ИЛЬЯ МУРОМЕЦ И СОЛОВЕЙ-РАЗБОЙНИК

        Шел конь, сидел Илья в седле, держа шелом с красной вишней, и не было ему ни пути, ни распутья. Глядел вокруг - лядина да зарость. Вниз глядел - одна черная грязь.
        Но как-то ткнулось копье в колоду, и остановился конь.
        Очнулся Илья от дум. Увидел колоду, привстал на стременах - и нашел на колоде резы:
        " г в де калугер Дементей сиде бяше о болване сем Вскую Господи отринул еси
        де травна мца Фетка и Микита вои ходиста оба конми Туров.
        Яз Перша меря сцах семо..."
        Ниже срамная баба расшеперила руки:
        "Ои туды не ходи учнут бит грабит и туды не ходи милои ганатца учнут грабит топтат а иди к мене поими мя хот мои хочю тя розути..."
        Под бабой стояло:
        "Нужны суть герои земле Руськой, а вы срасте на нь кал смердяй. Сабуров. г маия в де."
        Прочитав, Илья дунул носом. Конь молча отмахивался от мух. А чура не было - видно, сгнил, упал со столба. И дал Илья коню под дых пятками. Пошел конь, зашебуршало копье о листья.
        Глуше лес становился, и сумрачнее чело.
        "Что стало с людьем? - думал он. - Пошто мужи перевелись, а юроды остались? Кто гадит?"
        Задрав голову, долго смотрел вверх, в просветы.
        "Греки гадят, - решил. - Понаехали, горбоносые, навели устрой: громко не ори, широко не ступай, дверь не размахивай..."
        И от огня синего, что в просветах горел, вошел в него жар, как от хрена.
        "И князь гадит, - успел подумать, - красна плешь, сице его мати; пошто бога поменял?" И на вздохе - будто ткнули соломиной в ноздрю - чихнул оглушительно, так, что конь под ним припал на все четыре ноги, брякнув притороченным дымоходом.
        - Во! - сказал Илья, вытерев нос. - Осе бог! - и показал на солнце. - Глянешь - яко заноза в очи пырнет. А то - Исус...
        Взяв горсть липких вишен, сунул их в рот, сдавил зубами, глотнул кислый сок - и выплюнул разом, не обсосав:
        - Яз им реку, - сказал, выставив вперед ладонь. - Рази он бог? По роже и били, и ругали, и плювали на и: рази он бог? Аще бы на мя плюва або кто!
        Он представил, как кто-то плюет на него, прямо на его потертые кожаные штаны, на которых остановился его взгляд, и побагровел от недоумения и обиды. Хотел еще сказать, но, подняв голову, увидел на березе гнездо и замер: глянули на него сверху чьи-то глаза.
        - Вижу тя! - закричал Илья. - В гнезде еси!
        Глянули глаза грустно и обаятельно - и вдруг свист раздался, да такой странный - будто не губы, а ветры гудут, и пусто. Тут сдвинулось все, и пошел конь боком. Затих свист - и перестал идти; но гнулись ноги его, и ворочал ушами.
        - Се волхов, - сказал Илья - и тут плач раздался, и от того плача накатила на обоих тоска, и присел конь от тоски, а Илья, открыв рот, зажмурился и поплыл в елки.
        Когда же очнулся - под елкой, во мху - ни вишни не было, ни шелома.
        - Яз думах, волхов еси, - сказал с горечью, поднимаясь. - А ты яко тать...
        - Сам еси тать, - ответил свистун с березы.
        - Онбарный тать еси, - повторил Илья. - Аще ты волхов, пошто глумы твориши?
        Продравшись сквозь ветки, тать повилял задом и пропел:
        - Ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла!
        - Ах ты, новгородец! - закричал Илья, и заметался средь елок, ища копье. - Ах ты, кикимора слуцка! - найдя копье, попинал перед ним мох, поплевал на руки - и, подняв, замахнулся:
        - А ну, отдавай шелом, сице твою мати, а не то!
