РУЧНОЙ КОТ
БРОДСКИЙ-АВАТАРА
Начнём. Не может пуфик родовой
обезобразить кисе подбородок
щетиной дорогой; над головой –
предметов наблюдатель-зимородок,
пониже – пятилетки годовой
переплетенья ласточек...
Ужель, профессор,
ученик исправит чище,
нагруженный аквариумом, иль
затянется родное пепелище
за пятницу, испытанный джалиль?
Что, делатель, отправился нужду
наружу, с облаками переехав?
А мы – пешком... Но вынести "иду",
как прихоть, то есть – похоть ядр, орехов
у справочных скворечников в аду
не смеем: жарко.
Либо, строчкопряд,
всегда-вчера язык давал на завтра,
дабы затеять наспех и подряд
такой фонарь из мёртвого театра,
что сей вопрос, наверняка, назад?..
Как спать свернулся. Как кому изрёк,
вдыхая шерсть доверчиво-недаром,
когда тогда истоки горних рек
помечены не Цейса окуляром...
Но приглядимся – тоже человек!
Как потянул окраину стиха.
Как бледный зуб, заманчиво наточен
(Аида зрит к затылку, где блоха
серьёзная вытаптывает точек
и запятою стынут мотлоха).
Как есть ландшафт. Опознавая мир,
покушать напрягается горилла
– летит пирожный (кажется, зефир?) –
хвоста расправить буковкой Кирилла,
но методом ускоренным... Дормир.
И снится шестикрылый семафор,
твой чай на твой табак меняет фрау,
прок никакой, тем более – укор...
Нечаянный котейка скажет "мяу"
и проведёт за у́шком разговор.
ВЕЧНЫЙ ВОЛ
ЦВЕТКОВ-АВАТАРА
Обмакни в копыто вчерашний мёд –
кровь из раны завтра глотнуть попьёт,
а хвостом шевеля в надир...
Рядом комнат в травах родной сквозняк:
"Как по швам расходится твой пиджак,
так трещит, рассыхаясь, мир.
Так хватает мяса у молока
от любой коровы, жены-быка,
напоить в половине сна,
где по буквам слова проводит рот,
где внутри твердеет наоборот
двусоставной водой десна".
Хорони пелёнок дневные сны –
жаркий холод праны в костях страны,
силурийский построен пляж.
И выходят твари то тут, то там,
где очки ли хрустнули пополам,
позвоночник ли, карандаш,
ли меняли ялту на вавилон,
ли бывали стих с четырёх сторон
нашей правильной широты,
ли Борей надутых машине щёк
подарил, как мог, возвратить глоток
пригодившейся немоты:
"Из груди усердствуй мычать извлечь,
протекать по следу, как часто речь,
чернозёмом беря глаза,
ибо внятен зверю звериный вздох:
– Зверь, в устах, где вымычен ЭТОТ Бог,
ты не вымолчишь ни аза.
Замочи в подушку елей и дуст –
пусть хозяин, добрый душа индус,
на рогатой луне стоит,
и не вол, но азбука-борода
молодое млеко тогда туда
возвращает за твой зенит!"
ЖИВАЯ РЫБА
ЗАБОЛОЦКИЙ-АВАТАРА
На живые части резать
водоём засветит луч.
Пузырём раздута грезить,
рыба сеется из туч,
ибо влажныя детали
сочленяются в нея,
что наружу выметали
икрочёрного зверья.
Как не рак она такая,
таракан она не как,
ведь, себя в воде макая,
по, верти́т, иному зрак.
Ей порою лебедь мнится,
что обыденный пегас,
и врагам её певица
позавидует на раз!
Где в природе мирозданья
поселили зоопарк –
одномерные созданья
подчинились кое-как:
бык под Богом словно краник,
конь – окном небесным как,
а езды его охранник
получается – рыбак.
