СТЕКЛОВ
Из цикла "Галерея"
Это был малый выше среднего роста, с преждевременно, но как-то правильно обрюзгшим лицом. Римские складки кожи, светло-серые глаза - пожалуй, он был красив; словоохотливые женщины уточняли: бесспорно красив. Затем некоторые из них добавляли: "если бы не..." Стеклов не чувствовал - точнее сказать, не обладал быстрыми душевными реакциями. Например, бежит ребенок, падает коленями на асфальт - и еще даже не ревет, а трое взрослых уже ахают в один голос, и кто-то самый ближний хватает его, отрывает от асфальта, а он, оказывается, дико ревет, но на вдохе, в немой фазе (а вот и звук!), а на коленях - огромные клубничные ссадины. Жалко ребенка? Жалко - легко соглашается Стеклов, ведь ему больно и вообще, у него были свои дела, планы, - словом, Стеклов грамотно поддерживает разговор, вот только не ахает. Ну, если вы так хотите...
И в следующий раз, когда падает ребенок (а они часто падают), Стеклов исправно ахает первым - и последним, поскольку остальные, включая самого ребенка, смеются, а потом мамаша его же и ругает.
Стеклов соображает, что тут действует какой-то механизм - где-то он и читал нечто подобное - типа представления себя ребенком, с его весом, в его шортиках; и это якобы дает мгновенное ощущение асфальта под коленями и возможность понять, ахать или смеяться. Нет, точнее, вне понимания - дает ах или смех. Стеклов воспринимает эту людскую способность как данность, как способность хамелеона изменять цвет.
Ему это не дано.
Ему остается одно - имитировать движения души. Он обучается практически мгновенно исчислять ситуацию и реагировать сочно и точно. Он ощущает себя знатным актером, партнеры которого несут отсебятину. Стеклову трудно, но интересно. Хуже другое.
Редко, но все-таки он ошибается, что оставляет неприятное впечатление, поскольку люди в движениях души не ошибаются, иначе говоря, ошибаются только намеренно. Кроме того, Стеклов опаздывает на доли секунды, и их уже мозгом не наверстать.
И он вынужден сомкнуть черты лица в флегматичную маску - благо римство к этому располагает. В компании Стеклов теперь удачно оттеняет хоровой ах и хоровой смех. И всегда находится пара фраз, вскользь оброненных потом, из которых вытекает, что Стеклов прекрасно все чувствует и понимает.
Сложнее - один на один.
Стеклов обучается внимательно слушать, то есть слегка сводить брови и смотреть перед собой. Этого оказывается достаточно, чтобы люди обоих полов посвящали его в свои нехитрые тайны и извивы души. Стеклов преобразует ворох информации в удобную для себя форму. Теперь, когда от него требуется реплика, он пользуется готовыми вариантами, меняя лишь обстоятельства места и имена.
Стеклов вспоминает историю о жулике-шахматисте, отвечающем одному гроссмейстеру ходами другого. Может быть, - догадывается он, - может быть, и они все так?.. Он честно присматривается - нет, они иначе.
Стеклов не чужд так называемой любви: его любят женщины, и его римское тело исправно их любит. Более того, ему зачем-то нужны порции их тепла. Он обретает репутацию бабника - репутация не льстит ему, но и ничем не мешает. У Стеклова оказывается нормальное человеческое семя, и одна из женщин рождает ему дочь.
Если он на что-то надеялся, то напрасно - плод любви с отцовскими брюзгливыми складками на щеках и визгливыми модуляциями не вызывает у него никаких особенных чувств. Что, впрочем, выгодно отличает Стеклова от полчища отцов, которых раздражают собственные дети.
Пришла пора сказать - он не монстр.
Для чужеродного людям существа он относится к людям вполне дружелюбно. Он честно пытается постичь их законы, но они сложны и запутанны.
Что, например, такого в том, чтобы прийти к молодой жене (а ведь он на ней даже женился!) с подружкой - и ничего больше?! Что такого в том, чтобы посетить еще одну влюбленную в него женщину и поговорить с ней, чтобы так или иначе помочь?!
Иногда с какой-то космической точки зрения он выглядит достойнее людей. Одно остается прежним - он выглядит иначе.
Он замечает, что совместная выпивка рассматривается некоторыми мужчинами как акт взаимного доверия. Что из мужика после определенной дозы начинает переть добро или зло (доктор Джекил или мистер Хайд) - и это добро или зло принимается за подлинную характеристику человека. Стеклов охотно начинает напиваться - из него не прет ничего. Пустота; обмен информацией.
