Первое, что поражает на выставке Светланы Богатырь, нашей художницы, давно живущей во Франции, — чисто зрительный праздник, наслаждение этим кружевом, легкой изысканной вязью белого штриха на черном фоне, черного штриха на белом. Пока еще даже без проникновения в подтекст, в глубинный смысл.
        Легкий абрис лица, шляпы ли, воротника естественно и неожиданно возникает то из нот и скрипичных ключей, а то просто из цифр... Как осенило художницу это видение, наитие, озарение?
        А вот так, как у поэта рождается мелодия:

                Когда внезапно возникает
                Еще неясный голос труб...

        И сразу вслед за Булатом откликается Шекспир:

                Из вещества того же, что и сон,
                Мы сотканы, и жизнь на сон похожа,
                И наша жизнь лишь сном окружена.

        А через века и страны отозвалась еще одна мелодия:

                Из миража, из ничего, из сумасбродства моего
                Вдруг возникает чей-то лик и обретает цвет и звук,
                И плоть, и страсть...

        Сперва меня даже смутил этот разноголосый отклик, хор голосов.
        Но вот я читаю книгу Светланы Богатырь «Персональная Вселенная» и понимаю: ее Вселенная входит частицей во «Всечеловеческую Вселенную», в которой объединяются образы персональных Вселенных. Она ощущает человечество как единое целое. Душа — капля единого океана. Она подключается к всеобщему Разуму, несущему всю информацию прошлого. Пусть кто-то назовет это ноосферой, кто-то на современном языке — «информационным полем Земли». Для Светланы Богатырь — это «мыслеоблако, невидимо окутывающее человечество». Между мыслеобразами нет границ. И художник, как чуткий приемник, улавливает трепет и вибрацию единого Со-знания.
        Отсюда — «расширение мира», глубина понимания других человеческих существ. Для нее в них главное не внешняя телесная оболочка, а эманация души. Вот на двух картинах словно бесплотные тела как бы проникают, пересекаются, переливаются.
        А ведь это гениально сформулировал Пастернак:

                Перегородок тонкоребрость
                Пройду насквозь, пройду, как свет,
                Пройду, как образ входит в образ
                И как предмет сечет предмет.

        А вот картина « Раковина». Никак невозможно назвать ее натюрмортом. Крупные спирали ее парят — над чем-то голубым с белым — море? — да нет, пожалуй, это небо с легкими белыми облаками. В нее поневоле вглядываешься пристально, пытаясь разгадать ее тайну, ее значительность. Я бы это назвала «Портрет раковины». Поразительно, но при этом художница не помнила стихи, где раковина оказалась как бы двойником, автопортретом поэта — самого Мандельштама:

                Быть может, я тебе не нужен,
                Ночь. Из пучины мировой,
                Как раковина без жемчужин,
                Я выброшен на берег твой...

        Если в графике Светланы Богатырь поражает изящество, то в живописи — насыщенность цвета. Ее черный бархатист и совершенно не мрачен. Ее густокрасный пламенеет изнутри. В ее картинах — портрет Пространства. Вот вариации: «Иллюзия с темным пространством», «Цветы в черном пространстве», «Вертикальная иллюзия», «Иллюзия с красным шаром»... Необычная, оригинальная художница.
        И когда она своим волшебством приближает к нашим глазам воздушный прозрачный шар одуванчика с его микроэлементами — пушинками и видит в нем «Символ Универсума», — я слышу издалека голос Уильяма Блейка: «В одном мгновенье видеть вечность... И небо — в чашечке цветка».
        И как же было обидно прочесть в «Литературной газете» статью В. Чайковской, которая, отдавая дань таланту художницы, с непостижимой яростью обрушилась на ее мысли, изложенные в книге. Мы стоим на пороге еще многого непознанного, как 300 лет назад никто не поверил бы в телефон и телевизор. Даже крупнейший ученый Наталья Бехтерева не отрицала недоступных нам тайн мозга и прозрений Ванги.
        Если художник видит прозрачную нематериальную сферу Вселенной, наполненную взаимопроникающими сферами, и черпает оттуда свои видения, и претворяет их в прекрасную живопись и графику, — стоит ли на него так яростно обрушиваться?
        Ведь уже не раз и поэты, и композиторы говорили о рождении творчества: словно слышим, словно записываем, словно диктуют.
        Надо ли яростно разносить Ахматову за родственное:

                И словно продиктованные строчки
                Ложатся в белоснежную тетрадь.

        Художник часто слышит намного раньше то, чего не слышат другие. И даже если критику не нравятся его идеи, — они во благо, если дают такие прекрасные плоды.