ХЕНДЕРСОН Зенна. Подкомиссия: Рассказ. Переведён в 1984 г. Первая публикация: Судьбы наших детей: Сб. - М., 1986. - с.441-463. Воспроизводится по выверенному тексту: Апрель в Париже: Зарубежная новелла в переводах Норы Галь. / Сост. Э. Кузьмина, Д. Кузьмин. - М.: Центр книги Рудомино, 2012. - (Мастера художественного перевода) - С.473-499.

Зенна Хендерсон               

ПОДКОМИССИЯ

        Сначала явились глянцевито-черные корабли, в рассчитанном беспорядке падали они с неба, сея страх, и, точно семена, опустились на просторное летное поле. Следом, будто яркие бабочки, появились медлительные цветные корабли, некоторое время парили в нерешимости и наконец тоже сели вперемешку с грозными черными.
        — Красиво! — вздохнула Сирина, отходя от окна зала заседаний. — К этому бы еще музыку.
        — Похоронный марш, — сказал Торн. — Или реквием. Или унылые флейты. Скажу честно, Рина, мне страшно. Если переговоры кончатся провалом, опять начнется ад. Представляешь, пережить еще один такой же год.
        — Но провала не будет! — запротестовала Сирина. — Раз уж они согласились на переговоры, конечно, они захотят договориться о мире.
        — А кто продиктует условия мира? — Торн угрюмо глядел в окно. — Боюсь, нас очень легко провести. Слишком давно мы сумели наконец решить, что больше в войну не играем, и на том стояли. Мы разучились хитрить, когда-то это было необходимо в отношениях с чужими. Как знать, может быть, эта встреча просто уловка, чтобы собрать в одном месте все наше высшее командование и разом перебить.
        — Нет, нет! — Сирина припала к мужу, он обнял ее за плечи. — Не могут они нарушить...
        — Не могут? — Торн прижался щекой к ее макушке. — Мы не знаем, Рина. Ничего мы не знаем. У нас слишком мало сведений о них. Мы понятия не имеем об их обычаях, тем более — о том, каковы их нравственные ценности и из чего они исходили, когда приняли наше предложение о перемирии.
        — Ну конечно, у них нет никаких задних мыслей. Ведь они взяли с собой семьи. Ты же сам говорил, эти яркие корабли — не военные, а семейные, правда?
        — Да, они предложили, чтобы мы прибыли на переговоры со своими семьями, а они явятся со своими, но это не утешает. Они всюду берут с собой семью, даже в бой.
        — В бой?!
        — Да. Во время боя семейные корабли располагаются вне досягаемости огня, но каждый раз, как мы повредим или взорвем боевой корабль, один или несколько домашних теряют равновесие и падают или вспыхивают и сгорают без следа. Похоже, это что-то вроде разукрашенных прицепов, а энергией и всем необходимым их снабжают боевые корабли. — Складки меж бровей и у губ Торна прорезались глубже, лицо стало несчастное. — Они-то этого не знают, но, уже не говоря о том, что их оружие лучше нашего, они просто вынудили нас предложить перемирие. Не можем мы и дальше сбивать боевые корабли, когда с каждой черной ракетой падают и эти разноцветные летучие домики, черт их возьми, точно цветы осыпаются. И каждый лепесток уносит жизнь женщин и детей.
        Сирину пробрала дрожь, и она тесней прижалась к Торну.
        — Нужно прийти к соглашению. Больше воевать невозможно. Вы должны им как-то объяснить. Уж конечно, раз мы хотим мира и они тоже...
        — Мы не знаем, чего они хотят, — мрачно сказал Торн. — Это вторжение, агрессия, они пришельцы с враждебных миров, совершенно нам чуждые, — какая тут надежда найти общий язык?
        Молча оба вышли из зала заседаний и, нажав кнопку, чтобы автоматически защелкнулся замок, затворили за собой дверь.

        — Ой, мама, смотри! Тут стена! — Пятилетний Кроха растопырил пальцы, и его руки, точно чумазые морские звезды с закругленными лучами, распластались на зеленоватом волнистом стеклобетоне ограды десяти футов высотой; изгибаясь среди деревьев, она уходила вниз по отлогому склону холма. — Откуда стена? Зачем? Как же нам пойти на пруд играть с золотыми рыбками?
