Секс в моей жизни / 29.03.2008

• Гила Лоран
  Сам такое слово

  Вообще-то я бы попросила. Я бы попросила таких дурацких, более того — оскорбительных вопросов мне больше не задавать. Тоже мне, придумали: моя жизнь и — секс! Ну, знаете. В детстве у нас говорили: сам такое слово!

  Моя жизнь — это зеленое колесо велосипеда, взрезающее неглубокую летнюю лужу и оставляющее потом мокрую полосу на светло-сером асфальте. Посыпанная крупной солью половинка свежего сочного огурца, которой хрустишь, сидя на опушке леса. Пахучая оранжевая шелуха, покрывающая горячий сосновый ствол. Клетчатая — голубая с белым и желтым — рубашка с короткими рукавами, из которых высовываются руки, тонкие, с нежным золотистым загаром, со стрелкой белых, выгоревших на солнце, волосков. Узкое запястье, но сильная кисть, ногти розовые, с белоснежными лунками, и пластмассовое колечко на безымянном пальце, которое так хочется снимать губами — нежно, осторожно, целую вечность...

  А секс — это жар, пот, неестественно торчащие выпуклости, дрожь, конвульсии, тяжелое дыхание и дикие животные вскрикивания. Много липкой и дурно пахнущей жидкости. Фиолетово-коричневатые складки и морщинистые мешочки. Это то, чем жадно и торопливо занимается жена с любовником, когда невовремя приходит бедняга-муж, — так низко, так неприлично! То, что сладострастная учительница и ее половозрелый ученик делают после уроков в шкафу, где хранятся учебные пособия. То, от чего дребезжит люстра, а кровать долбится в стену так, что в соседней квартире падает картина, ломается рама, ручной работы, и интеллигентный пожилой хозяин сокрушенно протирает очки и делает погромче телевизор.

  Моя жизнь — это пышные снежные шапки на длинных лапах голубых елей. Веточка темно-красной горьковатой рябины, с кристалликами льда. Накатанная лыжня, стремящая с горы, вниз, к станции, где уже стоит зеленый поезд, и надо сделать последний рывок, чтобы успеть. И, наскоро скрепив лыжи, сесть на ребристую, лакированную лавку и доесть оставшийся с привала бутерброд на бородинском хлебе, запивая его душистым, настоявшимся в термосе чаем. Тем временем за окнами, под размеренный стук колес, наступают зимние сумерки, с нежно-розовым закатом над кромкой черного леса, и любимые зеленые глаза под тяжелыми веками смеются над тобой, гладят тебя, сияют только тебе.

  А секс — это возня на претенциозных пурпурных простынях или на каких-нибудь обтянутых черной кожей качелях, когда кожу натирают плетеные петли и широкие ремни с холодными металлическими заклепками. Это то, чем они там занимались во время декаданса, когда больше ничем не получалось заниматься и уже нечего было терять. То, от чего мутнеют глаза, вваливается нос и на окурках, валяющихся на тротуаре, остаются кровавые следы. То, что иногда показывают в кино или по телевизору, и тогда зрители начинают преувеличенно громко разговаривать или сосредоточенно пялиться в угол экрана, сжав губы в строгую ниточку — чтобы не стошнило.

  В детстве у нас говорили: если увидеть слово СЕКС, написанное большими красными буквами, то тут-то он тебя и настигнет. Пока бог миловал.