Быть может, первая удача рассказов В. Шукшина в том, что в них нет столь распространившегося в последнее время безликого героя-повествователя, несущего чисто служебную нагрузку: подталкивать события и людей, которые никак не хотят зажить самостоятельной жизнью.
Герои Василия Шукшина — сельские жители — просто не терпят такого бездействующего соглядатая. Все они заняты своим делом, говорят на своем языке. Появись здесь кто-то извне, начни восхищаться, умиляться их скромным бытом — и естественные, реальные люди превратятся в сусальных «пейзан».
Писатель словно растворен в своих героях, смотрит их глазами. Вот ребятишки военных лет в первом рассказе сборника — «Далекие зимние вечера». Привычно, что нет дров. А так хорошо бы затопить: «Мать придет, а в избе такая теплынь, хоть по полу валяйся». Это сказано неожиданно и точно: ощущаешь себя на месте озябшего парнишки, проникаешься его огорчениями (проиграл в бабки) и его радостями (достали чуточку муки на обед). И думаешь о матери, чьи руки и за полночь снуют, шьют рубашку для сына. И вместе с ней вспоминаешь о тех, кто ушел из дому на фронт: «Небось в снегу сидят, сердечные... Хоть бы уж зимой-то не воевали». В этих словах что-то чуть наивное, домашнее, такое свое, что нельзя не поверить: эти слова, эта женщина — живые, не выдуманные.
И последний рассказ — «Солнце, старик и девушка». Каждый вечер сидит старик на берегу Катуни и смотрит на солнце. Он знает, какого цвета вода на том берегу и какие здесь камешки: то как сорочьи яйца, с крапинками по бокам, то как у скворцов — синенькие с рябинкой. Весь рассказ очень зримый, насыщенный красками — и трудно поверить, что старик уже давно слепой. Весь мир сохранен у него внутри, памятный наизусть во всей своей полноте, — и старик не кажется жалким, убогим. Он прожил хорошую жизнь — оттого и сейчас в нем столько спокойного достоинства.
Нечто общее, не названное, но ясно ощутимое, объединяет и этого старика, и тех ребятишек, и других жителей села. Они серьезны в простом и просты в серьезном. Дед с внуком пошли на рыбалку («Демагоги»). Дед запутался в неводе, тонет. Мальчишка его вытащил. Смерть прошла рядом. Но вот уже как ни в чем не бывало сидят они у костерка, говорят о другом. Мать ругается на полуночников — ей ни слова. Обошлось — и ладно, о чем толковать.
Так же просто нескладный и смешной парень Гринька бежит к горящей машине и отгоняет ее к реке, чтобы спасти от пожара все бензохранилище («Гринька Малюгин»). И с той же простотой говорит слепой старик: сыновей у него «побило на войне много — четырех». — «Сыновей жалко?» — «А как же? — удивлялся старик. — Четырех таких положить — шутка нешто?» Встает за этими словами страда военных лет, выношенное мужество: раз надо, отдаешь, что имеешь, и ни к чему слова.
В чем она, прочная основа этих характеров? Люди привыкли делать свое дело серьезно и основательно. И если делать пришлось что-то потруднее обычного — разве это заслуга? Кому-то надо делать. Крепкая внутренняя основа дает ощущение ясности, устойчивости, душевного равновесия. Человек, довольный спорой работой, покоен душой. Пусть это еще не все в духовном облике народа, но это одна из важных его граней, и В. Шукшин выразил ее достаточно полно.
Трудовым мерилом оценивается в «Сельских жителях» все. Деревенский парнишка («Племянник главбуха») не хочет учиться на счетовода. Не нравится ему работа в конторе: здесь «много шумели, спорили и, главное, целыми днями сидели на месте». Даже подросток привык считать самым главным труд, причем труд реальный, ощутимый. Бумажная, канцелярская работа для него противоестественна. Только не надо понимать это так, что герои книги (и сам автор) признают только физический труд.
Творческая одаренность — для Шукшина такое же естественное проявление народной души, как и трудовое начало. Но она не просто «дар божий». Это дорогое зерно своего «я» нужно уметь сохранить, отстоять. Непутевый Васёка (рассказ «Стенька Разин») не может ужиться ни на одной работе, но неизменно остается верен своей единственной страсти — он режет из дерева куклы. «Васёка аж с лица осунулся. Не спал ночами. Когда «делалось», он часами не разгибался над верстаком — строгал и строгал... швыркал носом и приговаривал тихонько:
— Сарынь на кичку.