        Сирина тронула ограду.
        — Гостям, которые прилетели на красивых кораблях, тоже надо где-то гулять и играть. Вот инженерный батальон и огородил для них место.
        — А почему меня не пустят играть у пруда? — нахмурился Кроха.
        — Они не знают, что ты хочешь там играть.
        — Так я им скажу! — Кроха задрал голову. — Эй, вы! — закричал он изо всех сил, даже кулаки сжал и весь напрягся. — Эй! Я хочу играть у пруда!
        Сирина засмеялась.
        — Тише, Кроха. Даже если они тебя и услышат, так не поймут. Они прилетели очень издалека. Они не говорят по-нашему.
        — А может, мы бы с ними поиграли, — задумчиво сказал малыш.
        — Да, — вздохнула Сирина, — может быть, вы и могли бы поиграть. Если бы не ограда. Но понимаешь, Кроха, мы не знаем, что они за... народ. Не знаем, захотят ли они играть. Может быть, они... нехорошие.
        — А как узнать, если стенка?
        — Мы и не можем узнать, раз тут огорожено, — сказала Сирина.
        Они продолжали спускаться с холма, Кроха все вел ладонью по ограде.
        — Может, они плохие, — сказал он наконец. — Может, они совсем гадкие, вот женерный тальон и выстроил для них клетку... бо-оль-шую клетку! — Он вскинул руки по стене, насколько мог дотянуться. — По-твоему, у них хвосты?
        — Хвосты? — засмеялась Сирина. — С чего ты взял?
        — Не знаю. Они очень издалека. Вот бы мне хвост... длинный, мохнатый и чтоб загибался!
        И Кроха усердно завертел попкой.
        — Зачем тебе хвост?
        — Очень удобно, — с важностью сказал Кроха. — Лазать по деревьям... и закрывать шею, когда холодно!
        Они спустились к подножью холма.
        — Почему здесь нет других детей? — спросил Кроха. — Мне не с кем играть.
        — Ну, это трудно объяснить, — начала Сирина, ступая по узкой кромке вдоль русла давно пересохшего ручейка.
        — А ты не ясняй. Просто скажи.
        — Видишь ли, на больших черных кораблях сюда прилетели линженийские генералы совещаться с генералом Уоршемом и с другими нашими генералами. А на красивых круглых кораблях они привезли свои семьи. Вот и наши генералы взяли с собой семьи, но у всех наших генералов дети уже взрослые. Только ты один у нашего папы маленький. Поэтому тебе и не с кем играть.
        Если бы все и правда было так просто, подумала Сирина; опять нахлынула усталость, нелегко дались эти недели словопрений и ожидания.
        — А-а, — задумчиво протянул Кроха. — Значит, там, за стеной, тоже есть дети, да?
        — Да, наверно, там есть маленькие линженийцы. Пожалуй, можно их называть детьми.
        Кроха соскользнул на дно пересохшего ручейка, растянулся на животе. Прижался щекой к песку и попробовал заглянуть в щелку под оградой там, где она пересекала бывшее русло.
        — Никого не видно, — сказал он, разочарованный.
        И они стали подниматься обратно к дому; на ходу Кроха вел ладонью по стене, она отзывалась чуть слышным шорохом. Скоро уже и их двор.
        — Мамочка!
        — Что, Кроха?
        — Это стена, чтобы их не выпускать, да?
        — Да, — сказала Сирина.
        — А по-моему, не так, — сказал Кроха. — По-моему, это она меня не впускает.

        Следующие несколько дней Сирина мучилась из-за Торна. Лежала рядом с ним в темноте и молилась, а он беспокойно метался, даже во сне искал выход из тупика.
        Плотно сжав губы, она уносила тарелки с едой, к которой он так и не притронулся, варила еще и еще кофе. Летела мыслью за ним, когда, полный надежд и решимости, он выходил из дому, и печально сникала, когда он, возвратясь, приносил с собою дух все более глубокого, безысходного отчаяния. А в промежутках старалась развлечь сынишку, в долгие солнечные дни позволяла свободно бегать по жилому кварталу военного городка, а вечерами побольше с ним играла.
