ОПЛОШНОСТЬ
Каждого смазливого мальчишку Майк мечтал разорвать в клочья или накачать наркотой, пока сам не загнется. Вот, например, Кит, игравший в бильярд в "Девятом круге". Его дурацкая улыбка прямо-таки освещала кабак. Так считали многие, и Майка это раздражало. "Слишком банально".
Кит был неженкой. Майк классно его оттрахал, потом они нюхнули. Майк нашел Кита в сортире, тот уткнулся мордой в унитаз. "Выеби меня", - попросил Кит. Но Майк хотел, чтоб он умер. И не в классическом смысле. "Скончался".
Майк схватил его за волосы, протащил в комнату. Насрал Киту в рот. Отпиздил его ремнем. На заднице не было живого места, когда Майк опустил ремень. Потом раскроил ему череп, пока Кит не очнулся. Мозги или что там было вылетели наружу. "Вот так вот".
Хозе был приятелем Кита. Когда Кит пропал, он пришел к Майку. Майк сказал: "Ладно, но сначала трахнемся". Хозе сидел на наркоте: спид, кока, гашиш, ну пиво иногда. "Ох, и бабки, конечно".
"Классная трава", - прошептал Хозе. Майка передернуло. "Слишком похож на бабу", - он поднес спичку к трубке Хозе. Хозе приперся из Далласа автостопом. Высокий голос, золотое распятие на цепочке. "Типичное мексиканское дерьмо".
Хозе натянул платье. Розовый сатин до щиколоток, голубой кушак. Накрасился. "Mamacita!" Майк оттрахал "ее" кулаком на подоконнике. "Она" перевалилась через край. Майк отпустил руки. "Она" пролетела четыре этажа, сломала шею.
Стив был блондином: грустные глаза, обкусанные губы. "Он должен сдохнуть", - думал Майк. Ему нравилась кожа мальчишки, особенно на заднице. Нежно-белая с серыми шрамами. Майка забавляло, как потерянно зад Стива выглядел в штанах, словно кости под кожей на лице старухи.
Майк выбил Стиву пару зубов. Тот обозвал Майка "тупым ублюдком". Вечером Майк переломал Стиву ребра, связал его на всю ночь. Уснули около четырех. Утром Стив был холодный, глаза открыты, лицо синее. Майк оделся, свалил.
Он пошел домой. Не пора ли сдаваться? "После смерти, что остается? - бормотал он. - То есть - что остается делать?" Если убьешь кого-то, жизнь - дерьмо. Есть всего несколько правил, и ты уже нарушил лучшее. Он выпил пива в "Девятом круге".
Уилла он подцепил на улице. "Нюхни-ка". Майк содрал с Уилла шорты, надавал ему по заднице. "Насри мне в рот", - сказал Майк. Уилл выполнил приказ. Это изменило отношение Майка к нему. Настоящий парень, не просто ублюдок. Майк не тронул его.
На вид Уилл был так себе: слишком худой, голубые глаза, тени под глазами. Красивым не назовешь. Майк привык к его телу, но потом и оно ему надоело. Как-то ночью он задушил Уилла, так спокойнее.
Ночь была крутая: ветер, дождь, холод. Майк прошел пешком от квартиры Уилла на Западной Десятой до парка Беттери, цепи звякали при каждом шаге. Посмотрел на Гудзон. Приставил пистолет к голове. "На хуй это дерьмо". Тело упало в реку, поплыло.
Настало утро. Легавые вышибли дверь, нашли труп Уилла. Прознали его друзья, принялись звонить друг другу. Туристы стояли на пристани, смотрели уныло. Девочка потянула мать за юбку, показала: "Что это?"
Джордж смотрел на Гудзон. Увидел труп. Дощелкал пленку до конца, потом поплелся за остальными туристами. Гиды повели их обратно в автобус, урчащий от мыслей о смерти - то мрачно, то насмешливо. Джордж слушал шум мотора - не зная, грустить? радоваться?
Всемирный Торговый Центр обманул его ожидания. Свалиться с него было наверняка невозможно. Толща стекла отделяла его от смерти. Куда бы он ни пошел, все было одинаково. Город казался игрушкой, вечным лесом, серебристым подносом, полным игл для шприца. Джордж надеялся на свежие впечатления, но...
На Уолл-стрит суетились серые деловые костюмы. Глядя на торговый район, он подумал сначала об улье, потом об инфарктах, которые сражают этих парней. Это было как смотреть кино про иные времена и дальние страны, что-то столь же далекое, книжное.
