Татьяна ЩЕРБИНА

Поэзия сегодняшней Франции


        Митин журнал.

            Вып. 51 (весна 1994).
            Редактор Дмитрий Волчек, секретарь Ольга Абрамович.
            С.194-203.



    В современной Франции поэзия - занятие, которое и не кормит, и не имеет престижа, тиражи минимальны, поэтов чертова уйма, широкая публика не знает ни одного, в узких кругах - в каждом свои герои, которые грызутся и метят территорию задворков как драные кошки.

    Когда я говорю об этом Андре Вельтеру, поэту и автору единственной во Франции ежедневной радиопередачи, посвященной поэзии (с телевиденья поэзия исчезла вовсе), он возмущается. Поэты страшно амбициозны: или они говорят, что публика - дура, настаивая на своей элитарности, или доказывают свою популярность письмом сентиментального читателя из народа. Андре Вельтер, сидя в своей студии Франс-Кюльтюр, уверяет меня, что он гораздо известнее Бодлера при его жизни. "Простая арифметика! Если сравнить общий тираж моих книг с бодлеровским прижизненным плюс радиоаудитория, так у него сотни, а у меня сотни тысяч", - говорит Андре. И он прав. Могила Бодлера на кладбище Монпарнас поражает воображение. На стеле написано: Г-н Опик: генерал, депутат, советник и прочая, и ниже - Шарль Бодлер, его приемный сын. Даже что поэт не написано: подумаешь, поэт! Самым известным поэтом в то время был Беранже. "Ладно, - говорю я Андре, - это ясно, но согласен ли ты, что если никто не может припомнить ни одной строчки поэта, даже его бабушка, а скорее внучка, потому что средний возраст сложившегося поэта в современном мире - 60 лет, то это тревожный признак. Ведь даже ты, имеющий дело с современными поэтами ежедневно, ничего мне не процитируешь". "Пожалуйста, - взрывается Вельтер, строчку Верлена "Les sanglots longs des violons de l´automne" знает каждый, а прозвучала она для миллионов как условный сигнал во время второй мировой войны, пятьдесят лет спустя после смерти Верлена".

    Так что всерьез о нынешней французской поэзии мы поговорим через полвека, а сейчас узнаем хотя бы о чем речь.

    Андре Вельтер - очень известный (хотя речь и не идет о просто публике) пятидесятилетний, держащийся под юношу поэт эстетической и поведенческой направленности типа Андрея Вознесенского. Он написал две рок-оперы, он ездил в Афганистан за героизмом, на Тибет за эзотерической мудростью, он не пропускает ничего существенно светского, сам нередко организует и ведет масштабные культурные мероприятия, сопровождаемые коктейлями. Недавно он организовал под эгидой ЮНЕСКО международную встречу поэтов, предложив им написать в сотрудничестве специально для этого вечера ренчи, это своеобразная японская форма буриме. Дело происходило в Доме поэзии, народ ломился, как у нас говорили, "с конной милицией", но пускали только по приглашениям и тех, кто, предъявив оное, успел зарезервировать место. Я думаю, что публика рвалась на что-то интересно придуманное, продуманное, организованное, как оно и оказалось на самом деле, включая коктейль, преподнесенный в конце мэром Парижа Шираком.

    В это же время в центре Помпиду происходил в течение месяца поэтический марафон: 120 поэтов, которые за 5 вечеров представили публике себя и свои тексты, что было скреплено выставкой "120 поэтов сегодняшней Франции", которая скоро отправится в путешествие, в том числе обещает быть в Петербурге в начале будущего года.

    В Париже это крупномасштабное мероприятие прошло вяло, и я думаю, причина тому - не любовь или нелюбовь к поэзии как таковой, а то, что ее не разглядеть в толпе, и что подается она со скукой: садится за стол хмырь, читает 15 минут свои тексты, а за ним 119 еще таких же инкогнито, и даже если они кричат, поют или стоят на голове, никого этим уже не удивишь.