        Однажды вечером Сирина укладывала волосы в высокую прическу и при этом вполглаза следила, как сын плещется в ванночке. Он набрал пригоршни мыльной пены и облепил щеки и подбородок.
        — Бреюсь, как папа, — бормотал он. — Бреюсь, бреюсь, бреюсь. — Указательным пальцем смахнул пену. Опять набрал полные горсти и облепил все лицо. — А теперь я Дувик. Весь мохнатый, как Дувик. Смотри, мамочка, я весь...
        Он открыл глаза, хотел проверить, смотрит ли она. И пришлось повозиться с ним, пока глаза не перестало щипать. Наконец слезы смыли следы бедствия. Сирина села и начала растирать успокоенное маленькое тело мохнатым полотенцем.
        — Дувик бы тоже заплакал, если б мыло попало ему в глаза, — напоследок всхлипнул Кроха. — Правда, мамочка?
        — Дувик? Наверно заплакал бы, — согласилась Сирина. — Когда мыло ест глаза, всякий заплачет. А кто это — Дувик?
        Сын весь напрягся у нее на коленях. Отвел глаза.
        — Мамочка, а завтра папа будет со мной играть?
        — Может быть. — Она ухватила его мокрую ногу. — Кто такой Дувик?
        — А можно мне сегодня на сладкое розовое печенье? Я люблю розовое...
        — Кто такой Дувик? — спросила Сирина потверже.
        Кроха окинул критическим взором палец на ноге, потом искоса глянул на мать.
        — Дувик... Дувик — мальчик.
        — Вот как? Игрушечный мальчик?
        — Не игрушечный, — прошептал Кроха и потупился. — Настоящий мальчик, линженийский.
        Сирина изумленно ахнула, и Кроха заторопился, теперь он смотрел ей прямо в глаза.
        — Он хороший, мамочка, честное слово! Он не говорит плохие слова, и неправду не говорит, и не дерзит своей маме. Он бегает быстро, как я... а если я споткнусь, он меня обгонит. Он... он... — Кроха опять потупился. Губы его задрожали. — Он мне нравится...
        — Где же... как... ведь стена... — От ужаса Сирина растеряла все слова.
        — Я выкопал дырку, — признался Кроха. — Под стеной, где песок. Ты ведь не говорила, что нельзя! Дувик пришел играть. И его мама пришла. Она красивая. У нее шерстка розовая, а у Дувика такая славная, зеленая. Всюду-всюду шерстка! — с восторгом продолжал Кроха. — И под одежкой тоже! Только нос без шерсти, и глаза, и уши, и еще ладошки!
        — Кроха, да как ты мог! Вдруг бы тебе сделали больно! Вдруг бы они...
        Сирина крепко прижала к себе сынишку, чтобы он не увидел ее лица. Кроха вывернулся из ее рук.
        — Дувик никому не сделает больно! И знаешь что, у него нос закрывается! Сам закрывается! Он умеет закрывать нос и складывать уши! Вот бы мне так! Очень удобно! Зато я больше, и я умею петь, а Дувик не умеет. Зато он умеет свистеть носом, а у меня не получилось, только высморкался. Дувик хороший!
        Сирина помогает малышу надеть пижаму, а в мыслях сумятица. И мороз по коже. Как теперь быть? Запретить Крохе лазить под ограду? Держать подальше от опасности, которая, быть может, только затаилась и ждет? Что скажет Торн? Рассказать ли ему? Вдруг это лишь ускорит столкновение, от которого...
        — Кроха, сколько раз ты играл с Дувиком?
        — Сколько? — Кроха напыжился. — Сейчас посчитаю, — важно сказал он и минуту-другую что-то бормотал и шептал, перебирая пальцами. И объявил с торжеством: — Четыре раза! Один, два, три, целых четыре раза.
        — И ты не боялся?
        — Не-е! — И поспешно прибавил: — Ну, только в первый раз, немножечко. Я думал, может, у них хвосты, и они хвостом возьмут за шею и задушат. А хвостов нет. — В голосе разочарование. — Просто они одетые, как мы, а под одежкой шерсть.