Джордж разделся. Лег в постель. "Ты откуда?" Это был его сосед по номеру, судя по акценту - южанин. "С запада". - "Запада чего?" - "Вот этого", - Джордж повернулся к нему спиной. Южанин покачал головой. "Так себе", - решил он.
Вечером Джордж бродил по Уэст Уиллидж. "Я устал спать вот с этим", - усмехнулся какой-то парень, поравнявшийся с ним. Он обращался к своему другу, но не отрывал глаз от задницы Джорджа. От этих слов Джордж почувствовал себя таким же холодным, как статуя, которую он видел вчера в Метрополитэн. Мальчик играл на лютне, пока искусство не заморозило его навеки.
"Девятый круг" был забит. Хастлеры в джинсовых жилетках, бизнесмены в неизменных костюмах. Джордж уселся у стойки, закурил. "Как дела, парень?" Это был голос его соседа по комнате. "Не бог весть что", - подумал Джордж, но они поговорили.
Свет выключили. У Дэна был маленький хуй, так что Джордж согласился ему дать. Дэн навалился, запыхтел. Джордж постарался расслабиться. Он представлял духовки с жарящейся едой. Он знал: его задница воняет еще хуже, но, может, дело было как раз в этом.
Джордж думал о своем доме. Белая штукатурка, один этаж. Его комната с дубовыми панелями. Не проветривал ее ни разу. Она смердела: пот, дым, грязное белье. Запах был отвратительный, но Джорджу нравилось сознавать, что он может оказывать такое влияние на что-то за пределами себя.
Джордж не любил, когда его обнимали во сне. Если тебя обнимают, не отдохнешь как следует. Ни один его любовник не мог этого понять. Им непременно надо было обниматься. Джордж чувствовал себя неуютно, слишком придавленным, не повернуться. "Не надо". Дэн вздохнул, отвернулся.
Отрывистые сны, крошечные разноцветные сюжеты. Чем глубже Джордж погружался в сон, тем четче проступали фигуры на заднем плане. Он видел, как его собственный труп плывет по Гудзону; Дэн приставил в аллее нож к его горлу; комната загорелась, он утонул в дыму.
Дэн думал о любви, которую описывают в книгах, любви, затянутой дымкой, утонувшей в мечтах. Жаль, что такая любовь на самом деле не существует. В двадцатом веке ее приходится подделывать. Он прижался щекой к заднице парня, попытался уснуть. Поначалу он не понимал, удалось ему это или нет. Потом и вправду удалось.
Джордж сидел на скамейке в парке, кормил каких-то птиц тем, что осталось от сэндвича. Из кармана пиджака он вытащил несколько открыток. Виды города, как раз то, что ожидают друзья и родители. Хромали бомжи, клянчили деньги. Одежда едва держалась на них. Джордж посмотрел на свои ладони. "Умри", - прошептал чуть слышно.
"Дорогой Филипп, Нью-Йорк - классный город. Мне он очень подходит. Сижу под деревьями. Все было бы хорошо, если бы бомжи не дохли повсюду, как мухи. Всё, что ты рассказывал, было верно. Сейчас вернусь в отель, вздремну. Ну ладно. Джордж."
"Дорогой папа. Поездка замечательная. На уикенд будем в Нью-Йорке, потом Бостон, потом назад в Лос-Анжелес. Человек, с которым нас вместе поселили, похож на тебя. Он очень приятный, с Юга. Не смей ничего трогать в моей комнате. Я буду через две недели. С любовью, Джордж".
"Дорогая Салли, я думал о тебе сегодня, пока шел к чудесному парку. Тут привыкаешь ходить пешком. В магазинах продают марихуану. Я купил пачку за десять баксов. Как раз курю, пока пишу. На улице. Скоро увидимся. С любовью, Джордж".
"Дорогой Санта Клаус. На Рождество я хочу один пентхаус в Нью-Йорке, один в Лос-Анжелесе и еще один где-нибудь в Европе. Я хорошо себя вел, к тому же..." Джордж разорвал открытку пополам. "Фу", - посмеялся он над собой.
"Дорогой Деннис, по тебе я скучаю больше всего. Эта, как ее, говорила то же самое Рею Болджеру, правда? Вчера я видел самый верх того, что на этой открытке. Сегодня гуляю один. Вечером прошвырнусь по барам. Надеюсь, ты в порядке. Увидимся, Джордж".
