школьный урок в моей жизни / 10.12.2003

• Алексей Сальников

  Т.А. берёт под уздцы выразительное чтение, поднимает неблизорукие глаза на класс, и лицо её — та гримаса, когда Пестов, с задней парты, опять ковыряется в носу.

  — Приятного аппетита, — пудово говорит классная дама. — Я тебе не мешаю?

  Давно известно, какой оттенок розового примет светло-рыжий Ванюша, хлопающий поросячьими ресницами, но класс таки оборачивается к нему с единым звуком разом скрипнувших парт, покатившегося карандаша, звякнувшего пенала и шороха ткани. Пионерка Зина Портнова замирает в своей книге, не донеся ложку до рта (в который через десяток-другой страниц фашистский офицер, обтянутый латексом и портупеей, всадит пулю из родного «Люгера»).

  — Да, — отвечает Ваня, поправляя октябрятскую звёздочку так, как поправляют галстук различные выведенные из себя герои кинематографа, — Вы очень помешали мне своим окриком. Одно извиняет Вас: очень явное педагогическое скудоумие не позволяет Вам понять, что ужение козявок для меня — процесс медитативный.

  Их спор далеко не нов, и тем интересней следить за ним всему классу.

  — Ваня, ты глубоко ошибаешься, — отвечает ему Т.А., пытаясь казаться сдержанной. — Медитация как учителю знакома мне давно. Так, например, я впадаю в нирвану, когда читаю вам книги о советских пионэрах-героях или рассказываю об ужасах фашистских концлагерей, где даже таких маленьких детей, как вы, ужасно мучили и унижали, прививали им сибирскую язву, делали операции на головном мозге и живьём сжигали в печах крематория. Жаль, этого нет в наши дни. Тебя, Ванюша, стоило бы подвергнуть подобной процедуре, вместе с парой сотен других не очень примерных учеников, поскольку ваше пребывание в нашей советской школе — не что иное, как пустая трата народных денег.

  В.: Может быть, но это не даёт Вам права переходить на личности.

  Т.А.: Обрати внимание зато, как я была искренна в своих оценках.

  В.: Господи, да всех уже с души воротит от Ваших рассказов, от всех этих заспиртованных младенцев, удобрений из человеческого пепла, татуированных мальчиков и девочек, — знаете, каково слушать такое после обеда? Моё ковыряние в носу по сравнению с Вашими рассказами — просто не знаю что по сравнению не знаю с чем. Уж кому-кому, но не Вам ко мне придираться.

  Т.А.: А любопытно было бы узнать, дети, что вводит вас в состояние близкое к трансу? Давайте, кто первый? Будущему пионэру нечего скрывать от своих товарищей.

  Наташка любит подписывать новую тетрадь. Особенно в том месте, где стоит не законченное полиграфистами «учени»: вставлять свои «ка» и «цы».

  Саня чувствует себя другим человеком, когда приступает к свежей тетрадной странице, той, что не подавлена ещё письмом с обратной стороны.

  Лёньке нравится так высосать пасту из стержня пишущей ручки, чтобы она подошла к самому краю, но не хлынула в рот. Что он чувствует, когда видит, как под действием разряжения чернила в стержне принимаются ползти, описать невозможно никаким, даже вечным пером. Бессильны также перо бандита и Шарль Перро.

  Вертикальны ещё двадцать с лишним рук.

  Взять хотя бы тот же урок рисования — момент, когда заляпанная в краске, страшная кисточка опускается в стакан с ещё чистой водой.

  Скопища досадливых мыслей на орбите появившейся недавно утренней эрекции. Качели от арифметики к эрекции и от эрекции к арифметике. Сколько собрало второе звено, если хорошая погода стояла четыре дня?

  Подкарауливание лаковой пуговички чёрного цвета, какой застёгнуто платье на загривке соседки спереди; пуговицу видно, когда соседка поворачивает голову, а вместе с головой двигается, естественно, и коса, плетённая вперемешку с коричневым бантом.

  Верчение собственных отпадывающих пуговиц и пошатывание собственного молочного зуба в то время, когда все остальные заняты делом.

  
  
  

  В мае-месяце общая инерция того, как ты учился весь год, столь сильна, что можно не учиться вообще. Солнце зажигает сияние над грешными головами младших школьников. Кажется, что к эмблеме на их рукавах забыли дорисовать Христа, что ли, а в книгу на эмблеме не написали каноническое: «Новую заповедь даю вам...».

  Что бы ни говорил учитель, о чём бы ни шумели в классе, что бы ни творилось вообще — всё тонет в стеклянной зыби, которая накатывает через открытое окно первого этажа.

  
  
  

  Т.А.: ...и тогда под ногти ему стали загонять иголки (знаете, как это больно?), но он им всё равно ничего не сказал.