        — Значит, ты и маму Дувика тоже видел?
        — Конечно, — сказал Кроха. — В первый день она там была. Они все собрались вокруг меня, а она их прогнала. Они все большие. Детей нет, один Дувик. Они немножко толкались, хотели меня потрогать, а она им велела уйти, и они ушли, осталась только она с Дувиком.
        — Ох, Кроха! — вырвалось у Сирины, в страхе она представила эту картину: стоит маленький Кроха, а вокруг теснятся взрослые линженийцы и хотят его "потрогать".
        — Ты что, мамочка?
        — Ничего, милый. — Она провела языком по пересохшим губам. — Можно, когда ты опять пойдешь к Дувику, я тоже с тобой пойду? Я хочу познакомиться с его мамой.
        — Да, да! — закричал Кроха. — Давай пойдем! Давай сейчас пойдем!
        — Не сейчас. — Она еще не оправилась от страха, дрожали коленки. — Уже поздно. Мы пойдем к ним завтра. И вот что, Кроха, пока ничего не говори папе. Потом будет ему сюрприз.
        — Ладно, мамочка. Это хороший сюрприз, да? Я тебя очень-очень удивил, да?
        — Да, конечно, — сказала Сирина. — Очень-очень удивил.

        На другой день Кроха, присев на корточки, внимательно осмотрел дыру под оградой.
        — Она немножко маленькая, — сказал он. — Вдруг ты застрянешь.
        Сирина чувствовала, сердце вот-вот выскочит, однако засмеялась:
        — Не очень это будет красиво, правда? Пришла в гости и застряла в дверях.
        Засмеялся и Кроха.
        — Будет чудно, — сказал он. — Лучше пойдем поищем настоящую дверь.
        — Нет-нет, — поспешно возразила Сирина. — Мы сделаем эту пошире.
        — Ага. Я позову Дувика, он поможет копать.
        — Прекрасно. — У Сирины перехватило горло. Испугалась маленького, мелькнула насмешливая мысль. И тут же в оправдание: испугалась линженийца... агрессора... захватчика.
        Кроха распластался на песке и проскользнул под оградой.
        — Ты копай! — крикнул он. — Я сейчас!
        Сирина стала на колени, запустила руки в песок — сухой, он поддавался так легко, что она стала отгребать его уже не ладонями, а обеими руками во весь охват.
        А потом донесся отчаянный крик Крохи.
        На мгновенье Сирина оцепенела. Сын опять закричал, ближе, и она поспешно, лихорадочно отгребла кучу песка. И стала протискиваться в отверстие, песок набивался в ворот блузки, спину ободрало нижним краем ограды.
        Из кустов пулей вылетел Кроха.
        — Дувик! Дувик утонул! — кричал он, захлебываясь плачем. — Он в пруду! Под водой! Мне его не достать! Мама, мамочка!
        Сирина на бегу схватила руку сына и, спотыкаясь, таща его за собой, побежала к пруду с золотыми рыбками. Перегнулась через низенький бортик, во взбаламученной воде мелькнули густой зеленый мех и испуганные глаза. Не промешкав и секунды — лишь отбросила подальше Кроху, даже вдохнуть толком не успела, — Сирина нырнула. Вода ожгла ноздри, Сирина слепо шарила в мутной тьме, а маленькие руки и ноги трепыхались, выскальзывали и никак ей не давались. Наконец она вынырнула, задыхаясь и отплевываясь, толкая перед собою все еще отбивающегося Дувика. Кроха схватил его, потянул к себе, Сирина с трудом перевалилась через бортик и упала боком на Дувика.
        Тут раздался крик еще громче и отчаянней, Сирину яростно отшвырнули прочь, а Дувика подхватили чьи-то ярко-розовые руки. Сирина отвела пряди намокших волос, подняла глаза — на нее враждебно, в упор ярко-розовыми глазами смотрела мать Дувика.
        Сирина отодвинулась поближе к Крохе, прижала его к себе, не отрывая взгляда от линженийки. Розовая мать тревожно ощупывала зеленого ребенка с ног до головы, и Сирина как-то отрешенно отметила — а ведь Кроха ни разу не упомянул, что у Дувика глаза одного цвета с шерсткой и между пальцами ног перепонки.
