Постскриптум: Литературный журнал. Под редакцией В.Аллоя, Т.Вольтской и С.Лурье. Вып. 3 (8), 1997. - СПб.: Феникс, 1997. Дизайн обложки А.Гаранина. ISBN 5-901027-06-X С.196-199.

* * * Сквозняк скребется в дверь, щекочет мой замок, скользит по волосам, как в поредевшей кроне. Сегодня я с собой совсем не одинок: за то, что все ушли, я разлюбил их, кроме одной тебя... Но ты ко мне не постучишь. Оранжевый фонарь кошмарным конвоиром сквозь стекла жжет глаза... Вокруг - такая тишь, которая уже не связывает с миром, а исподволь сулит разлуку и урон. Неужто оттого я так немного значу, что плачу посреди утрат и похорон я только о себе, когда о ком-то плачу?.. * * * Эта ночь древна, словно время оно. Погаси же свет, поспеши раздеться. Отыщи игрушку в своем бездонно потонувшем детстве, где размытый врач удаляет гланды, умоляет: спи, поскорей улягся... Эта тьма, как в первой строке диктанта, растянулась кляксой. Это страхи: будем ли утром живы? Лишь погаснет свет - опасайся крысы и дневных гостей, оттого что лживы, велики и лысы. Это - злая пасть над уснувшим миром рыбы жирной, местью грозящей, ибо меня мама долго поила жиром этой хищной рыбы. Оттого и снится она, тугими плавниками синими негодуя. По ее же воле горю в ангине сорок раз в году я... КОЛЫБЕЛЬНАЯ Усни, дитя мое! Над миром царит покой и благодать. Лишь призрак, созданный Шекспиром, повелевает нам страдать. Не плачь, мой мальчик! Успокойся! Любовью Божий мир объят. И лишь в воображеньи Джойса возник нечаянный разлад. Ну что ты?.. Зеленеет травка. Не плачь же! Солнышко блестит. А что выдумывает Кафка - пустое! Бог ему простит! * * * В полночный час средь мертвой тишины созвездия, горящие во мраке, душе все так же чужды и страшны, как при Иакове и Исааке. И розы, расцветающие вновь, и пенье птиц в предутреннем тумане все так же лгут про счастье и любовь, как при Нероне и Веспасиане. И, полное обиды и тоски, беспомощное, маленькое сердце, изнемогая, рвется на куски все так же, как при Дарии и Ксерксе. * * * Всю ночь, всю ночь ты снилась мне с другим. И наяву сильнее сердце билось. И страсть того, кто был тобой любим, вокруг меня, как облако, клубилась. Всю ночь меня сжигал его огонь, едва лишь руки ты к нему простерла. Всю ночь тебя ласкавшая ладонь мне беспощадно сдавливала горло. Так труден вздох был мне, что я на том конце земли ловил твое дыханье, от ласки учащенное... С трудом я обретал померкшее сознанье. И долго, словно рыба на песке (О, содроганье жабер вхолостую!), я мучился, и жилка на виске перегоняла кровь мою слепую. Я открывал глаза на Божий мир и слушал дождь над улицей пустою, и суету проснувшихся квартир, и сердце, пораженное тоскою... * * * И Шуберт на воде, и Моцарт в птичьем гаме ...Считали пульс толпы и верили толпе... Мандельштам Когда считают пульс толпы увы, не Моцарт и не Шуберт, - ты знаешь: музыку погубят безумья полные рабы. Но что страшнее во сто крат в ночах бессонных и постылых - душа твоя простить не в силах не ведающих, что творят. И сам ты с головы до пят пронзен презрением и страхом. И, слитый с деревянным прахом, всю ночь Спаситель твой распят. * * * Когда душою правит бред - ей никаких не нужно истин. Ее томит и мрак, и свет, ей даже воздух ненавистен. Она не хочет ничего, полна такого отвращенья, что, Господи! - и Твоего уже не надо ей прощенья. "Постскриптум", вып.8:                 Следующий материал