    Андре Вельтер считает, что ближайшее будущее поэзии - за устной формой, контактом с публикой, в широком смысле слова - за перформансом. Во Франции есть такой поэт, выступления которого производят сильное впечатление, хотя как письменные тексты поэзия его кажется весьма средней. Но его завораживающая энергетика, он несколько напоминает Высоцкого, колчан с длинными палками, с которыми он выходит на сцену, как бы считывая с них тексты, включая их в шаманскую ауру - приносят ему все большую популярность. Его зовут Серж Пей. Живет он в Тулузе, считает, что цивилизация, равно как и парижская жизнь, неплодоносны, и взгляд его устремлен на Африку и Латинскую Америку.

    А теперь - отрывок (в моем переводе) из рок-оперы "Галопом" Андре Вельтера, который цивилизации не покидает, надеясь на ее мичуринские преобразования:

      Я говорю о беспересадочном царстве,
      я говорю о выживших в пустотах саванн,
      я говорю об укусах, исцеляемых ядом,
      я говорю о пальмовом вине и янтаре, солонее смерти,
      я говорю о пекле земном, осаждающем небо,
      и о его черной пене.
      Я все еще в сборах
      как ранним утром на женском плече.
      Дети забыли последних бумажных змеев.
      Нам необходимо убрать охрану,
      передать ее жажде и собственному ее стражу.
      Я не иду на зов изгнанья.
      Я говорю о кочующей столице,
      я говорю о рефлексе убить, не проливая крови,
      я говорю о любви, такой физической и такой чистой,
      я говорю о росе вакуума.
      Из окаменевших пропастей, где потеют солевые статуи,
      мы извлекаем наше секретное и смешное.
      Никто не станет искать обрывки полотен или веревок
      еле слаженных эфемерных селений, набросанных на песке.
      Никому не разгрызть зубами
      безумный силос, что нас погружает в транс.
      Я не иду на зов шамана.
      Я говорю о беге верблюдицы по горизонту полудня,
      я говорю о пении, которое не больше, чем пламя.
      Между взрывами, за атаками
      я слушаю мерцание миражей.
      Может, и они станут очередной наживкой,
      может, и они раздолбят очередные мишени.
      Момент вечен.
      Я иду только на собственный зов.

    Вельтер говорит, что если текст не может быть прочитан вслух на публике, не звучит - то это не поэзия.

    Живой классик так называемой "звуковой поэзии" Бернар Айдцик иногда издается типографски, но в основном это диски. Для своего поэтического сообщения он использует голос, звук в чистом виде, и в 91 году он получил ежегодную Большую Национальную Премию Поэзии, знак наибольшего признания поэта во Франции. Свобода, с которой этот пенсионного возраста элегантный красивый человек прыгает и кричит на сцене, с трудом предполагает, что перед вами - до недавнего времени директор банка, и что знаменитое французское шампанское Айдцик - из его семейного дома.

    Два других поэта, получивших в последние годы главную поэтическую премию Франции, - Мишель Деги и Бернар Ноэль. Обоим - за шестьдесят, оба блестящи, импозантны (никак не встретишь проклятого поэта). О Бернаре Ноэле можно сказать, что если кто и известен широкой публике, то это он. Боюсь, не за стихи: до сих пор переиздается его эротический роман 61 года "Замок Тайной Вечери". Кроме того, Бернар Ноэль делает роскошные книги по искусству, опять же больше эротическому, и последние свои книги стихов стал издавать в соавторстве с художниками и фотографами. Поэты ищут путей: и аудио, и визуальных.

    Мишель Деги - профессор философии, главный редактор лучшего поэтического журнала "Поэзи", я вам представлю одно его стихотворение:

      Серое, голубое - небу позволено мало цветов,
      данных земле, но и их вариациям есть предел.
      Только что мимо меня прошли среднестатистические утки.

      Тишина в кастаньетах яблонь
      Осень охолаживает тело
      и размывает опят по бахроме тропинок.

      С порога поле - в рамке
      рыжеющих кустарников и сопротивляющейся жимолости.
      Темнеет, и стволы начинают сливаться.