        Перепончатые лапки! Ее разобрал почти истерический смех. О господи! Не удивительно, что мать Дувика не поняла и перепугалась.
        — Ты умеешь говорить с Дувиком? — спросила она плачущего Кроху.
        — Не умею! — сквозь рыдания ответил сын. — Играть и так можно.
        — Перестань плакать, Кроха. Помоги мне, подумаем вместе. Мама Дувика думает, что мы хотели сделать ему больно. В пруду он бы не утонул. Помнишь, нос у него сам закрывается, и он умеет складывать уши. Как нам объяснить его маме, что мы не хотели ему сделать ничего плохого?
        — Ну... — Кроха провел кулачком по щекам, размазывая слезы, — давай мы его обнимем...
        — Это не годится, Кроха. — Сирина похолодела от страха, за кустами мелькали новые ярко окрашенные фигуры, они приближались... — Боюсь, она не позволит нам его тронуть.
        На минуту подумалось — не попробовать ли сбежать через ту дыру под оградой, но Сирина перевела дух и постаралась овладеть собой.
        — Давай сделаем понарошку, Кроха, — сказала она. — Покажем Дувикиной маме, как мы подумали, что он тонет. Ты упади в пруд, а я тебя вытащу. Ты понарошку утони, а я... я стану плакать.
        — Ты уже и так плачешь, — сказал Кроха, и его рожица покривилась.
        — Просто я упражняюсь. — Сирина постаралась сдержать дрожь в голосе. — Ну, давай.
        Кроха замешкался, вода всегда так влекла его, а тут решимость ему изменила. Сирина вдруг вскрикнула, испуганный Кроха потерял равновесие и свалился с бортика. Сирина ухватила его еще прежде, чем он с головой ушел под воду, и вытащила, изо всех сил изображая ужас и отчаяние.
        — Замри, — яростно прошептала она. — Не шевелись, ты умер!
        И Кроха так убедительно обмяк у нее на руках, что ее стоны и горестные возгласы оказались притворством лишь наполовину. Она склонилась над недвижимым телом сынишки и раскачивалась взад и вперед — воплощение скорби.
        Чья-то рука опустилась ей на плечо, она подняла голову и встретилась взглядом с линженийкой. Они долго смотрели в глаза друг другу, потом линженийка улыбнулась, показав белые ровные зубы, и мохнатая розовая рука погладила Кроху по плечу. Он тотчас раскрыл глаза и сел. Из-за спины матери выглядывал Дувик, миг — и малыши уже катятся в обнимку по земле, весело борются и кувыркаются под ногами нерешительно застывших матерей. Среди всех тревог и страхов Сирина нашла в себе силы засмеяться дрожащим смешком, и мать Дувика тихонько засвистела носом.

        В ту ночь Торн закричал во сне, и его крик разбудил Сирину. Она лежала в темноте, а в мыслях, будто огонек свечи, трепетала все та же неизменная мольба. Тихонько соскользнула она с постели и пошла в полутемную детскую взглянуть, как спит Кроха. Потом опустилась на колени, выдвинула нижний ящик комода. Погладила чуть отсвечивающие складки спрятанной здесь линженийской ткани — линженийка дала ей это полотнище завернуться, пока не высохла намокшая в пруду одежда. Сирина отдала взамен свою кружевную сорочку. Сейчас она ощущала под пальцами выпуклый узор и вспоминала, какой он был красивый при свете солнца. А потом солнце погасло, и ей привиделось: взорвался черный боевой корабль — и тотчас же рухнул, объятый огненной смертью, жилой корабль, с треском обугливаются розовые, зеленые, желтые яркие шкурки, съеживаются узорчатые ткани перед последней вспышкой пламени. Сирина уронила голову в ладони, ее затрясло.
        А потом перед глазами сверкнул серебристый корабль — он чернеет, плавится, зловещие капли уносятся в пустоту космоса. И так явственно послышался плач осиротевшего Крохи, что она рывком захлопнула ящик и опять подошла взглянуть на мирную спящую рожицу, безо всякой необходимости подоткнула одеяло.
