автобус в моей жизни / 15.10.2003

• Дмитрий Кузьмин

  Больше всего я любил их в детстве, лет в шесть. Были они тогда (кажется мне теперь) палевыми, цвета топленого молока, с продольными малиновыми полосками, и ходили из нашего мирного Беляева, где я провел три года незаметных, обитая через три подъезда от Дмитрия Александровича Пригова (заманчиво было бы думать, что вид играющего в песочнице меня навеял ему однажды что-нибудь такое...), — в какую-то немыслимую даль, к самой Октябрьской площади. На прогулках с мамой я завороженно застывал в самом загазованном месте, на углу Миклухо-Маклая и Академика Волгина, при начале бесконечного пустыря, где я учился стоять и даже ездить на лыжах и где впоследствии построили циклопических размеров комплекс Института Биохимии, — и провожал их взглядом, примечая номера, радуясь возникающей за причалившим к остановке молочно-кисельным гигантом минипробке (и, следовательно, была зима, когда проезжая часть советской улицы суживалась из-за сугробов, наметенных снегоочистителями). Однажды мама снизошла — и мы поехали на нем, до самого конца, хотя и не до Октябрьской площади, а всего лишь до площади Гагарина, потому что это был укороченный («красный») маршрут, 196к (любопытно, каким образом буковка «к» при номере маршрута, означавшая исходно, надо полагать, именно «короткий», приобрела цветовое наполнение), — но зато на этом укороченном маршруте не было как таковой конечной остановки, он разворачивался вдоль путей кольцевой железной дороги и отправлялся назад, так что можно было тронуться в обратный путь, не выходя наружу, не отлипая от прохладного, индевеющего под твоим дыханием окошка. И мы вернулись на прежнее место спустя полтора часа, увидев по дороге много всякого интересного, из которого запомнилось, впрочем, только кафе с интригующим названием «Колобок» (в котором довелось пару раз пообедать спустя много лет, в бытность старшеклассником, в силу того, что в непосредственной близости от него стали меня обучать, в порядке профессиональной ориентации, токарному делу, — в меню кафе «Колобок» в самом деле значился «колобок», но ни разу не оказался в наличии, так что пришлось удовольствоваться более прозаическими яствами) — да ухабы и рытвины объездной дороги вокруг строившейся станции метро «Калужская» с едва видимым в подступивших сумерках и сквозь смежающиеся веки регулировщиком. Эта поездка на автобусе так и осталась самым запомнившимся культпоходом моего детства — тогда как все до единого музеи, зоопарки и планетарии бесследно изгладились из памяти.

  К тому времени, когда подросший я стал ездить на автобусе в школу, старые «Икарусы» отжили свой век и сменились новыми, рыжими, — а впрочем, по моему основному маршруту бегали, по большей части, звонкие ЛиАЗы, весело погромыхивающие на каждой асфальтовой неровности (особенно если полным-полна медяками железная касса). При большом везении (чаще — по дороге из школы, среди дня, когда автобуса приходилось ждать чуть не полчаса, но зато приходил он полупустой) удавалось занять местечко на привилегированном сиденье — единственном продольном, от передней двери до кабины водителя: с этой позиции не только лучше была видна дорога, но и удавалось подглядеть к водителю: как у него там лампочки при открывании дверей загораются, как рулевое колесо обмотано какой-нибудь цветной изолентой (по всему видать, такой же предмет личного вкуса и внутрицехового самоутверждения, что и какой-нибудь пластмассовый пупс, установленный перед лобовым стеклом, у самых крутых — с подведенной к нему подсветкой)... На кожухе сбоку (дающем, откидываясь, доступ к какой-то части мотора, — изредка водитель туда запускал руки чуть не по плечи, но к чисто технической стороне дела я всегда был равнодушен и за этим особо не следил) порой оказывался целлофановый пакет с надломанным батоном, сброшенная лишняя шмотка, газета для чтения в небольшой паузе на конечной (давеча во Франкфурте у водителя небольшого автобуса, курсировавшего между разными павильонами главной европейской книжной ярмарки, привелось заметить в кабине недочитанную «Теорию относительности» Эйнштейна — такого в советских автобусах начала 80-х не помню; или я не замечал?).

  Дальше были еще: автобус от Вильнюса до Друскининкая жарким августовским вечером, когда я, отворачиваясь в окно от влюбленной в меня девушки, вдруг сообразил, что неправдоподобные чюрленисовские пейзажи писаны с натуры; баварский городок Байрёйт, оставшийся в памяти отнюдь не вагнеровскими сюжетами, а трогательной повадкой местных автобусов, каковые в полном составе собираются на главной остановке каждые полчаса, чтобы в одно и то же время отправиться в путь по десяти разным маршрутам одинаковой продолжительности; битком забитый УАЗик в Нижнем Новгороде, увезший в отдаленный район с многообещающим названием Кузнечиха местного поэта-любителя, на прощанье выразившего свое впечатление от моего первого в жизни гастрольного выступления словами: «Если тебе там в Москве с кем поквитаться надо будет — убить или так, припугнуть, — ты меня только позови,» — об этом автобусе, самом невозвратном из всех, вспоминаю особенно часто.

  И, чтобы не ждать, беру тачку от метро.