        - А! А! - закричал тать, плеская руками.
        И тут - едва двинул Илья плечом, едва увидел, что взял копье неподобно - тупым концом к супостату - и захотел переладить, - как треснула береза покляпая, и обрушилось все само. Рухнуло гнездо под березу, набок, и полберезы же на него, и пошел в разные стороны прах.
        - Осе, - сказал Илья в большом недоумении, глядя, как качаются ветки.
        Потом, подойдя ближе, отвалил березу - и нашел порчу в ней, в сердце ее. И открылся ему свистун. А соплив был, и бледен, а как нагнулся Илья взять шелом - вдруг шею выгнул - и закликал, как птица. Отшатнулся Илья - порча! Кликотная порча!
        - На! - вытряс на татя вишню, ибо стало жалко ему. Потом нахлобучил шелом на голову и пошел прочь шагом. И вскочил на коня, и погнал его. Били ветки об голову.
        "Что стало тут без меня? - думал, моргая. - Егда ся испортило всё? Где чур?"
        Назад смотрел, как ветки за ним качались, слушал, как лес шумит, - и было пусто ему.
        - Ты, княже! - крикнул, тоскуя. - Ты расклепал еси всё! Пошто Исуса поставил? Рази он чур наш? Или Перун? Или Ярило? Или хотя медведь или колодезь? У, красна плешь... - он сложил пальцы в рот - конь закружился на месте, топча траву - Илья что есть дунул, но вместо свиста вышло сипение. Он еще раз дунул, и опять вышло сипение. Конь постоял, приходя в себя; потом тряхнул головой и пошел дальше.
        - Есмы Сварожи внуци, - упрямо сказал Илья.
        Некоторое время он ехал молча. Потом, почуяв твердое в голове, снял шелом, нащупал и выдрал из косм клейкую зеленую шишку. Зажал шишку в кулак, привстал на стременах и крикнул:
        - Да яз той кикиморе скорей буду ся поклоняти, чем вашему Исусу!
        И, выслушав эхо, сел в седло. И посмотрел вверх.
        Солнце ослепительно сверкало сквозь вершины берез.

ИЛЬЯ МУРОМЕЦ И ВРАГИ

        Неспокоен был сон его. От ветра хлопали своды шатра. Он ощупывал седло под ухом, топор; шарил за спиной, ища копье. Окликал коня. Забылся под самое утро.
        Оттого по дороге клонил голову до гривы. Вставало солнце, ветки ласково за уши трогали - и увидел он в дремоте, что нет никаких печенегов. Чудно! И от воды студеной пробудясь, когда брел конь по пузо в ней, зевал, глядел на бурун от копья и не помнил, куда едет. Потом вспомнил: боронить отчизну свою. Ибо был берег следами изрыт. И тут же остановил коня.
        - Старый хрен, - сказал. - Шелом где?
        И постучал себя по лбу, и по дереву постучал. И посыпались капли ему на темя. И, в траву сойдя, ходил по ней в досаде. Так было в то утро. А дальше знакомо было ему. Брал воду впрок: потом нельзя будет брать воду из той реки. Ударив по коню, отпускал коня, чтоб не было мысли хребет дать. Руки в шлею продев, затягивал ремни, и руками махал туда и сюда, и сдвигал подсумки, и опять махал.
        Перед самой сечей, ветки раздвинув, глядел на рать печенежскую. Ждал терпеливо, как наполнится сердце злостью. И наполнилось сердце.
        Тогда он вышел и крикнул:
        - Пошто пришли есте и кто вас звал? Идите в землю свою!
        Но не ушли печенеги, а видя бересту на голове его и белые топорища в подсумках, стали приседать и смеяться. Того не знали, что это смерть их. Бабочек белых видели над головой Ильи, а ворона черного над собой не видели. Ворон же, махая крыльями, пролетал мимо, но стукнуло в голову ему, и, развернувшись, захотел сести.