    Мишель Деги - поэт, конечно, письменный, то, что называли недавно "интеллектуальной", а теперь, скорее, "головной" поэзией. Но самый письменный, просто сверхписьменный, из нынешних поэтов - Пьер Остер. Того же поколения за шестьдесят, редактор издательства "Сёй", подчеркнуто старомодный господин, годами и десятилетиями по слову, по строчке переписывающий свои поэмы. Я перевела одну его поэму для антологии современной французской поэзии, которую я готовлю сейчас для издательства "Московский рабочий", дала ему перевод, поскольку он женат на русской, которая может его прочесть, и с тех пор он регулярно присылает мне все новые и новые версии этой поэмы, которую я-то переводила в ее n-ном варианте. Теоретически его поэмы должны быть шедеврами стиля, к сожалению, с плодами этой поэтической вахты я могу познакомить вас только в переводе, который, следуя оригиналу, я делала тоже очень долго:

      ЗЕМЛЯ, ПРЕДПОСЛЕДНЯЯ ВЕРСИЯ

      Земля - это знание. Скалы, дома,
      даже ночь,
      равнина и море полнятся знанием
      и переходят границы.
      Солнце свое одиночество избывает,
      голые вещи Земли облачая собою.
      Царство его неосязаемо, но ощутимо.
      На рассеянной всюду материи света
      женит огонь оно в узком его очаге,
      и луга; на природе
      радость дает нам сгибаться под тяжестью
      камышей,
      псам вновь дорогу открыть,
      унесенную ветром.
      Дрогнет заря;
      мы законы насилья преступим,
      сокам земным поклонившись, Бог правит
      все тот же
      тысячью звезд и тысячей листьев. Молебен
      неба орбиту питает! Пойдемте же
      к темным воротам,
      выйдем в поля, им пределами - бездна. Шагая
      через овраги, Бог
      остановит, бывало, нас,
      смотрит, и вдруг это - встреча.
      Утра дары... Ночь чудесно
      вверяет их дню,
      сопротивляясь ему в виноградниках,
      в гуще зеленой.
      Все неподвижно, и первый, вдали, ветерок
      тишь нарушает,
      и я из изменчивой
      сущности сна
      извлекаю слова нетерпенья,
      уже отказав им заранье, ибо
      опустошают пространство
      и нас разрушают, несчастных.
      Если бы, хоть и на страже, мы не отдыхали
      пытаясь
      меж звеньев, сцепляющих время
      по сю сторону волнистой цепочки
      в лужице, наледи или на крышах
      участвовать
      в невозможном стихотвореньи -
      бесконечном, банальном!
      Сарай продолжает шум шири, остов его,
      крепясь на милости ветра,
      берет меня за душу и отгоняет печаль.
      Стихотворение ладится
      на росе! На мысу, у скалистого брега
      благословляя воды реки,
      на обрыве фермы, двора воспевая
      корону
      набережных массивных,
      творений подземного порта
      и суверенного марша. Пены колечки
      в возбужденьи
      до насыпи самой. Горы,
      глубины -
      дождь проминает их, в них
      колеи прорезает,
      а зачинает их море...

    Христианская поэзия, к которой принадлежит и Пьер Остер, составляет мощный костяк, издаваемый Галлимаром, самым большим французским издательством. Но другое воплощение условно говоря духовной поэзии - авторы метафизические, эзотерические - вовсе даже не приветствуется. Не то что по идеологическим соображениям, но чаще чем про другое слышишь, что это не поэзия. Мишель Камю, именно такой поэт и издатель "Леттр Вив", предпочитает издавать себя сам, а издательство его известно узким и специфическим вкусом. Его последняя книга стихов, "Гимн Лилит", говорит об этих странных женщинах, произошедших не от Евы... Существует миф, что первых женщин было две: Ева - женщина-жена, женщина-мать, и Лилит, то что называется роковая женщина. Вот один из текстов этой книги.

    страна, куда мы путешествуем без документов
    и багажа
    по отвесной тропинке взгляда
    в страхе неверного шага.

    Женщина пропасти ночью в лунных одеждах
    так близка нам предчувствующим в ней
    сок и росу зари
    бурность горящих вод наших собственных пропастей

    Женщина тьмы веков
    как ангел смерти и света
    ослепляя делает нас слепыми

    чувствуя себя и зная это молчаливо обнаженной
    в самом затаенном в себе
    куда обрушивается дно
    в полном неведеньи отсутствия

    сотворяя себя снова и снова в редких паузах тишины
    более насыщенных чем слова