Спину ломило. В глазах начинало двоиться. Васёка бросал нож и прыгал по горнице на одной ножке и негромко смеялся».
«Муки творчества», увиденные в таком необычном, незатейливом обличий, волнуют своей неподдельностью. Васёка не просто вырезает фигурки из дерева. Для него они все живые: грустный смолокур с подпалинами на волосах и рубахе; могучий Стенька, которого предали свои же мужики — связали, глумятся, топчут... Отчаяние и любовь невысказанно клокочут в сердце Васёки, и он плачет над Стенькой. А главное — он может и другого человека захватить тем же чувством. Мастерство Васёки может соперничать с творчеством поэта, музыканта — и в то же время с простым и необходимым трудом кузнеца. Творчество и труд измерены одной мерой и оказываются равно важными ценностями.
Ясное осознание главных ценностей помогает определить любую фальшь в человеке. В рассказе «Игнаха приехал» сын собрался наконец из города навестить родителей, гостинцев привез — все хорошо! А старика что-то гложет. Праздника не получилось. Быть может, уж больно шумен Игнаха, очень много хохочет, слишком широким жестом выкладывает свои подарки, слишком красуется своей силой, своей женой, образованным разговором... Старик не может объяснить свое смутное недовольство. Но оно все растет. Да еще рядом с Игнатием — его брат Васька, огромный, немногословный, по-деревенски стеснительный. Силы у него, пожалуй, побольше, чем у брата — циркового борца, но хвастаться этим — только людей смешить. И через глухое раздражение старика, через спокойную повадку Васьки ощутимо становится ненастоящее, показное, ненатуральное в Игнатии.
Все лучшие рассказы Шукшина — это простенькие бытовые картинки. Но эта непритязательность кажущаяся. Мимолетная как будто фраза толкает на раздумья о сути характеров, о народном восприятии жизни.
Сам автор редко пускается в рассуждения. Он справедливо предоставляет дальнейшую работу читателю. Однако тут легко перейти невидимую грань между недосказанным и попросту не сказанным.
Инерция «частного случая» порой увлекает В. Шукшина к поверхностным зарисовкам («Воскресная тоска», «Экзамен»). Тут из частного случая ничего не вытекает, и мы можем лишь спросить с досадой: «Ну и что?» Ну, не растрогался профессор, что студент был в плену, и поставил ему все же заслуженную двойку. Да, конечно, «Слово о полку» надо прочесть и храброму солдату. Но неужели ради этой небогатой мысли написан рассказ? На вид здесь все так же, как и в лучших рассказах сборника. Но если там мысль была скрыта в самой плоти, ткани повествования, то здесь — плоская декорация, за которой — пусто.
Иногда причина неудачи кроется в прямолинейности, заданности типов и ситуаций. По очень избитой схеме строится рассказ «Леля Селезнева с факультета журналистики». Который раз преподносится нам пресловутый корреспондент, весь прошаблоненный и бездумно-бодрый, и его столкновение с простыми людьми, делающими будничное дело. Ошибки Лели так наивны, а перестраивается она так быстро, что все это никак не принимаешь всерьез.
Есть у Шукшина и «типовой» отрицательный герой («Коленчатые валы»). Тут «зло» снабжено всеми ходовыми атрибутами: золотой зуб, лысина, бабье лицо, большой портфель... И, конечно же, он спасается от алиментов, и выпить норовит на чужой счет, и еще много-много за ним других грехов. Его антиподом может служить невыносимо положительный директор совхоза (рассказ «Правда»): и глаза-то у него чистые, и правду он при первом же знакомстве режет, и все-то он невесть откуда знает, и уж, конечно, ни капли не пьет.
Тут автору изменяет умение нести мысль образно, не декларативно.
Однако жизненное чутье, зоркость, пластичность, которые ощущаются в лучших рассказах В. Шукшина, уже сегодня позволяют увидеть, что для писателя характерно, а что случайно.
Новый мир, 1964, ╧4, с.244-246.
|