        Увидев, что не уйдут, Илья широким шагом пошел по меже - поле мерить. Печенеги, топорща усы, ходили следом и передразнивали. Печенеги - это как люди, но глаза пустые, и говорить не умеют, а кашляют.
        И не было им края: уморился Илья, меривши. И надоело ему. Сняв ремни, разделся до пояса и опять, руки в шлею продев, ремни затягивал и руками махал. Потом, пробуя, по печенегам шарахнул. Печенег рядом махал - и сел он задницей в пыль, и покатилась его голова. И упала ему в руки чужая, и повалился хозяин ее. А третий лицо увернул - и рассек ему топор брюхо. И завизжал, испугался утробы.
        Тут оросилась трава, тут каркнул ворон, возбудясь. Оцепенели передние печенеги, захотели отпрянуть - но задние перли навстречу. Печенег ведь не эллин, стадом ходит. А то заорет, как пьяный, полезет за руки брать. Куда? Тут рожон: лопатки врозь - и полхребта нет. И было им тесно: сшибались они лбами и щитами своими шишковатыми, и топтал их Илья, и давил, и задыхались они.
        До самого полудня шло дело: ступал он крепко, рубил с плеча, увертываясь от вылетавших обломков, и пот с него падал скупо. А чтобы забыться от труда нудного, город строил в разуме своем. Об улицах думал, о переулках. Где торжище, где городище примечал, и воротам названия придумывал. Улицу прорубивши, топорище измочаленное заменив - новую начинал, рукой назначив, куда.
        Бывало, кидался на него печенег, но не умел ударить, и увернуться не умел. Хоробра ведь не по росту знают, а кому Перун дал. А кто пустошник - тому лишь срать дано.
        Так и шло дело до полудня. А в полдень раскисли печенеги. Сели и темя руками покрыли. Застревал в них топор, чавкнув, а копье уходило по рукоять, и выдергивалось с трудом, и не отваливалось от него. И думал Илья, счищая ногой налипших: "Не ятвязи они. Белоглазые три дни крепки."
        Криво шел он после полудня, не в лад переступал, и разил, что пред очами. И спалил ему Сварог спину: а не сиди долго в порубе! И прошиб его пот холодный. И вот налипло много - поднял он тяжело - и вдруг отвалилось, и промахнулся Илья, ударил топором по телеге - оглобля, подпрыгнув, в лоб ему стукнула. Копье уронив, сел он на землю. И хотел встать, и не мог. Опять сел. Сказал себе: "Срамота". Так было после полудня.
        И сидел он до вечера в том месте. Лопались красные пузыри вокруг, и мешались в мозгах его раскисшие печенеги с дождем вчерашним.
        А на заставе уж искали его, ибо вода помутилась. И забрел печенег без глаз; пошли по его следу - и вышли в поле.
        Бежал Добрыня по-старушачьи, подол задрав, чтоб не замочить. Шелом набекрень, копье на плече - ровно шагал Попович. Топал Ян Усмошвец, мрачно глядя. Васька Долгополый знамя держал. Воронье поднималось из-под ног их; Илья же, глядя на то, думал, что земля поднимается к небу, и ждал, как дойдет до него.
        - Что ты! - закричал на него Добрыня. - Рази так ратуют? Меры не веси!
        - Шелом-от остави, - сказал Ян, протягивая шелом.
        - И хорюгвь, - добавил Василий. - Како на сече без хорюгви?
        А Попович, надев рукавицы, так говорил:
        - Не за роту пошли есмы, не за князя и не за землю сыру: одного тебя для. - И, над мертвым печенегом нагнувшись, спросил: - Кого выглядываши, жмурик?
        - Тутнеть, - сказал Илья, тупо глядя.
        Ибо страшный шум стоял у него в голове - будто на ярмарке распря. Спорят, толкают друг друга, не слушают никого и не ждут.