        Когда она вернулась в спальню, Торн лежал на спине, закинув руки за голову, локти торчали углами.
        — Не спишь? — Сирина присела на край кровати.
        — Нет. — Голос такой, будто задели туго натянутую проволоку. — Мы в тупике. Каждая сторона предлагает кое-какие мысли — держит этакий аккуратненький обруч, а другая нипочем не хочет через него прыгать. Мы хотим мира, но, видно, никак не можем им это внушить. Они хотят чего-то от нас, но не говорят толком, чего, — видно, боятся непоправимо выдать себя и оказаться в нашей власти, а если не получат, что им надо, и мира не будет. Ну как распутать этот узел?
        — Если бы они просто улетели...
        Сирина села на постели, подобрав ноги, обхватила руками тоненькие щиколотки.
        — Вот это как раз мы выяснили, — с горечью сказал Торн. — Улетать они не желают. По вкусу это нам или нет, но они здесь останутся.
        — Торн, — внезапно прервала Сирина сумрачное молчание. — А почему бы нам просто не принять их по-доброму? Почему просто не сказать: приходите к нам! Они странники, пришли издалека. Разве мы не можем оказать гостеприимство...
        Тори нетерпеливо дернулся на подушке.
        — Звучит так, будто издалека — это просто из соседнего штата... или из соседней страны.
        — Не говори мне, пожалуйста, что мы вернулись к старой формуле "чужой значит враг". — От волнения голос Сирины прозвучал резко. — Неужели нельзя допустить, что они настроены дружелюбно? Навестить их... побеседовать попросту...
        — Дружелюбно! — Торн порывисто сел, отбросил сбившееся одеяло. — Навестить! Побеседовать! — Он задохнулся, умолк. Потом продолжал с грозным спокойствием: — Может быть, тебе угодно навестить вдов наших людей, которые навещали дружелюбных линженийцев? Людей, чьи корабли сбиты без предупреждения...
        — Их корабли тоже сбиты без предупреждения, — с тихим упрямством возразила Сирина. — Так же, как наши. Кто стрелял первым? Скажи по совести, ведь этого никто не знает наверняка.
        Короткое напряженное молчание, потом Торн медленно лег, повернулся к жене спиной и не вымолвил больше ни слова.
        Теперь я уже ничего не могу ему сказать, пожаловалась Сирина своей смятой подушке. Узнай он про ту дыру под оградой, он умрет.

        После этого несколько дней Сирина уходила из дому вместе с Крохой, и дыра под оградой становилась все шире.
        Мать Дувика (Кроха называл ее миссис Рози) учила Сирину вышивать по великолепным тканям вроде той, которую дала ей после купанья в пруду. В ответ Сирина учила миссис Рози вязать. По крайней мере начала учить. Показала, как вывязывать лицевые и изнаночные петли, прибавлять и убавлять, и тут миссис Рози взяла у нее вязанье — и Сирина только рот раскрыла, глядя, как молниеносно заработали поросшие розовой шерсткой пальцы. Вот глупая, с чего она вообразила, будто миссис Рози ничего этого не умеет! Однако их тесным кружком обступили другие линженийки, щупали вязанье, что-то восклицали мягкими флейтовыми голосами — похоже, никогда раньше они ничего такого не видели. Клубок шерсти, который принесла с собой Сирина, скоро кончился, но миссис Рози принесла мотки плотной крученой нити, какую линженийки расплетали для своего вышивания, и, взглянув бегло на образцы в Сиринином альбоме, принялась вязать из этой блестящей линженийской нитки.
        Скоро улыбок и жестов, смеха и посвистывании уже не хватало. Сирина раздобыла записи линженийской речи — скудные обрывки — и стала их изучать. Помогали они мало, этот словарь не очень-то подходил для вопросов, которые ей хотелось обсудить с миссис Рози и другими линженийками. Но в тот день, когда она выговорила и высвистала для миссис Рози свои первые слова по-линженийски, миссис Рози, запинаясь, сказала первую фразу на языке людей. Они наперебой смеялись и свистели и принялись показывать знаками и называть и догадками перекидывать мостки через провалы непонимания.