Джордж пошел в отель. Ноги болели. Таймс Сквэр пугала. Слишком много наркоманов, сраные глаза вывернуты наизнанку. Холл отеля пах по-домашнему. Дэн куда-то свалил. Джордж сбросил ботинки, подремал немного.
В "Девятом Круге" было не протолкнуться. Джордж выпил три пива без передышки. Один мужик был ничего, но его прическа походила на парик. Другой стоял прямо под лампой, слишком уверенный в ее эффекте. На его лице застыло выражение превосходства. Из двоих Джордж выбрал бы последнего, если еще кто не подвернется.
Квартира Фреда была слишком просторной, почти без мебели. Точно направленный свет скрывал ее недостатки. Джорджу устроили экскурсию. "Это кровать, разумеется. А это картина Лихтенштейна. Забавно, правда? А это вот те устройства для пыток, о которых я говорил". Джордж увидел длинный стол, где были разложены остроконечные искусственные хуи, плетки разных размеров, три железных прута, чтобы ставить клейма, прочее дерьмо.
Джорджу это казалось игрой. Откуда исходит боль - какая разница? Наручники защелкнулись сзади. Изолента крепко спеленала рот. В черных кожаных шортах он чувствовал себя каким-то животным.
Джордж фантазировал, что отец обнимает его. Он не знал, как возник этот образ. Он не мог ни объяснить это, ни просто оставить без внимания, как явную нелепость. Тот, кто пробудил в нем столь глубокие чувства, должен был быть по меньшей мере заинтригован.
Началось со шлепков. Пощечины, которые Джорджу не так уж понравились. Его задница без труда поглотила нечто гигантское. Еще пощечины. Дыхание Фреда участилось, взорвалось бурей, сметающей любое цивилизованное слово на своем пути.
Удар по голове. "Черт!" Еще удар. Он почувствовал, как его нос съезжает на щеку. Лоб вогнулся внутрь. Зубы вылетели изо рта, брызнули на грудь. В каком-то смысле он умер.
Джордж смотрел на то, как его бьют. Изображение было слегка размазано, словно детали смутного сна. Он видел, как бита врезается в лицо. Оно было неузнаваемым. Его руки и ноги шлепали по столу, как гигантские грубо сделанные молотки.
У Джорджа комок стоял в горле. Он удивился, почему, раз он еще жив, он должен что-то испытывать к этим своим разбитым останкам. "Но это красота мертвых детей, - думал он, - всё, что они делали, потом выглядит невероятно трогательным".
Он смотрел до тех пор, пока его прежнее тело не превратилось в такую кашу, что каждый новый удар уже ничего не менял. Наконец он обратил внимание на свой новый облик. Он стал голограммой, так или иначе. "Это слишком!" - подумал Джордж. Он попытался идти. Получалось вприпрыжку, словно по луне.
Так вот какова смерть. "Эй, не так плохо", - решил он. Он легко вздохнул и без труда просочился сквозь стальную дверь. Спускаться по ступенькам было все равно, что катиться по ним, свободно и ошеломительно, наркотическая галлюцинация без отходняка.
Он двинулся на запад, порой прямо по середине проезжей части, машины проносились сквозь него. Он прошел сквозь толпу, удивленный мыслью о том, что для них он всего лишь часть воздуха, порыв ветерка.
Увидев супружескую пару - мужчина ему очень понравился - он последовал за ними по расшатанной лестнице к двери их дома. Джефф, как его называла жена, поплелся в сортир. Джордж наблюдал, как Джефф срет, умилялся тупому выражению его лица, пока нестерпимая вонь не вынесла его обратно на улицу.
Что дальше? Он лениво покатился к реке, вниз по Кристофер-стрит. Причалы разваливались. Один был полностью обезглавлен: несколько гнилых подпорок торчали из воды. Джордж испытал странное чувство эмоциональной привязанности к ним.
Он присел на скамейку. Рассвет был роскошный. Джордж слегка нагревался, как туман, перед тем, как испариться. Он думал о своих любимых фильмах, где призраки мертвецов, повинуясь извивам сюжета, иногда веселили, иногда пугали, как удар ножом во тьме.
Но кто бы мог подумать, что именно такова правда?
Он стал разглядывать коричневеющую реку. В первый раз он подумал о твердости воды. Если он бросится в нее, разобьется ли он на миллион молекул? Или пойдет, как Христос аки посуху? "Интересная возможность", - подумал он. Но решил не пробовать.
