Постскриптум: Литературный журнал. Под редакцией В.Аллоя, Т.Вольтской и С.Лурье. Вып. 2 (10), 1998. - СПб.: Феникс, 1998. Дизайн обложки А.Гаранина. ISBN 5-901027-13-2 С.8-13.

* * *

Когда б мы ездили на лошадях
По много суток и писали письма
На станциях, - то каждая разлука
Казалась бы тогда ужасно длинной,
Зато не столь глубокой. И когда
Взметая пыль, ты мчался бы во Франкфурт,
Я знала бы, что завтра столько верст
Проедешь ты, а послезавтра - столько, -
Конечно, если ось еще цела.
Ты б уменьшался медленно - не то что
Взмыл в облака - и всё: стена, обрыв.
А так - изрыто губчатое время
Отвесными провалами - во мне
Самой их несколько. Землетрясенье
В сравнении со скоростью - ничто.

И все же лошади быстрей моторов,
Не говоря о том, что симпатичней;
Хоть медленнее ездили на них,
Зато гораздо больше успевали:
Неспешный путь необходим для мысли,
Которая сама - лишь только путь.
К тому же, никакая быстрота
Не заменяет ритма, на который
Нанизан мир, как на шампур - шашлык.
А ритм живет в копытах, кастаньетах,
Любовниках, волнах, ветвях и прочем,
Но, если сильно увеличить скорость, -
Тогда он убивает сам себя.
Поэтому ты не получишь писем,
Войдя в отель, - о том, что стало жарко,
Однако же простуда не проходит,
О том, что, как всегда, имеет ценность
Лишь тот пейзаж, в котором скрыта боль,
Что босоножки порвались, малина
Созрела, сигареты на исходе,
И что желанье получает силу,
Лишь только обретая направленье,
Не ранее, -
                      и я не получу
Отчета о дорожных приключеньях,
Язвительных портретов, опасений
Сойти с ума от глупости соседа -
И краткой просьбы поберечь себя.

Хоть сами по себе не важны письма,
Но строчек набегающие волны
Слагают ритм: прилив - отлив - прилив.
А нет его - и жизнь пересыхает
И обнажает с трещинами дно.
Чем больше разговоров и событий
Вкруг нас кипит - тем глубже расставанье -
Ни расстоянье, ни, тем паче, сроки
Здесь не играют роли. Потому,
Вернувшись, ты найдешь меня в ущельи
Таком глубоком, - что не извлечешь,
Пока не крикнешь слов из арсенала,
Которого стыдится молвь дневная
И презирает письменная речь.




* * *

Все то, что можно выпить и потрогать,
Поцеловать и укусить, как локоть,
Как розу Ходасевича, - ступеньки,
Кричащие во сне, тарелки, деньги,
Вода из крана, сигаретный дым -
Все служит обладателям своим
Бесстрашным. Но тому, кто их боится,
Предметы мстят - ведро спешит пролиться,
Утюг дырявит скатерть, молоток -
Не будем уточнять, угрюмый ток
Бежит из проводов...
                                О, египтянин вещий
Был трижды прав, обожествляя вещи,
И не молитвой - мясом и травой
Кормил он бога с птичьей головой. -
Любую вещь умасли и задобри,
Чтоб швабра не раскачивалась коброй,
Нож не вцеплялся в палец, а сервиз,
Разбив стекло, нас ночью не загрыз:
Ведь мы - вечны, темны, высокомерны,
Они - нежны, обидчивы и смертны,
И мысль, у наших губ цветя огнем,
Их жжет в ночи и унижает днем.




* * *

Лето кончается. Выдохшиеся цветы
Истекают пушистым семенем, сдвинув корни
В остывающей глине. В предчувствии пустоты,
Мерзлоты - кастаньеты кузнечика двигаются проворней,

Не смолкая от страха. Ускорение - это знак
Претворения звука в хрипы, а мысли - в заумь;
На тщедушном тельце зеленый фрак
Превращается утром в прозрачный саван.

Песня севера - дробь зубов. Вплетается в лабиринт
Воздуха шерстяная тропа. Мертвой травы корона,
Стиснув поле, горит, повторяя ритм
Ветра, стрёкота, сердца, бьющегося неровно

Перед тем, как остановиться - быстрей, быстрей:
Ритм - зажженная спичка времени,
                                                             брошенная в пространство,
Чтобы сжечь его - до самых окраин, до пустырей,
Содрогаясь, засыпать снегом -
                                                      до самых забытых станций.