В рот язык ему положен
пожимать ему живца
под водой, которой рожа –
выражение лица,
но во рту лица зубовном
заминается заря,
на весле когда любовном
чешуи наговоря:
"Как из гоголя купели
выходить имею я,
то моя, на самом деле,
всяк пиита, что семья,
чтобы жаброй доставала
до начала немоты,
чтоб в моём затылке стало
плавать автору на ты!" |
ВОЛК-ВОЛЧИЦА
ЦВЕТАЕВА-АВАТАРА
...русским Лосским на полке вот-вот,
а под этим – хазары и наши,
друг коверкая другу живот,
представляют кровавые каши.
Так прислал мне Москвич из москвы,
удивляя, что кто из столицы,
те закрытые лбу головы
и открыты объятью волчицы.
...ремом, ромом, как если ты будь,
римом, крымом, по каждому слову,
чтоб сосцы, веселящие грудь,
молоком заменили корову.
Штык-пером прикололо листа,
но чернил излиянием видишь,
кем под землю уехала та,
кто на небо тяжёлый подкидышЬ.
...мы глагол запрягали в свинец,
гнули родине дикое мясо,
выжимали в штаны кладенец,
разбирали на перья – пегаса.
Только режется отчества клык
и отечество в челюсти роет,
клич степей подымая на крик:
– Кроветворная зверь КАК завоет?!
...а ещё собиралась куда
– лысый детка вопрос раскуроча –
не забитой посуды вода,
букваря наносимая порча?
Ни пером, ни сказать описать,
чем надёжен Москвич златоглавый –
то почётная барская гладь
будет вешать поклон у расправы.
...выдь на волку не сам по себе,
не романса, не райского ада,
не гвозде на верёвке, не где,
даже здесь – где её даже надо!
Я бы к морде кому припаять
щит неволи и меч несвободы,
тайно шерстью бы, чтобы дышать
по любви принуждались народы.
...есть собаке хозяйская смерть,
получилась которая сразу,
пригляделась глаза нам смотреть,
напросилась чьему по приказу.
– Ну, а кем мне твой Русский Н.О.? –
всякий лосский в ответ отвечает.
А поэтка – молчит ничего,
видя в пасть, где никто продолжает.
ТАКОЙ ЖУЧОК
АРОНЗОН-АВАТАРА
Послушай, что когда-то,
хитин когда побьём,
меньшого, знаешь, брата
не стоит бы огнём!
Уничтожая столько
живую жизнь мою
так ныне, что не волка –
вредитель кто, пою.
Кому картофель надо –
тому его иметь,
за чем из колорадо
поесть себе лететь.
Не в честном же порядке,
а если как тайком,
старательные грядки
покушаны жучком.
Вот издали и плохо,
а ближе – пустячок:
кому она эпоха,
тому она – жучок.
Заправленный в розетку,
послушай говорить,
дырявую монетку
на Родину катить.
Ах, прямо в сердце хочет
прокрадываться враг,
где точит-переточит
тетрадки из бумаг!
Попробуй этих строчек,
как их в грядущем нет:
совсем они листочек,
хотя – автопортрет.
Поспать не сметь, художник,
но, понимая прок,
ты – вечности наложник,
а я – всего жучок.
Тебе, что мой, казалось,
неправильный язык –
направить удавалось...
Но я ко мне привык.
Тю-тю от динотерий,
а я – ползи слегка,
но где страшней потери,
от, Господи, жучка?
Ведь всё как есть в природе
оправдано всегда.
Прекраснейшая вроде
горит ко мне звезда,
а я ведь ей спаситель,
а не вредитель ей, –
шепните же спасибо
натурщице моей! |
БЕСКОНЕЧНЫЙ ЗМИЙ
ПУШКИН-АВАТАРА
Какой немого оглушает
шипящей ночью букваря?
Кто скоро кольца управляет,
всем телом песню говоря?
Он первый слушает другому,
вторым внимая одного,
не эпигону дорогому
дорогу выпластав чего.
Дарма за далью дали бегу
на клятву ревности дико́й –
ни человеку, ни олегу
её не вымолвить рукой!
Ведь, если разным удаётся
проведать череп скакуна, –
неопалимый свет несётся
немого в сердце молчуна.