Джордж прошел по Уэст-стрит мимо нескольких садомазохистских баров, в которые хотел было заглянуть, но передумал - слишком устал. Конечно, он мог забраться куда угодно, увидеть любого красавчика рок-звезду голым, или просто так слетать в Лондон. Но подглядывать быстро надоело. Тогда что же?
Джордж вспоминал образы, преследовавшие его всю жизнь: лестница загибает за угол и упирается в кирпичную стену. Черно-белые фотографии прекрасных зданий, обреченных превратиться в кучи мусора. Человеческое лицо оборачивается заурядной блевотиной небес.
Отель маячил впереди. Неоновая вывеска мигала: "свободно". Подходящее место для меня или того, что от меня осталось, - думал Джордж. Он направился к зданию, проверяя мимоходом, не отразится ли его облик на лицах жалких прохожих. Но они смотрели вперед, ничего не замечая.
Джордж проник сквозь дверь в номер 531. Дэн лежал на кровати возле стены, писал открытку, возможно - с жалобами жене на прошлую ночь. Он выглядел добродушно, но может быть, это из-за света: слабого, сероватого.
Джорджу нравился Ден, хотя "нравился" слишком пустое слово. Нечто притягивало Джорджа к нему. Может быть дело в том, что Дэн походил на отца? Это возбуждало даже больше, чем тесные джинсы на загорелых накачанных самцах. У идеального мужчины должны быть круги под глазами.
Джордж не говорил ни с кем целый день. От молчания першило в горле. "Ден, - прохрипел он, - я знаю, ты меня не слышишь, но если ты меня можешь почувствовать каким-то образом, дерни себя за левое ухо. Джордж подождал. Дэн продолжал писать. Чепуху, не сомневался Джордж.
"Ладно, я чувствую себя, будто говорю с человеком, лежащим в коме, ну да черт с ним. Я тебя почти не знаю, но чувствую, что привязан к тебе, хотя ты по-настоящему не личность. Ты, скорее, типаж, так что я что-то вроде эстета, а ты - произведение искусства, хотя меня на мякине не проведешь.
Мы трахались, я позволил тебе меня выебать. Это вроде было самое главное, но, хотя мне это нелегко признать, все эти объятья и прочая дрянь - вот то, что мне нравится больше всего. Когда тебя крепко сжимает человек, который тебя только что поимел... Да, одно дело пожать руку и неуклюже поговорить об искусстве, другое, когда тебя трахнут, а потом уважают.
Я всегда думал, что когда любовник чувствует запах моего дерьма, я для него становлюсь слишком прозаичным. Всегда, когда из меня вынимали, я переворачивался на спину и сжимал сфинктер, так, чтобы вонь не могла выйти. Но подозревал, что чего-то тут недопонял.
Как-то раз один парень трахнул меня и попросил еще об одной встрече. После этой ночи я попытался поочередно стряхнуть с себя все страхи. Теперь я мертв. Кажется, это никого не порадовало, никто не шутит над моей "кончиной", как ты бы выразился.
Я хотел любви. Конечно, мне нравились такие типы, сдвинутые на сексе, которые так жадно хотели меня, что, казалось, их глаза вмонтированы прямо в череп, а кожа просто наброшена на скелет, как тряпка. Но я был тупым мудаком.
Эта часть предназначена для моего отца. Я чувствовал больше, чем тебе кажется и больше, чем мог сказать. Мои чувства были таинственны, даже для меня самого, так что и ты их не понял, сколько бы ни смотрел вчера в мои "прекрасные глаза".
Джордж почувствовал слабость и неувернно двинулся. Он с удовольствием съел бы банан или еще что-нибудь сладкое, но испугался, что пища будет висеть у него внутри, как канарейка в клетке или громко шлепнется на пол.
Дэн закончил открытку, откинулся на кровати. Джордж смог разглядеть написанное. "Дорогая Френ", - начиналась она. В каракулях он не смог отыскать свое имя. Это была обычная чепуха: Эмпайр Стейт Билдинг, прекрасный вид, ужин у Люхова, С любовью, Ден. P.S. Я бы хотел (неразборчиво) сегодня ночью.
Начал ли Джордж растворяться? Он не был уверен. Все зависит от правильного освещения. "У, может оно и так," - прошепетал он, хотя не собирался говорить тише. "Черт! - он начал дрожать. - Ты мне нравишься. Что еще сказать. То есть даже не ты, но ты - единственное, что у меня есть".