* * *

Лужа стала звездой. Набухает бутон зимы,
Но лепестки растрепанной хризантемы
Еще целомудренно смежены,
Как вариации возле темы,
Покуда флейты крепнущий стебелек
Вздрагивает внутри сонаты,
Продвигаясь ощупью, одинок,
Как всякий, кого ревнует Бог
И кто в слезах отбивается: нет, не надо!
За окном в подоконник плещутся небеса
Ледяной волною шероховатой,
С деревьев убраны паруса,
И торчат ветвей обрубленные канаты, -
Не уплыть. На столе в целлофановых кружевах
Хлеб, кувшин, на блюдце остаток торта,
Свет, пришитый к предмету, потертый в швах,
Виден в замочную скважину натюрморта,
Ключ потерян: не выйти. Ревнивый Бог
Отодвигает тебя и глядит из мрака,
С кем же я говорю? На полу у ног
Дремлет тень моя, верная, как собака.
Расстояние - это боль: не зашить дыру, -
Душа растягивается, рвется
Белой ниткой, флейтою, поутру
Прорастающей к солнцу,
Но в студенистых с прозеленью, густых
Облаках ничего не находит, кроме
Малодушной лазейки из смерти в стих, -
Да и та вот-вот захлопнется;
                                                      в щелку Стикс
Виден, чьи брызги похожи на капли крови.




* * *

Мне холодно, мой друг. Весна глядит зимой.
Хвостатая звезда стоит над головой,
И носится кругами ветер бесноватый,
Кусая плащ ночной, где вытерт колкий ворс,
И белыми стежками, вкривь и вкось,
Приляпано окно пылающей заплатой.

Мне холодно. Сосна на глиняной ноге
Качается, зажав ворону в кулаке.
По скользкому крыльцу мужик скребет лопатой.
На стеблях фонарей - погашены цветы,
И судорогой сведены мосты,
И волны, как рукав тюремный, полосаты.

Мне холодно. Висит комета надо мной,
Склонясь, как райский плод на ветке ледяной,
Ненужная земле, еще летящей рядом,
Неся свои сады. Влача соленый шлейф,
И я вот так уйду во тьму; не пожалев,
Наверное, и ты меня проводишь взглядом.




ИЗ ЦИКЛА "ТЕНЬ"

1

Среди зданий, крошащихся, будто зубы,
Среди черного хлеба, остатков супа,
Сигарет, за квартиру и хлеб квитанций,
Среди желтых снегов, голубиных танцев
На карнизе под порыжелой башней,
Деревянных, зеленых и прочих башлей,
Распускающихся, несмотря на климат,
И гостей, и пола, который вымыт
В воскресенье, обеда, который позже,
Чем на час, не начнется, детей и - Боже! -
Даже внуков, фуршетов, кагора, виски,
Похорон, рождений, родных и близких
(Где их только берут!), и врачей, и нежных
Взглядов прямо в глаза - и пониже, грешных,
Среди ветра, гудящего, словно месса, -
Я есть тень, которая знает место.

2

Все очень просто: сначала те,
Кто тебя породили, извергли горячей лавой,
Застывают в глинистой темноте -
Ты для них уже долго не будешь главной.
Для остальных, естественно, никогда.
Шевелится райское древо на кухонной занавеске:
В окна дует. В ванной течет вода.
Светит чайник - хотя не греет - стеклянным блеском;
Тот, кто может, коснувшись, воскликнуть: "Будь!" -
Чтоб из мрака возникли твоя голова, колени -
Не восклицает. Облака в окне продолжают путь,
Так становишься тенью.

3

Мимо леса, болота, заброшенных деревень,
Мимо свалки, где роется ветер в куче цветного хлама,
Бог проходит по свету, роняя тень
В виде Адама. -
Беспокойная, ступит на воду - тянет ее глубина,
Глянет в небо - и закрывает очи,
Как она беспомощна; словно изба, темна;
Тусклым окошком теплится в ней вина,
Спать не хочет.
Как она суетлива - вдевает в иголку нить,
Едет в поезде, раскрывает книгу - и все ей мало -
Быть мужчиной, женщиной, модный пиджак носить -
Чтоб забыть,
Кого она потеряла.

4

Чтоб остаться неузнанной, Тень должна
Одеваться ярко, смотреть свысока - короче,
Соблюдать известные правила - не отказываться от вина,
Сигареты, и если плакать, так только ночью;
Юбку носить поуже - тогда под ней
Померещится тело; обязательно красить губы;
Так смотреться в зеркало, словно в его глубине
Она видит свое отражение, а не клубы
Мокрого снега, кривых тропинок лучи,
Желтою свечкой оплывший поселок дачный,
Не пугаться звука; не говорить "молчи",
Не бывать на солнце - чтобы не стать прозрачной.
И не помнить, не помнить, не помнить жаркой пчелы - "люблю",
Острого, словно стрела, душного, словно мускус;
Если вдруг повторят - замереть в углу -
И - чтоб не дрогнул уже ни единый мускул.

5

Больно, больно Тени ходить одной:
Что́ она ни наденет - а все босая,
Каждый лучик колет ее иглой,
Воздух голые локти кусает,
Звук царапает до крови, за версту
Слышен вздох ее - точно сохлых листьев,
И дорога жалит ее в пяту,
Если вдруг, забывшись, она помыслит
Хоть на вечер спрятаться за спиной... -
Всё вокруг - дружнее смычков оркестра -
Лай собаки, музыка за стеной,
Слово, шаг, звонок - ей укажут место.
Всякий ей напомнит, кому не лень,
Что ее счастливей любой калека:
Даже тот чудак, потерявший тень, -
Лучше Тени, теряющей человека.




"Постскриптум", вып.10:                
Следующий материал