В новом номере "Нового литературного обозрения" Алексей Зверев пишет о книге Гарольда Блума "Страх влияния" - дошедшем, наконец, и до нас бестселлере западных гуманитариев 70-х. Пишет в том смысле, что еще один пробел в нашем образовании заполнен, и это хорошо, но сама книга бестолковая и малопонятная, к тому же и перевод никуда не годится (там, конечно, у Зверева все осторожнее сказано, но сухой остаток такой). Перевод, кажется, и впрямь оставляет желать, защищать концепцию Блума по существу я не рискну - тем более что в основе ее, как ни крути, все-таки лежит зловредная мифологема "золотого века" (из всех формулировок оной мне в последнее время все больше нравится принадлежащая Федору Абрамову: "Подумай-ко, какие у нас лиственницы водились. Нет, мы против их ольха чахлая да осинник"). Другое дело - что полемизирует Зверев с Блумом как-то странно: в частности, подход Блума к взаимоотношениям между разными текстами и авторами противопоставляется... идеям борхесовского "Пьера Менара"! Остроумно, спору нет, но при наличии богатейшего корпуса филологической литературы по вопросам интертекстуальности такое остроумие смахивает на бегство от серьезного разговора.
        Впрочем, я-то хотел о другом. Среди прочих претензий, которые выставляет Зверев Блуму, - нарочито индивидуальная терминология. "Тессера", "клинамен", "кеносис" и "апофрадес"... Отчего бы, любопытствует критик, не сказать проще, чтоб люди к автору и его идеям потянулись?..
        Думается мне, что коллегу Зверева подвела презумпция, вполне естественная для того издания, в котором он пишет: будто книга Блума - научный труд, в котором должен действовать принцип экономии средств, пресловутая бритва Оккама. Меж тем перед нами - одна из классических работ постструктурализма. А постструктурализм - не наука; в некотором смысле он даже антинаука, поскольку ставит под сомнение саму возможность выдержать до конца научный дискурс и при этом что-либо мало-мальски интересное узнать и понять. Постструктуралистское исследование - это такая литература, такая, если угодно, беллетристика (замечательное жанровое обозначение придумал - для других, правда, целей - Николай Байтов: "приключения информации"). И "тессера" с "кеносисом" появляются у Блума потому же, почему они же появляются в стихах Станислава Львовского или Михаила Еремина: как мерцающее облако смыслов, порождаемых семантическими и фонетическими ассоциациями.
        Кстати сказать, в этом (и в этом тоже!) постструктурализм выступает антитезисом к формальной школе. Скажем, Тынянов также с наслаждением вводил в свои работы труднопроизносимые и не слишком нужные иностранные слова, но пафос его был обратного рода: демонстрировалась именно научность текста, в противоположность предшественникам, изъяснявшимся общелитературным слогом, т.е., в сущности, без терминологии, нестрого.
        Поскольку массовое (массовое внутри элиты, разумеется) восприятие стремится осмыслить постструктуралистское письмо в рамках привычной парадигмы, постольку обычно соответствующих авторов числят по ведомству науки (привлекая разнообразные внетекстовые мотивации - вроде того, что авторы являются учеными, потому что преподают в университетах). На деле альтернатива такова: либо, следуя логике постструктурализма, отказаться от подразделения текстов на художественные и (гуманитарно-)научные - либо проявить твердость и обрести за это награду: возможность получать эстетическое наслаждение от текстов Блума, Деррида, Бодрийяра и Co - без всякой угрозы для интеллекта и психики.