Ирина ШОСТАКОВСКАЯ

    Авторник:

      Альманах литературного клуба.
      Сезон 2002/2003 г., вып.2 (10).
      М.: АРГО-РИСК; Тверь: Колонна, 2003.
      Обложка Ильи Баранова.
      ISBN 5-94128-078-5
      C.41-43.

          Заказать эту книгу почтой



СЕДЬМАЯ

        6.

        Родиться слабым. Спорт считать смешным.
        Пойти в физтех, потом в аспирантуру.

            Линор Горалик


7.1

Родиться мёртвым. Шевельнуть рукой.
Родиться белым, восковым и плоским
и шевельнуть. Дыхание и Брейгель.
Я с отвращением пишу, наверно,
считай, что это спорт. Родиться мёртвым,
шепнуть "хрена", но, что ли, по привычке,
без звука, будто что-то где-то сжал
[перевожу: пальца́ми сжали глотку].

7.2

Родиться мёртвым. Плоским и глухим.
Дышать водой, как восковая тряпка.
Я шейнмаль. Руку сводит. Я пишу
почти без отвращения. И мата.
Родиться белым, рыхлым, неживым,
нешевелящимся и плохоговорящим,
тяжёлый рот, ворочается челюсть,
скрипит, ворочается, капает, скрипит,
ты вырождаешься. Ага. Я вырождаюсь.

7.3

Я стая тёмных птиц. Они вода,
прозрачная сухая штукатурка.
Проваливайся в них. Они шумят,
они пищат, стрекочут и лепечут,
и, плохоговорящие уродцы,
столпились как один они и ждут
тебя. С тобой танцует мёртвый Брейгель
и говорит погасший монитор
[и смотрит ошизевший монитор],
и челюсть неприлаженная стонет.

7.4

Меня тошнит, когда я не пишу.
Когда пишу – тошнит ещё сильнее,
что делать. Я пишу. Меня тошнит,
как будто смотрит Брейгель с монитора,
а в это время я тебя люблю,
и чёрные, сухие, как машины,
но всё же птицы – хочут окружать,
сломать картинку, выбраться наружу
и, странные опасные зверьки,
зубастые свои нептичьи пасти
раскрыть, и приближаться, приближать,
как будто мы не птицы и не звери
или не люди, – стрёкот, гомон, вой,
меня тошнит, со мной танцует Брейгель,
я пру, как броневик, как пятистопный
трамвай (ямбический), как будто мне приятно
быть пятистопным. Господи, за что?!



ИСТОРИЯ О ЧЕТЫРЁХ САМОЛЁТАХ

            В чужой стране, задолго до моего и твоего рождения, жили Четыре Самолёта. У одного были кресты на крыльях, другой, сверхзвуковой, мчался, опережая время, третий взмывал за облака и долго потом не мог спуститься, а четвёртый плавился, как воск. Они не могли оставить друг друга. Шла война, люди еле поднимали головы из высокой травы, сбивались вместе по трое и четверо, боясь помереть в одиночку, но что это им давало – только скорую смерть, трое вспыхивали быстрее двоих и ярче одного, темнеющие глаза их поворачивались зрачками не в душу, а внутрь, в тело, где и обнаруживали широкий четырёхугольный колодец с высвеченными металлическими перекрытиями, на которых слабо поблёскивали капли ржавой воды. То, что оставалось в это время на лице, пугало обратной, пластмассовой стороной глаза, а изнутри от скуловых костей к затылочным медленно продвигались сапрофиты и бессмысленная ноющая боль, и только уши могли быть ещё открыты для звуковой (или сверхзвуковой?) атаки; однако именно в это время небо делалось наконец пустынным.

            Я дезертировал. Не путай, не ты, а я, мы шли через горящий лес, я видел оплавленные верхушки деревьев. Внезапно они склонились ко мне, я услышал шипение, но, проморгавшись, понял, что это не я, а блюёт мой друг комиссар Волкин. Я перевернул его на живот, и это было последнее, что я сделал для фронта.
            Когда из барака вышел человек и спросил меня "Кто ты?", я поморщился, но ответил: "Лёнечка". "А я Татьяна Сергеевна. Можно просто баба Таня", – пояснил он. Поляна поросла мелким рыжеватым кустарником, сквозь него тут и там виднелись длинные стены. "Поешь", – сказала мне баба Таня и, бухнув на стол передо мной миску с молочным супом, включила телевизор: показывали международные новости, звук не работал. "Козёл ты, Лёнечка", – сказала баба Таня, меланхолично нажимая на все кнопки подряд.
            Деревня называлась Сальники, в этом месте был пожар несколько лет назад. Я мог бы остаться здесь навсегда. Я починил телевизор.
            "Дальше, дальше", – тормошил меня Санёк; он всё время чего-то требовал, просил воды, но пить здесь было нельзя, он выливал воду себе за шиворот. Татьяна Сергеевна, нахохлившись, сидел рядом, у него были короткие тёмные волосы с плохо закрашенной сединой, и воды он не просил, потому что ему не помогало. Все чувствовали себя хуже некуда отвратительно. Первый самолёт никогда не летал, эту машину смерти захватили ещё во Второй Мировой, и с тех пор к ней никто не приближался; летал Другой, и летал отлично. Человеку, которому достался Третий, я искренне не завидую. У него заедало шасси.
            – А Четвёртый?
            – А на четвёртом летели мы с Волкиным, – я поёжился, стараясь не думать о луже расплавленного парафина в нескольких километрах отсюда. За Волкина можно было не бояться, я бросил его живым, и вот-вот он должен был постучать в наше окно.

Продолжение         
альманаха "Авторник"         



Вернуться на главную страницу Вернуться на страницу
"Журналы, альманахи..."
"Авторник", вып.10 Ирина Шостаковская

Copyright © 2003 Ирина Шостаковская
Copyright © 2003 Союз молодых литераторов "Вавилон"
E-mail: info@vavilon.ru