"Все просрал", - он растворился в вечернем воздухе. На улице прогудел автомобиль. В комнате тикали часы. Дэн встал, почесал зад. Открытку он положил в карман рубашки. У него был отсутствующий взгляд, когда он поднес спичку к сигарете.
ОЗАРЕНИЕ
Однажды, когда я был ребенком, я пошел прогуляться, и вдруг мне почудилось, что я стою на краю утеса и вот-вот упаду. Я был поражен. Мне казалось, это какое-то чудо, потому что я сознавал: "вокруг равнина", но потом пристально смотрел на утес, и он не исчезал.
Я бросился прочь. Когда я бегу, я чувствую себя маленьким мальчиком. Я бежал очень быстро, потом остановился и спрятался за кустом, и, чтобы Бог не смог меня увидеть, сделал вид, что упал в грязь и не могу подняться. Так я лежал довольно долго.
Бог подошел к кусту, хотя я не мог его видеть. "Доброе утро, старина", но ему было не до меня. Я любил шляться по улицам. Я обманывал свою жену. У меня было столько спермы, что какую-то часть нужно было спустить. У Майка была подходящая жопа. Она была очень классная; думая о ней, я вспоминал утес, с которого, по воле Бога, я должен был упасть. Жопа Майка была моей целью, упрощенным, приглаженным образом Бога. Моя жена не понимала этой цели. Я ничего не объяснял ей, не хотел, чтобы она знала. Я изобретал всякие уловки. Я не буду разоблачать мою цель. Моя жена хороший человек. Она неплохо соображает, но чувств у нее нет. Я хочу разрушить ее ум. Тогда она сможет развивать свои чувства. Я не хочу, чтобы она думала. Думать - это смерть.
Я не хотел Майка. Я хотел Бога. Я люблю спокойных парней. Я плохо трахаюсь. Я кончаю невпопад. Майка это не волновало, потому что мои чувства были прекрасны. Он чувствовал мое настроение и получал удовольствие. Он не думал обо мне. Его не волновало, что я делаю. Я объяснил ему цель моего великого труда. Мне показалось, он понял. Он со мной согласился.
Я хотел бы объяснить Бога всем, но не буду, если люди начнут смеяться из-за того, что я говорю о вещах, затрагивающих целую вселенную. Для меня жопа Майка была головой Бога. Я трахал ее, пока у меня не отказали нервы. Я почувствовал, как кровь ударяет в голову. Я был на грани смерти. Я не хотел умирать и просил Бога помочь мне.
После этого мы еще ебались долго, очень долго. Мне было горько от того, что я ебусь так плохо. Майк ухмылялся. Я был расстроен, кошки скребли на сердце. Я всаживал ему и всаживал, потом начал задыхаться, и не мог больше трахаться, и кончил. Я сел отдохнуть. Майку было скучно. Мне - нет, потому что я не думал. Я чувствовал. Я ощущал бесконечную, а не плотскую любовь.
Выражение лица Майка всегда было спокойным, как маска. Я видел столько восковых масок. Я думаю, он не улыбался, потому что боялся морщин. Он не спал, и я не спал тоже. Он думал, я чувствовал. Я боялся за него. Я не знал, что ему сказать. Я ждал, что Бог подскажет мне сделать. Я ничего не делал. Я устал. Я видел, как рыдает душа Майка. Я чувствовал себя виноватым перед ним, но ничего не стал ему говорить, потому что знал, что он не поймет.
Мне было двадцать лет. Я боялся жизни. Я рыдал, рыдал, не знал, что делать. Мне хотелось пить. Я попросил Майка принести мне апельсин. Он принес. Я уснул с апельсином в руке.
Я спал долго, не понимая, что со мной происходит. Проснувшись, я понял, что сделал ошибку. Я поцеловал Майку руку. Я был молод, делал много глупостей. Я больше не ложился спать. У меня болела голова. Мне не нравилась эта боль, я хотел, чтобы она прекратилась. Я попросил Бога помочь мне. Он сказал, что я не должен засыпать.
Так я лежал очень долго. Больше я не чувствовал боли. Бог помог мне встать. Я встал. Он сказал мне идти домой. Я пошел домой. Потом Бог повелел мне обернуться. Я посмотрел назад.
"Митин журнал", вып.56:
Следующий материал
