Репейник
1
Вот репейник мятный.
Какое ему дело,
что под ним спит золотое мое тело.
Он, нарядный, мохнатый,
наелся мной и напился,
я лежу под ним в очках и горячих джинсах.
Но, живее меня и меня короче,
он меня не хотел и хотеть не хочет.
Ты же: почки, почки сбереги мои, мати.
Я не так, отче,
не так хотел умирати.
2
Мне репейник - бог. У меня, кроме
этих комьев и кожи, нету ни братца,
ни семьи, ни царевны, ни государства.
Так зачем ты ходишь, зачем ты молишь?
Это царство дешевле и слаще "Марса",
больше боли.
3
Урожай не богаче тебя, курвы.
Ум поспел мой зеленый, поспел утлый,
и давно ослепли мои глазницы.
Мне отныне не бриться - а только сниться.
Бог мой скудный, осенний, пурпурогубый,
я тебя не хотел и хотеть не буду.
4
И не горб это вовсе, а твой лопушник,
arctium minus - и жечь не надо,
лучше спрячь мои пятки, веселые ушки.
Я лежу под ним, золотой, твердозадый,
как рассада, ушедшая мимо сада, -
мертвый, душный.
5
Жил да был у меня когда-то барашек,
не было барашка в мире краше,
он играл со мной, звенел кудельками,
только стал я лучше, стал я старше
(говорит, а сам глядит на жирный камень).
Знаешь: ты отдай за меня барашка,
что-то стало мне с барашком этим страшно.
* * *
Ах, жадный, жаркий грех, как лев, меня терзает.
О! матушка! как моль, мою он скушал шубку,
а нынче вот что, кулинар, удумал:
он мой живот лепной, как пирожок изюмом,
безумьем медленным и сладким набивает
и утрамбовывает пальцем не на шутку.
О матушка! где матушка моя?
Отец мне говорит: Данила, собирайся,
поедем на базар, там льва степного возят,
Он жаркий, жадный лев, его глаза сверкают, -
я знаю, папа, как они сверкают, -
я вытрясаю кофту в огороде:
вся кофта съедена, как мех весной у зайца,
я сам как заяц в сладком половодье.
О матушка! где матушка моя?
А ночью слышу я, зовут меня: Данила,
ни меда, ни изюма мне не жалко,
зачем ты льва прогнал и моль убил, Данила? -
так источается густой, горячий голос.
Я отвечаю: мне совсем не жарко,
я пирожок твой с яблочным повидлом.
А утром говорит отец: Пойдем в "Макдональдс".
О матушка! где матушка моя?
Однажды сон сошел: солдат рогатых рота,
и льва свирепого из клетки выпускают,
он приближается рычащими прыжками,
он будто в классики зловещие играет,
но чудеса! - он, как теленок, кроток:
он тычется в меня, я пасть его толкаю
смешными, беззащитными руками,
глаза его как желтые цветочки,
и ослепляет огненная грива.
Но глухо матушка кричит из мягкой бочки:
Скорей проснись, очнись скорей, Данила.
И я с откушенным мизинцем просыпаюсь.
Элегия на смерть немецкой принцессы Софьи Фредерики Августы
О, матушка-императрица!
нет никакой возможности остаться.
Как мухи мрут, как вошки мрут арийцы.
Чем русские тебе не пара, цаца?
Но Васеньке нет силы наклониться
Ну не с империей же, Васенька, стесняться
О бедный желтый мой императрикс.
Судьба, как лекарь, смотрит нерадиво
а ты, напичкана полком, как черносливом,
сама ж белеса будто сардоникс
Но никому из них ее не хватит славы,
чтобы накрыть, как пирогом, собой
Она огромна так, что ничего не видно
И как не стыдно, муттер, быть двуглавой,
когда ему довольно и одной?
А рок весной, как карамелька, слаще:
ее сосешь, а он тебя не любит.
Но дни бывают, чем слюда, прозрачней
и где прозрачней, тем быстрее губят
Ведь сколько их лежит - под нами - мертвецов,
как палочки, с скрещенными руками
наверное, они подобны ледникам
Но кто ее потопчет башмаками?
И можно ли вообще стране топтать лицо,
когда ты не был меж ее ногами
О бедный желтый мой императрикс.
О, матушка-императрица
нет никакой возможности вернуться
теперь сама, соленая, борись
Но Васенька так хочет обернуться,
как будто можно прахом насладиться
Прах убивает нас, как василиск
* * *
Ты не забудь меня, козел рогатый,
а то кусал, терзал, осою жалил
и вдруг исчез, исчадье басурманье -
теперь я даже в шашки не играю,
мне только снятся грубые солдаты
да львы пузатые - и я во сне рыжею.
