Митин журнал. Вып. 54 (зима 1997 г.). Редактор Дмитрий Волчек, секретарь Ольга Абрамович. С.22-28.

ПАРИЖСКИЕ СТИХИ

Воспоминание об автомобиле "Ланча-Тема"

Бордовую тему вела
моя лысоватая муза
от Пьера Кардена, козла,
от их шерстяного союза.

Я загнана кием ее,
лежу шаром в лузе, не юным,
и не шелохнусь, как белье,
отжатое в тазе угрюмом.

Но помню разбег по горам,
по дюнам, по венам, по винам,
и музу, имущую срам,
не стыд - называю любимым.

Он, муза, музчина, свинья
объелся брюссельской капустой,
он продал не тему - меня,
окрасив в бордо мое чувство.

Я темную рану лечу,
горит зажиганье и фара,
и я зажигаю свечу
за упокоенье пожара.

Дни капают, все как одна
и все предпоследняя капля,
хоть чаша полна, да без дна,
стоит на болоте как цапля.

Сюжет ее: "боль и обман"
и "память о воле к победе",
она неподвижна как жбан,
она никуда не поедет.

Париж, декабрь 1994




* * *

Что осталось от козлика? Рожки,
простые рога.
Ножек совсем не осталось, длинных и стройных.
Козлик пустился в бега,
и в копытце нога -
все, что полиция может сказать
о приметах забойных.
Люди, сыщите мне козлика,
тушку и шерсть,
гладить, чесать ее буду,
и время замерив,
буду смотреть, как оно истекает из зверя,
нечеловеческий мне сообщая замес.

Москва, июль 95




* * *

Мишель. Кальцоне. Аркашон.
Не прихоть и не панацея.
Не только солнцем обожжен,
не просто сужен ворожеей.
Ну сколько ж ждать же! Долог долг,
но дольше жажда ожиданья,
и не надоедает слог,
слагающий любовь и тщанье.

июль 95




* * *

Надежда умирает не последней.
Любовь и в коме дергает крылом,
копытом или вот еще намедни
пошевелила сломанным стеблем.
А первым рейсом отлетела вера
и долго пустота держалась на плаву
пока цветной платок ее не выцвел в серый.
Над пропастью во ржи, под насыпью во рву,
на черствой, перекошенной лужайке
последний одуванчик рву,
и точка, удаляясь в стайке
всех запятых, что были до нее,
не оставляет хвостика, схватиться
мне не за что. Ни морга, ни больницы,
ни дна, чтоб лечь на дно.

август 95




* * *

Говорят, если гложет тоска, измени
дом, страну, гардероб и прическу.
Я уже. И еще лик на облик страны
поменяла, и гвоздь на загвоздку.
В душный погреб души отнесла узелок
с небольшой, но весомой поклажей.
Кофе выпила, съела печенье, глоток
заглотила, наклюкалась даже,
переставила мебель, сменила замки,
долго плешь проедала в народе,
отвечала на зовы судьбы и звонки,
все напрасно - печаль не проходит.
Средства есть теперь всякие: "от", как и "для",
От разлуки с любимыми - тоже.
Я хочу быть с тобой до последнего дня
и потом. И потом, если можно.

август 95




* * *

Эксперимент закончен не..неблаго..неполучно,
душа осталась на Луне, и тяжесть не научна:
земного притяженья нет, не заберешь обратно,
на самой плавкой из планет устойчивые пятна
несчастья, что не сходит с рук при омовеньи мылком
и счастья, что не сходит с рук в поминовеньи пылком.
О будущем подумать - не.. ни те, ни эти нети,
не будет истины в вине, не заведутся дети.
Не заведется механизм мечты вечнолюбимой,
и неприкаянный каприз, все так же вечно мнимый
берет реванш, его - ату, но нет того, другого,
темно в глазах в ушах во рту от горя неземного.

сентябрь 95




НАЧАЛО ВЕСНЫ

Вчера блины под насморк, и день весны за хвост
меня схватил как пастор, чтоб соблюдала пост.
А я ведь с постной рожей уже давным-давно
хожу, мороз по коже, чесотка заодно.
Ведь кожу раздражает хватанье за грудки,
я только поражаюсь, что нет еще цинги.
Давно без витамина, давно без огонька,
хотя стоит дымина, пока я жду звонка
безмолвно безнадежно, проваливаясь в грипп
как в маленькую бездну, как в рощу старых лип,
что новой липы краше, заслуженней, честней.
Весна несет мне кашель и короля червей.

февраль 96




* * *

И летопись окончена моя,
и всяческий мучачос страстолюбский,
не надо, люди добрые, ля-ля,
что не один есть муж товарищ Крупский.
Все остальные - лишь вопрос толчков,
не в смысле унитазов - в смысле толку,
который как горошки из стручков
насыпется по чуть в зелену горку.
Толчок к толчку. А в результате - толк:
не панорама мутная проулка
сквозь всхлип, а блеск оконный, правда, волк
все смотрит в лес, не обойдясь прогулкой.
Хоть летопись окончена, есть "но":
я пережить не в силах овердорзы
от улицы Акаций до кино,
которое мне утирало слезы.

апрель 96




* * *

Старый дог плывет в гондоле
с догарессой, мык да мык,
помыкает ей, она же
мыкается, мык да мык.
Дог гондолу покидает
догарессу привязав
цепью, сделанной в Китае,
не японской "вырви-шкаф".
Догаресса же не знает
технологии цепи,
плачет воет и взывает
к догу: дог, освободи.
Иногда на бережку он
появляется: гав-гав,
ей - навзрыд да насмех курам
дог витийствует как граф.
Мы поедем, мы помчимся, -
говорит он, а пока
кто не ссучился - тот спился,
жизнь собачья нелегка.
Есть надежда, что хозяйка,
ведьма старая, помрет.
Ты мой персик, я твой зайка,
самой статной из пород.
Догаресса с боку на бок,
от зари и до зари
год за годом смотрит за борт,
нету дога, хоть умри.
И однажды по цепочке
ей передают сигнал:
старый дог дошел до точки,
и его Господь прогнал.
тут к чертям собачьим цепка -
будто хвать ее пила,
догаресса помолилась,
вдоль по Питерской пошла.

май 1996




КОНЕЦ ИСТОРИИ

Быть не может, чтобы не было расплаты
за такие дорогие злодеянья,
быть не может, чтоб их просто подарили,
чтобы ангелы не подняли восстанья.

Вспоминая исторические сцены,
как эфирный бисер волн перебираешь,
и всегда все то же: пением Сирены
в ад заманивали обещаньем рая.

Цвет у травки стал из солнечного синим,
мономашеская шапочка сдавила,
и откуда ни возьмись Пожарский, Минин,
как какая-то неведомая сила.

Были сладко перепутаны поводья,
управление полетом шло успешно,
муки посланных на пьяном пароходе
наслажденьем отзывались в их кумире.

Опыт в том, что и прозренье неизбежно,
и злодей-тонкач не может не зарваться,
тут его и останавливает нежно
знак "кирпич", а иногда и князь Пожарский.

Нет истории, есть общество историй,
надо взнос туда платить и ждать путевки
профсоюзной, по страховке, в санаторий,
что, конечно, тоже требует сноровки.

май 1996