Лопшин был женат дважды. Первая его жена скончалась под осень, за день до смерти вспоминала о застарелых болячках, пила валерьянку. Овдовев, Лопшин прожил год и женился снова. Как-то незаметно появились дочери - Лариса и Лиза. Лопшин, будучи не слишком силен в медицине, долго подсчитывал месяцы и сопоставлял даты. Потом махнул рукой.
        Лариса родилась смышленой. Жмурилась по-кошачьи и смотрела по сторонам. Лиза впоследствии оказалась с болезнью головного мозга, но до десяти лет этого никто не знал. Мать догадывалась, но молчала. Муж иногда сердился и вспоминал давние подсчеты.
        В остальное время был добр.
        Любил пахлаву, собирал подстаканники. В коллекции имелись дивные экземпляры: с тиснеными двуглавыми орлами, с родовыми гербами, с памятными надписями докторам, статским советникам, казначеям и директорам гимназий, школ и университетов. Лопшин любил снимать подстаканники с полок и натирать до блеска мягкой бархатной тряпицей.

        Болезнь дочери принял, как и подобает отцу.
        Звал докторов.
        Лечили медом, кровопусканием и гипнозом. К двенадцати годам Лиза держала голову и распознавала цвета. Трогала вещи и звала их по-своему, позже собирала конструктор. Из него получались всего три комбинации: модель блочного дома, гараж и корабль; точнее, это был тот же гараж, но перевернутый вниз крышей. Из дома ничего более не выходило - перевернутый вниз крышей, он представлял собой все тот же дом.

        Лариса училась балету у чеха, тощего и гибкого, как хворостина. Чех был ряб, морщил нос и бесконечно повторял: "Батман, батман..."
        В Праге работал полотером. Переехав, торговал пасхальными открытками и порнографическими игральными картами из-под полы. Сколотил капитал, открыл танцкласс. Этажом ниже располагался магазин "Бакалея", над танцклассом сдавали комнаты. Чех длинными шагами ходил, отражаясь в гигантских зеркалах.
        За роялем сидел Кальмаров.
        Лариса корчилась у станка.
        Чех ждал окончания урока.
        Кальмаров играл мазурки и польки.
        У Ларисы не было слуха.
        Кальмаров рассматривал ее фигурку.

        После урока чех уходил наверх. Наверху его ждала мать Ларисы. Расчесывала волосы, улыбалась во весь рот.

        Чех ходил по мокрым доскам, выворачивая носки, поправлял пробор, брезгливо смотрел на Кальмарова. Кальмаров вечерами ходил играть в кинематограф. После сеансов дома его ждала мама. Пили чай, Кальмаров гладил кошку, мама раскладывала пасьянс, охала.

        "А еще помню я много жестких и зимних дней," - написал Иван Алексеевич Бунин, проживая в Приморских Альпах. В один из таких дней чех хлопал Ларису по ягодицам, кричал: "Уберите таз!" У Ларисы потели ладошки. Кальмаров играл Шопена. После урока чех ушел наверх, ушла Лариса. В углу остались лежать крохотные пуанты. Кальмаров закрыл инструмент, вышел на улицу. Снег падал на лицо и на ресницы. Кальмаров вернулся внутрь, поднялся на третий этаж. На двери не было никакой таблички. Кальмаров дернул шнурок. Послышались шорох и звяканье ключей. Сразу в нескольких местах щелкнули замки, дверь приоткрылась, и в щель просунулась женская голова.
        - Что вам угодно?
        Кальмаров замешкался и неожиданно спросил первое, что пришло на ум:
        - Здесь продается пьянино?
        - Нет же, нет же, - раздраженно затараторила женщина, будто с этим вопросом к ней приходили уже не раз, - это внизу танцкласс господина... - Женщина неправильно назвала фамилию чеха, - и там, там играют на пьянино, а здесь никакого пьянино нет, здесь сдаются комнаты.
        - Я хочу снять комнату, - с усилием сказал Кальмаров.
        Женщина резко открыла дверь, впустила Кальмарова и с треском ее захлопнула. Стоя в коридоре, женщина внезапно оказалась гигантского роста, с большим мужским телом и красными руками. Мигнул и погас свет. Женщина схватила Кальмарова за рукав и поволокла за собой по темному коридору. "Ваш нумер," - сказала она.

        Кальмаров снял пальто и шапку, заперся, заткнул замочную скважину бумажкой. В комнате не было электрической или, на худой конец, керосиновой лампы. Из окна падал блеклый свет. Стояла кровать. Над ней на стене висела картина. Румяная крестьянка наклонилась над колодцем, а сзади ее обхватывал, судя по одежде, охотник. На земле лежало ружье, а рядом с ним три мертвых куропатки. Слева за стеной стонал чех, визжала женщина. Кальмаров слушал, грыз ногти, курил. Лег на кровать, потом встал. Потом опять лег. С улицы доносился городской шум. Подслеповатые, должно быть, птицы, похожие на клестов, бились в окно. Кальмаров рассматривал их тельца и хищные клювы. Из-за стены звуки становились все ритмичней. Все чаще и сильнее птицы ударялись в стекло. Наконец, самая мелкая птаха ударилась в очередной раз и, растопырив крылья, сползла на заледеневший карниз, на секунду зацепилась обо что-то коготками и перевалилась через край. Остальные - улетели. Все смолкло.

        Кальмаров тихонько отпер и в темноте прошел несколько шагов по коридору к тому месту, где, по его мнению, располагалась комната чеха, но неожиданно для себя плечом уперся в стену. Кальмаров нашарил в кармане спички. Оказалось, что, кроме его собственной комнаты, в коридоре никакой другой вообще не было.