Но кадыки их, твердые, как камни,
и темно-пышные смеющиеся шеи, -
я это видел все уже когда-то.
Засим оставь меня, лукавая Аксинья,
и ты оставь, прекрасная Анисья,
чего ищу в апреле этом синем,
зачем рассыпал я цыплячий бисер,
какую муку алчу я - не знаю.
Мне только снится: я бегу по пашне
и, как весенняя лисица, лаю.
Ни видик мне не нужен ваш, ни Сникерс,
ни шахматы мне не нужны, ни шашки,
а нужно мне опять тебя увидеть.
Я говорю: опять тебя увидеть,
а сам бегу в чумном, охряном мехе:
от смеха у солдат блестят доспехи,
они на жар и жало не в обиде.
Но есть один средь них - глаза как незабудки,
а сам он как дитя в зверином легионе,
и жилка синяя стучит на впалой грудке,
он тоже жаленный (я это сразу понял).
Он смотрит на меня и говорит, что видит:
Тебе к лицу хвост этот длинный, лисий,
но, - говорит, - зачем сюда летаешь?
Смотрел бы лучше разноцветный видик,
кусал бы лучше многовкусный Сникерс,
играл бы в шашки, шахматы. И, знаешь,
такая мука здесь. Вернись к Анисье.
А мне, - он говорит, - в апреле этом синем
невмочь без львов и без холмов набухлых,
но и без крыл невмочь, сверкающих, как бритвы;
когда-то был я центром этой битвы,
и вдруг меня оставили, как куклу.
Теперь я здесь. Я не вернусь к Аксинье.
А ты живи, - сказал и к льву уходит, слабый;
а я лисицею бегу по черной пашне,
и синяя во мне стрекочет жилка,
я тоже не вернусь, во мне синеет жало,
я вижу: лев его терзает пылко,
лев с ним заводит бешеные шашни,
залить змею поможет только пытка.
Я это все уже увидел раньше.
* * *
( К у с т к р ы ж о в н и к а б е з л и с т ь е в , в н е м ч е л о в е к . )
Зачем вы убили Савву моего, Савву?
Зачем вы убили Лилю, мою Лилю?
А меня не убили - спрятался я на славу,
зря крыжовника куст бил меня острым бивнем,
зря изодрал, истерзал и сорвал джинсы,
зря кровоточил и зря как с холерой бился.
Да и то сказать: не ошибся, серый:
быхъ наводкой я и быхъ холерой.
Так зачем о том забыл ты, йогурт знатный,
стал ревнив, как бык, и все глядит в оба.
Не волнуйся - вот они горят, эти пятна,
вот она дрожит в листве, шкура-глобус.
Только - ой, как - все внутри изгрызла крыса.
Ты не зря меня сначала бил и тискал.
( К у с т н а ч и н а е т з а р а с т а т ь л и с т о ч к а м и . )
Слышишь, слышишь ты? как воют рудокопы,
твари-диггеры во мне бегут и лают.
Зря ты запер двери, запер окна.
О! горбатые их робы - только кокон,
и ползут уже они, снуют, шныряют -
длинные и голые терьеры.
Был ты огненным со мной и был ты верным.
Будь ты проклят.
Ибо голый пленник я теперь в колючих ягодах,
даже ангелы лететь ко мне боятся.
Ты ж ощерился, как зверь, судебный ябеда.
Ну, а твари бегают во мне и матерятся,
словно сливу исчервили, морды.
То-то крысы, то-то черти рады.
Был я патокой и был я медом.
Буду ядом.
Так убей меня, убей меня, как Савву,
так распни меня, разрежь меня, как Лилю,
ибо слабый я - и вот пылаю язвой,
сам тебя изъем, спалю и сам погибну,
ибо ад в душе такой, как сад в заду у негра.
Кто из нас с тобой затлеет первым?
( Ч е л о в е к а у ж е н е в и д н о з а л и с т ь я м и ,
к а к в д р у г к у с т в с п ы х и в а е т и з н у т р и . )
Сколько пламени и сколько дыма, дыма!
Твари по тебе бегут, как юнги,
уплывает наш с тобой кораблик.
Кличут, - слышу, - Савва с Лилей: Дима.
Слышу: куст кричит, его лупцуют сабли,
и скворчат его грибные руки.
( О г о н ь о б ъ е м л е т к у с т о к о н ч а т е л ь н о . )
| ГОЛОС ИЗ ПЛАМЕНИ: |
Господи, за все Тебе спасибо.
Твари нет смиреннее меня.
Ты гори, догорай, моя купина.
Скоро догорю с тобой и я. |
"Вавилон", вып.3:
Следующий материал
