в том числе увлеченно читающий журнал "Арион" или сайт Стихи.ру), – хочет не полюбоваться на переливающиеся рифмами и аллитерациями бирюльки, а узнать нечто новое о жизни и о себе. Новое – это не то (как правило), до чего у читателя прежде руки не доходили, не шокирующие подробности быта папуасов на Новой Гвинее (хотя иногда и это бывает занятно), а, прежде всего, то в собственной внутренней, душевной жизни читателя, что ему прежде не удавалось ухватить, отрефлексировать, в полной мере прочувствовать. Инна Лиснянская рассказывает нам о том, как остра и беззаветна бывает любовь в глубокой старости, Станислав Львовский – о том, как новые информационные и коммуникационные технологии меняют современного человека, его восприятие пространственно-временных универсалий, любви, смерти. При этом стихи Лиснянской не только для 70-летних старух, а Львовского – не только для PR-менеджеров, ищущих для обеда ресторанчик с подключенным Wi-Fi. И не потому (хотя и поэтому тоже), что у PR-менеджеров есть бабушки, а у старух – внуки с навороченными мобильниками. А потому, что вообще искусство позволяет человеку прожить не только собственную жизнь, но и какие-то другие, расширить свой внутренний мир до пределов другого внутреннего мира, запечатленного в тексте.
        Это – интерес читателя. Но редактор, полностью встающий на точку зрения читателя, теряет свою позиционную идентичность, он профнепригоден. Редактор, издатель, куратор – медиатор, он между автором и читателем. И если той своей стороной, которая обращена к читателю, редактор может (и, в каком-то смысле, должен) говорить и думать о готовом продукте, о том, чтобы читателю было интересно, полезно, познавательно, – то другой стороной, обращенной к автору, редактор прямо обязан думать и говорить прежде всего о процессе, о том, что происходит в литературе, какие тенденции в ней конкурируют, какие поиски ведутся и куда окажется приложено усилие его издания в результате тех или иных публикаций. Редактор, заявляющий, что его не интересуют творческие поиски, превращается в коллекционера аккуратненьких симпатичненьких текстов, подавляющее большинство которых по статистическим причинам лежат в русле давно освоенных поэтик. Торжествовать начинает рутина, журнал плывет по течению, а в оправдание кивает на читателя. Нечего кивать: читатель найдется всякий и на всякое, а куратор на то и куратор, что у него для читателя должен быть свой message. И этот message может быть сформирован куратором только на основании пристального внимания к творческим поискам, пусть даже и не всегда увенчивающимся находками.

        3) Мое решение о закрытии "Вавилона" как проекта, посвященного моему литературному поколению – дебютантам 90-х, – Тонконогов (кажется, впрочем, не он первый) называет мужественным. Этот комплимент отвратителен своим подразумеванием: молодец-де, осознал свои ошибки и прикрыл лавочку. Всякое значительное решение – а это и начало нового проекта, и прекращение прежнего, – требует не мужества, конечно (гендерные стереотипы тут ни с какого боку ни при чем), а воли и ответственности. Но проект "Вавилон" был закрыт не в порядке капитуляции, а в видах перегруппировки сил и смены концептуальных рамок. Поколение, которому этот проект дал возможность высказаться, больше не нуждается в отдельном поколенческом проекте, а его авторы – в характеристике "молодые". Молодые авторы пришли другие – для них открыт новый проект, поэтическая серия "Поколение" (за первую половину 2005 года уже вышло семь книг). Для всех остальных (собственно, и для нынешней литературной молодежи тоже) будет нечто другое, никак не привязанное к возрасту авторов. Пересменка между окончанием одного проекта и началом другого несколько, увы, по разным причинам, затянулась – но это не повод для глумливых спекуляций. Поэты, которым "Вавилон" впервые или, в отдельных случаях, практически впервые предоставил трибуну, никуда не делись и уступать дорогу поэту Тонконогову и двум-трем его друзьям, в которых "Арион" только и согласен видеть будущее русской поэзии, совершенно не собираются.

        Велик соблазн продолжить эту статью аналогичными объяснениями по поводу другой неправды и полуправды, других ужимок и кривляний, другой фальшивой риторики и пустой патетики, которые лились по поводу "Вавилона" и его авторов с "арионовских" страниц. Вспомнить, например, как критик Шайтанов, большой специалист в области английской поэзии XVII века, возмущался засильем в "Вавилоне" "пубертатной лирики" – намекая, очевидно, что средний возраст читателей "Ариона" уже не позволяет им интересоваться некоторым кругом тем. Или как критик Бак, тоже известный своим филологическим образованием, нечаянно принял мой аналитический обзор одного немногочисленного, но качественно важного течения в поэзии конца 1990-х (названного мною "постконцептуализм") за написанный от лица этого течения манифест и всячески на меня за это обрушился, – я, поверив его наивности, долго и публично (в кулуарах Фестиваля верлибра 2003 года) объяснял ему, в чем разница, он кивал и соглашался, а спустя еще полтора года (!) опубликовал в "Арионе" и в "Октябре" по статье своей студентки Вероники Зусевой с инвективами в адрес группы постконцептуалистов, пишущих в соответствии с программой, выдвинутой идеологом группы Дмитрием Кузьминым. Или как критикесса Кузнецова, на всякий случай не называя имен, цитирует сперва строчку из Ирины Шостаковской: "Нами открыта дорога туда-сюда", а потом две строчки из Яны Токаревой: "шаг влево шаг вправо / расценивая как танец" – для того, чтобы пожурить молодежь за "вопиющую несерьезность" и отсутствие "этической составляющей", – всё это, разумеется, пользуясь тем, что контекст остается читателю неведом, а вместе с контекстом и смысл полемики между двумя поэтами "Вавилона": Шостаковской, чьи стихи, в т.ч. и процитированное, посвящены драме человека без корней и почвы, органически не способного к "оседлому" существованию (в другом ее тексте дан емкий образ матроса, вернувшегося из плавания и обнаружившего на ногах межпальцевые перепонки), – и Токаревой, настаивающей на категорическом императиве, в основание которого теперь должна лечь эстетика (в цитируемом стихотворении речь идет, между прочим, о канатоходце). Но методически ловить за руку авторов "Ариона" мне лень и противно. Литературная партия, нуждающаяся для своего внутреннего комфорта в таком бесстыдном мухлеже, в таком беспардонном мошенничестве, явно живет по закону евангельских бесов, которые, как известно, по отношению к своему Оппоненту испытывают два основных чувства: "веруют и трепещут". Я это не к тому, чтобы сопоставить себя с их Оппонентом. А к тому, что бесы обычно в конце концов вселяются в свиней и тонут в озере. Вы уже запаслись спасательными жилетами, господа?