        Кальмаров вернулся к себе. На стене висела картина. Под ней стояла кровать. Кальмаров видел на подушке, прислоненной к спинке, вмятину от своего затылка, подошел к окну. На карнизе трепыхалось птичье перо.

        Кальмаров лег на кровать и почувствовал, что она стала шире. Кальмаров оглядел картину. Там вместо вывернувших шею куропаток у ног похотливой парочки вверх брюшком лежал клест. Он теперь более походил на нечаянную деталь, на выпавшего из гнезда птенца, чем на дичь. Кальмаров прикоснулся к полотну, но неожиданно оказалось, что это не картина даже, а репродукция. Кровать росла, как надувной матрац. Кальмаров выбежал вон из комнаты.

        Он шел по улице, не оборачиваясь, на ходу застегивая пуговицы пальто, не замечал начавшейся вьюги. Кальмарову казалось, что вокруг него суживает кольцо стая собак, что самые наглые касаются ног и бедер и даже изредка покусывают за полы пальто. Кальмаров вспомнил рассказы о ныряльщиках и акулах. Наконец, сильно запыхавшись, он добрался до остановки, влез в трамвай. Стоило ему войти вовнутрь, как все пассажиры обернулись и уставились на него в упор.

        Кальмаров увидел чеха, державшего под руку странную женщину с распущенными волосами, у которой вместо глаз пульсировали два темных комочка, похожие на сердца. Рядом, расставив ноги, стояла та мужеподобная домохозяйка, что сдавала Кальмарову комнату. Из рукавов ее одежды торчали рачьи клешни гигантского размера.
        Кальмаров боялся дышать. Он видел сидящую на полу уродливую девочку, улыбающуюся бессмысленно и жутко, перебирающую четки, и над ней - мужчину в ондатровой шапке с усами под Чаплина, которые жили своей, независимой от хозяина жизнью, то и дело переползая ему на щеку или вовсе отделяясь от лица и повисая в воздухе...

        Лопшин проснулся от шума разбитой посуды. Лиза лежала в кухне на полу лицом вверх. Изо рта ее сочились кровь и слюна. Вокруг блестели осколки стекла. Лиза хрипела. Глаза ее смотрели дико, и казалось, вот-вот выкатятся из глазниц. Лопшин разжал ей зубы и вставил в рот ложку. Звонил в больницу и долго, с ожесточением бил по телефонному аппарату. Прибыл доктор, и сразу во всей квартире запахло аптекой. Доктор был кучеряв и бледен, щупал пульс, смотрел белки глаз. Кусал ус.
        - Где Лариса? Где Лариса? - кричал Лопшин.

        В прихожей Лариса столкнулась нос к носу с доктором. Он чуть не сбил ее с ног.
        - До свидания, - сказала Лариса.
        Доктор не ответил и хлопнул дверью.
        Лиза с повязкой на разбитой голове выла и громко кашляла.
        Пробило одиннадцать часов. Вошла мать. Узнав о случившемся, забегала и запричитала...

        Лопшин встал с постели поздней ночью и долго, шаркая, ходил по комнатам, заглядывал в спальню к дочерям. Вернувшись к себе, внезапно остановился возле кровати жены. Он подумал, что в первый раз видит ее спящей, и был неожиданно удивлен выражением ее лица. Оно казалось старше и дурней, чем днем. Щеки набрякли, и спутанные волосы в полумраке казались чем-то посторонним. Лопшин вдруг сообразил, что она вовсе не дышит. Прислушался: тикали часы, стрекотал сверчок за комодом, где-то гавкнула собака, где-то гуднул автомобиль, где-то завыл волк.
        Лопшин тронул жену за плечо. Медленно она приоткрыла веки, но под ними не было ничего, только две черные впадины. Лопшин испугался и позвал ее почему-то по имени-отчеству. В ответ она улыбнулась. "Совсем как Лиза," - подумал Лопшин и отошел на шаг назад. Ему показалось, что все предметы в комнате стали чрезмерно выпуклыми и несколько удлиненными. Стены выгнулись дугами и сомкнулись вверху, разрушив границы потолка и образовав некое подобие арки.

        Трамвай уже час как выехал за город. Мелькали телеграфные столбы, и где-то вдалеке мигали окошки деревенских домиков.
        Поначалу Кальмаров сопротивлялся, пробовал бить окна, но был быстро скручен и привязан к сиденью. Часть пассажиров тем временем исчезла неизвестно куда, и появились новые - монстроидальные старушки в рваных пальто, нищие и солдаты с изуродованными лицами. Глухонемой кондуктор жестами долго требовал у Кальмарова билет, не желая вникать в подробности, и сам бесцеремонно ощупал его карманы. Кальмаров напрасно кричал, чтоб его выпустили и ссадили на ближайшей остановке, - никто не обращал внимания на крики, лишь чех подошел и потрепал Кальмарова по голове.

        Кальмаров услышал за спиной грохот. По вагону везли кровать. На кровати лежал человек в ночной пижаме. Кровать толкали девочка с четками и женщина с распущенными волосами. Мужчина лежал, вытянув руки вдоль тела, и глядел перед собой, не моргая. Кальмаров почувствовал себя дурно.
        Трамвай ехал все скорее и скорее...

        Лопшин играл с Лизой в нарды. Проигрывал в очередной раз. Лиза ржала. Из-под верхней губы ее торчали желтые неровные зубы. Лариса читала роман. Мать слюнила пальцы и перекладывала деньги с места на место.
        - Хочу варенья, - сказала Лариса, - терпкого и сладкого, как сон.
        Все молчали. Мать подняла голову и оглядела комнату. Щелкнули нарды. Послышалось ржанье Лизы.