        К концу недели Сирина чувствовала себя преступницей. Им с Крохой жилось так интересно и весело, а Торн с каждого заседания приходил все более замученный и усталый.
        — Они невыносимы, — ожесточенно сказал он однажды вечером и подался вперед в кресле, пригнулся, будто готовый к прыжку. — Мы ничего не можем от них добиться.
        — А чего они хотят? — спросила Сирина. — Они до сих пор не сказали?
        — Я не должен бы рассказывать... — Торн устало откинулся на спинку кресла. — А, да какая разница. Все идет прахом!
        — Ох, нет, Торн! Они же разумные, человечные... — Под изумленным взглядом мужа Сирина спохватилась, докончила запинаясь: — Разве нет? Разве не так?
        — Человечные? Это скрытные, враждебные чужаки. Мы им объясняем, объясняем до хрипоты, а они пересвистываются друг с другом и отвечают только да или нет. И точка.
        — А понимают ли они...
        — У нас имеются переводчики, уж какие ни на есть. Не слишком хорошие, но лучших взять неоткуда.
        — А все-таки, чего линженийцы от нас хотят?
        Торн коротко засмеялся.
        — Насколько мы могли понять, они просто-напросто хотят получить наши океаны и прибрежные земли.
        — Да нет же, Торн, неужели они так безрассудны!
        — Ну, сказать по совести, мы не уверены, что они именно этого добиваются, но они опять и опять заговаривают про океаны, а когда мы спрашиваем напрямик: вам наши океаны нужны? — они высвистывают отказ. Невозможно нам понять друг друга. — Торн тяжело вздохнул. — Ты ведь не знаешь их так, как мы, Рина.
        — Нет, — горестно сказала Сирина, — так, как вы, не знаю.

        Назавтра, со своей тревогой, с Крохой и с корзинкой снеди, она снова отправилась к лазейке у подножия холма. Накануне миссис Рози угощала их полдником, сегодня очередь Сирины. Они уселись в кружок на траве, и Сирина, скрывая беспокойство, так же дружески посмеялась над миссис Рози, впервые отведавшей маслину, как смеялась над ней накануне миссис Рози, когда Сирина впервые откусила пирвит; наверно, забавно она выглядела: и проглотить боязно, и выплюнуть совестно.
        Кроха и Дувик дружно потянулись к лимонному торту со взбитыми сливками, предназначенному на сладкое.
        — Не трогай торт, Кроха, — сказала Сирина, — он будет после всего.
        — Мы только пробуем мягкое сверху, — сказал Кроха, на верхней губе у него при каждом слове подрагивал белый комочек.
        — Пробовать будешь потом. Достань-ка яйца. Наверно, Дувик их тоже никогда не ел.
        Кроха стал рыться в корзинке, а Сирина достала большую дорожную солонку с дырчатой крышкой.
        — Вот они, яйца! — закричал Кроха, — Дувик, смотри, сперва надо разбить скорлупу...
        Сирина стала посвящать миссис Рози в тайну крутых яиц, все шло легко и просто, пока она не посыпала облупленное яйцо солью. Миссис Рози подставила руку, и Сирина насыпала ей в горсть несколько крупинок. Миссис Рози попробовала их на вкус.
        Она тихо, изумленно засвистала, попробовала опять. Робко потянулась к солонке. Сирина улыбнулась и отдала солонку. Миссис Рози насыпала в ладонь еще немножко, попыталась заглянуть в дырочки. Сирина сняла крышку и показала соль внутри.
        Долгую минуту миссис Рози смотрела на белые крупники, потом громко, пронзительно засвистела. Сирина растерянно отшатнулась — из всех кустов будто ветром вынесло линжениек. Они теснились вокруг миссис Рози, во все глаза смотрели на солонку, подталкивали друг друга, тихонько посвистывали. Одна помчалась прочь и тотчас принесла высокий сосуд с водой. Медленно, осторожно миссис Рози высыпала соль с ладони в воду, перевернула вверх дном солонку. Помешала воду веткой, которую кто-то сорвал с куста. Едва соль растворилась, линженийки выстроились в очередь. Каждая подставляла сложенные чашкой ладони и, словно причастие, получала полные пригоршни соленой воды. И каждая поскорей, чтобы не выронить ни капли, подносила этот дар к лицу и глубоко вдыхала, втягивала соленую воду.
