сон в моей жизни / 9.09.2004

• Андрей Тавров
  Точка невесомости

          Мне было пятнадцать, я ехал в поезде «Адлер—Москва» и, расположившись на верхней солнечной полке, читал «Короля Лира». За окошком бежали пляжи, и свет тысячи зеркал, разбитых на волнах, освещал купе. Я перевернул страницу, дошел до строчки «Убили...», и тут со мной что-то произошло.
          Во-первых, в груди образовалась непонятная, ужасная и блаженная дыра, куда стало втягиваться все, что я только что видел и знал. Мне было страшно, но страх этот не был цепенящим или удушающим. Я думаю, что по смыслу он приближался к рильковскому страху перед Ангелом «Элегий» или библейскому страху-благоговению перед непостижимым и не могущим быть названным Богом.
          Во-вторых, он сменился радостным спазмом навернувшихся слез, и это было похоже на бесконечный вдох, или как маятник качается в одну сторону, забыв о возврате, или как бегун на сто первом толчке осознает, что, наконец, оторвался от земли, и именно отрыв был его целью, а не олимпийская медаль.
          В-третьих, я увидел, что всегда знал эту книгу и всегда ее любил — еще до рождения.

          Так впервые я столкнулся со странным эффектом, присущим, как впоследствии выяснилось, только первоклассной литературе. Способность текста вызывать вышеописанное состояние я называю «антигравитационной точкой». Каковы же ее свойства?
          В «Лире» она не обязательно совпадает со словами короля «Убили мою девочку, как собаку...». Это для меня, едущего в поезде, она совпала. На самом деле она блуждает по всей пьесе, неосязаемая, как бабочка под простыней, под которую она еще не залетела, но обязательно залетит. Она — та рыба, которая еще очень далеко, но именно в расчете на нее выстроен весь арсенал сетей. Главное, что текст с ней напрямую связан. Она там есть.
          Точка эта обладает странной властью — останавливать время.
          Точка эта отменяет деление пространства на верх-низ, право-лево, далеко-близко, один-два.
          Точка эта лепит из двух снежных пригоршней — Жизни и Смерти — один снежок, которому нет названия.
          Она, будучи совершенно случайной и ни на что не претендующей, не обладающей ни суггестией, ни гипнозом, странным образом зачаровывает тебя на всю оставшуюся жизнь. Ты хотел бы найти ей имя, потому что понимаешь, что назвать ее — это слиться с тайной собственной жизни, и тайна эта страшна и прекрасна, как дракон, скала или Бог. И ты ищешь это имя, понимая, что его нет, и это придает смысл всему, что с тобой впоследствии происходит.
          И еще — власть веса заканчивается. Это миг отрыва. Ты в космосе. В космосе настоящем, а не советско-американском. В Космосе Психеи и «Золотого Осла».

          Настоящая литература не может быть расположена вне сферы «антигравитационных точек». Там расположена ненастоящая литература. Но сеть, в которую предназначено заплыть золотой рыбке или Левиафану, внешне ничем не отличается от бесплодной сети. Разве что легким блеском, который не взять глазу.
          Такая точка — снег, смешанный со спиртом, который ест доктор после отъезда Лары, мяч Навсикаи, упавший на кучу листвы, в которую зарылся нагой Одиссей; это надувной матрас с телом Гетсби, медленно дрейфующий в осеннем бассейне; это альпийский паук Ницше, когда того посещает ошеломительное откровение о Вечном Возвращении (во многом благодаря пауку оно ошеломительно, ведь экклезиастова концепция сама по себе не нова); это когда в гости к Моцарту заходит Рафаэль, и гондолы в том году стоят дорого, как у Паунда в «Cantos». Это идея «черной Лолиты» Вадима Месяца и Распятый, не способный себя осязать, у Парщикова в «Другом».

          Великая литература связана с точкой невесомости как глаз со звездой: неизвестно кто кого создает.
          Остальное — имитация.
          Ибо это точка выхода в реальность, точка пробуждения.
          И тогда ясно, кто кому снится: философ бабочке или наоборот.
          И лопнувшая сэлинджеровская пластинка, обладая «антигравитационным» эффектом дзенского бочонка с водой, лопнувшего и вытолкнувшего ученика в сатори, вновь пробуждает тебя, и ты видишь весь этот длинный и подробный сон, предшествующий реальности.
          И если бы надо было описывать это прекрасное и невозможное сновидение, пришлось бы начать так: Я, Суздальцев (Тавров) Андрей Михайлович родился в 1948 году в Ростове-на-Дону, жил в г. Сочи, учился в Московском Университете... думал, что он — бабочка... ощущал себя смертным... думал, что магическая точка реальности может быть потеряна... прочитал кучу чепухи... был счастлив...

          Впрочем, последнее ко сну не относится.