На пути домой, на заднем сиденье легковухи, он - вполне человек, потому что печень, желудок и аппарат икания у него человеческие. Он сидит, спрятав подбородок в грудь, мутно глядя в ветровое стекло.
Наутро он встает - у него стреляет в виски. Правая нога - вата с иголочками. Он дотаскивает правую ногу до кухни и ставит кофе. Потом оглядывает себя без зеркала - тело в волосах, в несвежей пижаме, с неприятным запахом. Услужливая память подсказывает: люди в таких случаях чувствуют либо отвращение, либо жалость к себе. Стеклов констатирует, что не чувствует ничего. Кофе убегает. Он вытирает плиту - без особой досады.
(Он не обидчив, не гневлив, не злопамятен.)
Впереди - болезни, старость и смерть.
Он берет острый нож и осторожно проводит по венам возле часов на левой руке - как смычком по скрипичным струнам для еле слышного звука.
Ничего.
Тогда он проводит второй раз - уже по пальцам - сильнее. Появляются капельки крови. Он чувствует - боль.
Он поднимает нож в третий раз, оглядывается и в дверях кухни видит жену, некрасивую, в ночной рубашке.
Что-то - какая-то легкая судорога - проходит внутри него, как рябь по стоячей воде.
- Что ты, Галя? - говорит он ровно. - Что тебе?
- Попить кофе. Зоечка вот-вот проснется.
Стеклов смотрит на нее - женщину, живущую с человеком, который ее не любит. У него перехватывает дыхание и шибает в нос. Он где-то читал о подобных симптомах, но сейчас недосуг вспоминать.
Он оборачивается к плите, чтобы она не видела его слез. Впервые плачущий за последние девятнадцать лет, он стесняется, как если бы обмочился. Он кидает острый нож в грязную посуду.
- Я сварю тебе, - говорит он не оборачиваясь, - отдыхай.
И вдруг, услышав скрип, кидается в комнату, едва не сбив с ног жену.
Галя сонно входит в комнату вслед за ним. Он стоит возле детской кроватки, крохотные ручки цепко держат его за шею, у щеки - теплые локоны, под рукой - мокренькая попка.
- Еще бы секунда, - прерывистым голосом говорит Стеклов, - и она бы упала. Смотри, какая высокая боковая стенка. А я услышал и поймал, правда, я молодец?
- Да, конечно, да. Давай я пойду ее кормить.
- Сейчас, подожди. Она ведь не просится. Подожди чуть-чуть.
И ведь нельзя однозначно сказать, что с этого дня они стали жить лучше: Стеклов оказался раздражительным, через год влюбился и едва не разрушил семью, внешне - обрюзг еще сильнее, как римлянин эпохи упадка. У него часто болит сердце.
Сегодня схватило так, что не смог идти. Дотащился до скамейки на бульваре. Откинулся на спинку, подломил шею, глаза уставил в небо. Отмерил пятнадцать минут - дальше Галя будет волноваться.
Небо предстало голубым, с черными штришками высоких веток и с мечущимися точками - то ли далекими птицами, то ли такими штучками в глазах, ну, да вы знаете.
ВАСНЕЦОВ И НАСТОЯЩИЕ МУЖЧИНЫ
С самого детства Васнецов распознавал вокруг себя настоящих мужчин.
Первым из них был их школьный слесарь - длинный, рыжеватый и как будто витой. В каком-то невероятном смысле он все делал правильно: правильно звенел своим хламом и ругал вполголоса гайку, правильно просил у буфетчицы шепотом в кредит, правильно напивался полутайком. Можно сказать так: свою мелкую и заурядную жизнь он словно исполнял по партитуре, но исполнял уверенно и с блеском.
В этом, пожалуй, был ключ - в уверенности. Настоящие мужчины по пляжу ходили королями, аккуратно перемещая свои фигуры - хорошие или отвратительные. Играя в карты, они смачно шлепали карты и если проигрывали, то всегда с достоинством. Они много жрали.
Стилем их жизни был веселый, игровой эгоизм. В любом удобном случае они могли спросить:
- Ну и при чем тут я?
Или:
- А меня это надо?
Настоящие мужчины сманивали чужих жен, водили машины, служили в армии, пили водку, спекулировали сахаром. Васнецов чинно жил в семье, ездил на метро, пил чай, читал лекции студентам. В некоторых своих студентах он угадывал настоящих мужчин.
