Постскриптум: Литературный журнал. Под редакцией В.Аллоя, Т.Вольтской и С.Лурье. Вып. 2 (10), 1998. - СПб.: Феникс, 1998. Дизайн обложки А.Гаранина. ISBN 5-901027-13-2 С.80-83.

* * *

Итак, продолжим прерванную речь.
В словах любви струятся водопады,
а ночь уже готовится зажечь
забытых звезд небесные лампады.

Но все, что так мучительно влекло
меня к себе, Господь в огне расплавил.
"Мы видим мир сквозь тусклое стекло,
гадательно", - сказал апостол Павел.

И вновь слезами жизнь моя сорит,
не ведая ни смысла, ни итога...
Но вечность ждет, а время говорит
на языке, украденном у Бога.




* * *

                ...меня уже не мучит
ни суетная жажда новизны,
ни темное предчувствие страданья.
Подземный гул грядущих катастроф
меня волной своей не накрывает.
Я чутко сплю и времени внимаю.
Но в это море заходить не след
ни девам, ни поэтам, ни пророкам.

Я только вижу тени легких птиц,
и в странных звуках - небных и гортанных
ищу под утро некий тайный смысл
и нахожу его; я различаю
напор любви в биенье волн о скалы,
я вижу эту страсть и эту влагу,
и соль, которой плакать и сиять
приходится вдоль призрачной волны.
Бог созерцает время поперек,
песок души, как мак, пересыпая
из тела моего в чужую плоть,
а в плоть мою душа чужая льется.
Да, мы с тобой - песочные часы,
над нами ангел плачет и смеется,
и золотые светятся власы
Его над миром...




* * *

... я спать ложусь одна
                                          и снова вижу
беса́ми продиктованные сны:
с лицом сведенным, с искаженным ртом.
Ты хочешь что-то мне сказать - и плачешь
горячими солеными слезами,
а я опять пытаюсь жалкой ложью тебя утешить.
В темных водах сна
я вижу две картины. На одной
сияет взором Пресвятая Дева,
с другой глядит сквозь мешанину красок
разорванный, пульсирующий мир -
клубок сплетенных тел - живых и мертвых.
И вот от стука собственного сердца
я просыпаюсь, чтобы отогнать
лукавых духов; и сияет крест
на мятой и заплаканной подушке.

А там, вверху, безумствует луна.
Деревья ночью, словно тени ада,
качаются, их плоть обнажена;
в огромной чаше жгучего вина
уже таится некая прохлада.
Сияй, мой крест, гори, моя лампада, -
всему на свете есть своя цена.

Прозреньям поздним, вещим снам, слезам,
пейзажам, исчезающим из вида,
тебе, идущей по чужим следам,
Осириса любившая Исида,

тебе, что жил, как лодка на мели,
вдали от мира рядом с океаном,
тебе, что ночью сытым был и пьяным
от тонкой пыли неба и земли -
от ласк моих.
                      Увы, звезда двойная,
звезда моей блуждающей любви
на небе не видна. Экклезиаст
нам говорил: есть время обнимать -
наступит время избегать объятий.
И мы за все расплатимся с тобой...




* * *

Жизнь разрешается от бремени и забывает смерть и боль.
В глазах глаголов - слезы времени, любви сияющая соль.
Уходят снов и звуков лестницы туда, где свет дневной померк,
где прячут юные прелестницы ночных созвездий фейерверк.

Волна к косе песчаной ластится, целует камни и траву.
Ну, а тебе - какая разница - где я живу, кем я слыву?
Моя душа - как снег нетающий в объятьях бледного огня.
Скажи - зачем звездой блуждающей когда-то ты назвал меня?

Зачем стекло воды расколото ночным дождем, и столько лет
лежит в земле холодной золото - окаменевший лунный свет?
Летают птицы в небе парами, сияет солнце янтарем,
мой друг, когда мы станем старыми, когда, быть может, мы умрем,
мы выйдем в сад, где птицы райские сидят в сияющей пыли
и смотрят их глаза китайские на тело чуждой им земли,
где поневоле станут краткими слова, зажатые в горсти;
заплачем мы слезами сладкими и скажем прошлому: "прости"...




* * *

Море - ткацкий станок, волны - тонкая ткань на рубаху.
Ахиллес быстроног, но не может догнать черепаху.
Делит мудрый Зенон не пространство, а время на части,
запивая вином цвета сумрачной крови и страсти
горький хлеб бытия; он вино осторожно пригубит, -
и почувствую я, что меня, очевидно, полюбит
тот, кто быстрой водой, как уснувший младенец, спеленут.
Вот скрипит козодой, и деревья качаются, стонут.
В разных точках земли Ангел смерти наносит визиты
Тем, чьи души смогли стать пустыми, как храм Немезиды.
Вот небесная твердь, луч по ней ослепительный шарит,
а любовь, как и смерть, нас в пяту ахиллесову жалит,
а пространство звенит, чтоб, утратив инстинкт размноженья,
доказал Парменид невозможность иного движенья,
чем движение вспять - от пустых колыбелей - к могилам...
Как послушно опять черепаха ползет за Ахиллом!
Свет, вода родников, чьи-то души в цепях и оковах,
и скелеты веков на равнинах видны тростниковых,
там их моют дожди, там их солнце горячее сушит,
и идет впереди Тот, Кто мир созидает и рушит.
Шаг державный Творца заглушает шаги Вельзевула,
и трепещут сердца от глухого подземного гула.




"Постскриптум", вып.10:                
Следующий материал