    душа древняя как мир со взглядом ребенка

    Мишель Камю - один из издателей Жана-Луи Джованнони, поэта поколения сорокалетних, чьи тексты отдаленно напоминают нашего Льва Рубинштейна. Жан-Луи наконец-то вздохнет спокойно, поскольку ему только что дали годовую стипендию, грант, и он сможет год не ходить от звонка до звонка на работу, работает он в психиатрии. Надо сказать, что много лет он тратил свою психиатрическую зарплату на лечение у психоаналитика, что очень распространено среди парижан, необязательно поэтов. Один приятель, не поэт, ходивший к психоаналитику, рассказывал мне, что ему так и не удалось разрешить этим способом свои проблемы. Закаленному русскому человеку никогда и не понять, какие страхи, фантазмы и затыки порождает нежная французская жизнь. Проблема приятеля в том, что он не может иметь любовные отношения с европейскими женщинами, поскольку, и это так очевидно, его мать была европейской женщиной. И его очень устраивают кореянки и китаянки, но они, как он говорит, не бывают интеллектуальными, а он так не может. Гораздо лучше психоаналитиков повлияли на него русские женщины, он только с ними теперь и живет, сочтя их достаточно интеллектуальными и не вполне европейскими. При этом это красивый и внешне благополучный мужчина, а вовсе не клиент дурдома. Итак, Джованнони, отрывки из нескольких книг:

      Мы никогда не ласкаем тело изнутри.
      Тебе дали глаза, чтобы тебя потерять.
      Рана - не часть тела, это его душа, его центр.
      Камни, которые бесконечно свидетельствуют о желании уйти.
      Почему тело другого оставляет нас всегда снаружи? почему?
      Может быть, твое тело - речь того, чего ты не можешь достичь.
      Тот, кто молчит, ищет место своего отсутствия.
      А если б мы были заперты одновременно и изнутри, и снаружи.
      Чем ближе к интимному, тем явственнее мы лишаемся тела.
      Когда ты сжимаешь в руке камень, то это ты теряешься из виду, а он крепнет.

      Твое тело - это то, что ты отделяешь от себя самого.
      Мы говорим не о том, что есть, а о том, что мы потеряли.
      Всякое дыхание - речь того, что неподвижно.
      Нет другой Земли, чем та, которую мы покидаем с каждым мгновением.
      Может быть, наши слова - это единственная земля, на которой можно прижиться.

      Не говорят слово "цветок" чтобы только назвать цветок, но также чтобы не очень быть связанным с ним.
      Каждое высказывание, каждое слово - заявление того, что мы не можем преодолеть.
      Всякий предел - зов того, что не может прийти.
      Вода существует только в своей неотступности быть востребованной.
      Смысл слов в том лишь, чтобы указать направление, ничего больше.

    Твердой рукой отточенные тексты Джованнони противоположны последнему поэту, которого я хочу вам представить, того же поколения сорокалетних. Это Патрис Дельбур, журналист самого популярного еженедельника "L´evenement du jeudi". Дельбур пишет ощущения, какие-то моментальные картинки, врезающиеся в память. Никакой связанности и длительности, синтаксис отсутствует. Но это отнюдь не автописьмо, скорее попытка литературного автопсихоанализа:

      Стройки моего детства классики на асфальте заляпаны гудроном
      только что выросший потный пушок у скважин желания сырое тело
      нервные волокна инея стресс, снятый заочно
      что-то в запахе крови восходит к языку всенощных
      тромбы любви, на коих тавро моих первых ласк
      содержимое черепа высыхает помаленьку мертвые вязанки хвороста
      это было незадолго до времени великого разрыва
      переплеты моего постоянного вранья бессчетные поражения
      в городе все время что-то оплакивают, это уже как упражнение
      посреди бетонных блоков одноглазый подъемный кран
      держит в своих людоедских когтях старую зеленую Симку,
      с нее срывается железяка, вырывая крыло, йодистую фару
      меланхолия рождается иногда оттого, что тебя разглядывают птицы.


    "Митин журнал", вып.51:                      
    Следующий материал                     





Вернуться на главную страницу Вернуться на страницу
"Журналы, альманахи..."
"Митин журнал", вып.51

Copyright © 1998 Татьяна Щербина
Copyright © 1998 "Митин журнал"
Copyright © 1998 Союз молодых литераторов "Вавилон"
E-mail: info@vavilon.ru