Они были естественны, как тигры:
- Вчера у Боба м-м сидели туда-сюда и мне вдруг захотелось. Я смотрю м-м никого кроме Любки. Я говорю Любка дай пойми м-м захотелось. Она говорит червонец м-м. Лезу в карман м-м отлично есть червонец. Я ей даю червонец м-м она мне дает. Все нормально м-м. Я говорю давай червонец назад.
- И она?
- А что она м-м? Поколебалась и дала.
Сквозь общий счастливый смех Васнецов с ужасом соображает, что вся эта история вообще идет мимо морали. То есть проснись сейчас в нем проповедник, его даже не зашвыряют камнями, а засмеют, как шута. И Любка в том числе, если она дотащится досюда сегодня.
Вероятно, думал Васнецов, жизнь настоящих мужчин проходит под знаками Марса и Венеры. Насчет первого возникли серьезные сомнения, когда Васнецова в паре с одним настоящим мужчиной стала задирать подвыпившая компания в кафе. Васнецов, решительно не герой, всеми силами старался сохранить тупое достоинство в преддверии расправы. Спутник же его при первой возможности чесанул в дверь. (После этого, кстати, и Васнецова не стали бить, отпустили под шуточки.) Удивил, впрочем, Васнецова не сам побег (с кем не бывает?), а то, что назавтра настоящий мужчина рассказывал об этом без искажений, охотно и с гордостью. Краткий девиз его поступка был: "яйца сберег".
Оставался Фрейд. Но и тут Васнецов осекся, когда очередной настоящий мужчина в гостях неожиданно произнес:
- Давали путевки в пансионат, но я ввиду импотенции отказался.
- Что поставить? - оторопело отозвался хозяин, стоя с ворохом пластинок у проигрывателя.
- Поставь мне член, - немедленно отреагировал настоящий мужчина все с той же чертовой уверенностью в себе.
Дальше - больше. Настоящие мужчины оказывались гомосеками типа Фредди Меркьюри (который, конечно же, был настоящим мужчиной), вегетарианцами, академиками новой формации. Васнецову пришлось даже услышать концепцию, согласно которой настоящий мужчина - лысый импотент, поскольку ни то, ни другое не доступно женщине.
Это жизнь, думал Васнецов, это жизнь.
Он сидит за длинным столом на десятилетии курса. Кому-то пришло в голову опросить всех по кругу насчет количества детей. Очередь доходит до Васнецова.
- Трое, - говорит он, потупясь в тарелку.
Не само число, а его идиотское смущение вызывает пьяный смех окружающих. Васнецов выпивает стакан пепси-колы, куда он ради приличия капнул водки (вообще-то он не пьет).
- Ты прямо баба, старик, - хвалит Васнецова кто-то смутный с той стороны стола. Васнецов криво улыбается. Потом выходит в соседний зал. Там танцуют - в полумраке и световых пятнах.
- Старик! Пляши! - кричат Васнецову из тьмы. Он пару раз утрированно дергает тазом; это всех устраивает. Кажется, он начинает врубаться. К нему подходит мужичок в сером костюме.
- Васнецов! Это ты?
- Я м-м, - отвечает Васнецов.
- Как ты, где?
- Читаю лекции разным мудакам. Сею м-м разумное, доброе, вечное.
- Даешь! - восхищается мужичок. - А платят?
- Гроши м-м. На пиво без закуски.
- Молоток! - мужичок отходит. Вместо него из мглы приближается к Васнецову рослая женщина в коротком платье.
- Васнецов, - она поводит бровью, - как я тебе?
- Класс м-м.
- А ты меня узнаешь? Ну скажи: на нашем курсе такой блестящей телки не было.
Васнецов, заинтригованный, послушно говорит.
- А ведь ты мне списывать давал.
Васнецов смотрит на телку; из глубин его подсознания начинает что-то подниматься.
- Я Петров, старик! Ты не куришь?
- Нет... - Васнецов прислоняется спиной к стене.
- Я был настоящим мужчиной, старик. Но настоящих мужчин пруд пруди, а женщин не хватает. Мы должны быть там, где трудно, старичок. У меня как раз оказались бабки, да и семьи в это время не случилось, и вот я сделал - черт! сделала операцию, не думай, не здесь, в Париже. Там это как гланды. Как тебе сиськи, не хочешь потрогать?
- Спасибо. Я вижу отсюда. Сиськи - замечательные.
"Постскриптум", вып.8:
Следующий материал