Но блеет логос одинокий
в гадюке, кстати, языком,
чтоб одноместный, однобокий
ужалил всем своим стишком,
чей мёртвый к жизни, невредимо
упал за папой по стопам,
чья чешуя звенела мимо:
"танин-стрихнин-феназепам",
чьё колесо, катясь, из плена
шипящих выкрутилось школ,
чья разражается селена
от ударения на пол,
чья лира проприа БОЛЬШАЯ
гуляет гада во дворе –
такой, глухого оглушая,
и скобкой, точкою, тире ( . – |
НЕОЖИДАННЫЙ ЛЕБЕДЬ
ПОПЛАВСКИЙ-АВАТАРА
Осторожней! укрой валидол, ювенал перепрячь
в холостого стиха, не умевшего символа меры –
если правда тебе, приведём и другие примеры:
вот, пожалуйста, кесарь. На что уж, казалось бы, врач.
Хорошо эскулап, операции зная устав,
глоттогонию выбрал: губастую крови добычу...
Драли липки в лесу – был губернии нашей обычай –
но летающей ледой герою слепить перестав.
Той же русской природы и разной, хоть в этот набор
голосами глядеться в оправе и в озере плечи,
для чего намокать колыбельной печатной картечи
офицер, гувернёр или доктор полюбит, актёр?
Не окажет футляр драгоценной породы пруда,
где гулял его свет не со всеми своими краями:
ну, какой арзамас, возмужавший в подтянутой яме,
или кисочкин сын Мусагет беспокоит сюда?
Мне кому, признаёт, что разумный, но бедный ли тот
авангард заприметил, где Флакк и провизора форма, –
гробовой одинаково крышке стучала реформа, –
говорения для отошёл... Увеличив литот.
Догоняй, логопят, мой акцент у себя на виду,
на чуть-чуть глаукомы помножив огромное зренье,
чтоб инъекция тьмы не взялась коротать протяженье,
как бы спичкой по горлу – и в мёртвую воду иду!
Зоосада в законе раздвинуть, успевшую срок,
аккуратную лебедя лёгкость присутствия в теле,
где садится к нему в неглубокой, но чистой постели
многоопытный птиц иноходец, пегас-горбунок.
Остаётся таблетка холодная всем сахарам...
Разбуди себе поутру: Машка кусает Подушку,
мол, ответное горе, ценою размером в полушку,
что общительный фотоязык издаёт тарарам.
Верно, разная прихоть в одном получила себя –
добывая победу короне изменой коронок
в направлении свана оркестры щадят перепонок,
то же имя зовут, ту же лингву волнуют, рябя,
тот же каменный воздух раздут, та же плавится медь
духовой мясорубки в болотной слезе листопада...
Так под ФЛАГАМИ молний вошла в не меня канонада
окрылённых парадов, впервые примеривших смерть.
КОНЬ НА КОНЕ
ЗВЯГИНЦЕВ/ПАСТЕРНАК-АВАТАРА/АВАТАРА
Как пить, ожидая третьего
в растительные сады,
просили по капле стереть его
у Стикса большой воды.
Там ходит трамваев-лодочек,
как с Анечкой – Мандельштам,
там падает на верёвочке
лягушечный шарик там.
Копытное деревянное,
смотри поскакать меня
на небо-москвы багряное,
где я у коня-коня
лица отбираю личное
(тетрадка внутри чего),
где чёрная щель клубничная
пристала зубам к его.
Разбавлю грозу и комнатку,
пьянино на весь покой
читающему мне отроку,
уверенному за мной.
Табак перепутан с вишнями,
на штык перепуган зал,
а дачники, стоя лишними,
как им навсегда сказал.
Какого вокзала арками
животного минул срок
на нотах, когда с подарками
поехать звенел звонок?
Вагон доставал заправиться,
побыть разговору сна,
где, лошадью некрасавица,
плыла на лету она.
Картавила кровь из повести
с отличником на коне:
– Дай горло советской совести,
светящейся в глубине!
А ну-ка, запомни облако,
расклеенных книг чердак!..
На дальше – не хватит облика.
Потом попытаюсь – как. |