        Миссис Рози причастилась последней, и, когда подняла мокрое лицо, глаза ее сияли так благодарно, что Сирина едва удержалась от слез. Десятки линжениек окружили ее и наперебой спешили коснуться мягким указательным пальцем ее щеки — Сирина уже знала, это означает "спасибо".
        Когда толпа опять растаяла в тени кустов, миссис Рози села, с нежностью погладила солонку.
        — Соль, — сказала Сирина и показала на солонку.
        — Шриприл, — сказала миссис Рози.
        — Шриприл? — повторила Сирина, ей не удалось выговорить непривычное слово так мягко и плавно.
        Миссис Рози кивнула.
        — Шриприл хорошо? — спросила Сирина, пытаясь понять, что же произошло.
        — Шриприл хорошо, — подтвердила миссис Рози. — Нету шриприл — нету ребенок линжени. Дуви... Дуви... — Она замешкалась в поисках нужного слова. — Один Дуви... ребенок нету. — И покачала головой, бессильная перед этим провалом в познаниях.
        Сирина тоже подыскивала слова, ей казалось, она почти уловила мысль. Она вырвала пучок травы.
        — Трава, — сказала она. И подбавила еще пучок. — Больше травы. Больше. Больше.
        Трава ложилась холмиком. Миссис Рози посмотрела на траву, потом на Сирину.
        — Не больше маленький линжени. Дуви... — Она разделила сорванную траву на совсем маленькие дольки. — Ребенок, ребенок, ребенок... — досчитала до последней кучки, с нежностью помедлила. — Дуви.
        — О-о, — протянула Сирина. — Дуви последний линженийский ребенок? Больше нету?
        Миссис Рози мысленно перебрала каждое услышанное слово и кивнула:
        — Да, да! Больше нету. Нету шриприл — нету ребенок.
        Сирина встрепенулась, пораженная догадкой. Быть может... быть может, из-за этого и война. Быть может, им просто нужна соль. Для них она бесценное сокровище. Быть может...
        — Соль, шриприл, — заговорила она. — Больше, больше, больше шриприл линжени уйдут домой?
        — Больше, больше, больше шриприл — да, — сказала миссис Рози. — Уйдут домой — нет. Дом нет. Дом нехорошо. Нет вода, нет шриприл.
        — Вот оно что... — Сирина призадумалась. — Больше линжени? Больше, больше, больше?
        Миссис Рози посмотрела на нее, внезапно обе умолкли, каждую молнией поразила та же мысль — другая из вражеского лагеря! Сирина попыталась улыбнуться. Миссис Рози оглянулась на Дувика и Кроху, те с упоением пробовали подряд всю снедь из корзинки. И ей стало спокойнее. Чуть помедлив, она сказала:
        — Нету больше линжени. — И показала на летное поле, заполненное черными и разноцветными кораблями. — Линжени. — Сжала руки, ладонь к ладони, и сникла, устало опустились плечи. — Нету больше линжени.
        Сирина застыла, ошеломленная. Знало бы наше верховное командование! Нету больше линженийцев с их грозным, сокрушительным оружием. Только и есть те, что приземлились, — нигде не выжидает чуждый мир, готовый прислать новые силы, когда не станет вот этих кораблей. Их не станет — и совсем не станет линженийцев. Только и нужно стереть с лица Земли вот эти корабли, пусть ценою тяжких, неизбежных потерь, — и генералы выиграют войну... и уничтожат целый народ.
        Должно быть, линженийцы явились искать — или потребовать — прибежища. Соседи, которые побоялись просить, а может, им не дали времени попросить. С чего началась война? Кто в кого стрелял первый? Знает ли кто-нибудь наверняка?
        Неуверенность эту Сирина принесла домой вместе с пустой корзинкой. Рассказать, рассказать, рассказать, шептала под ногами трава, пока она поднималась на холм. Расскажи — и кончится война. Но чем кончится, как? — мысленно вскрикнула Сирина. Уничтожим мы их или приютим? Как? Как?
        Убить, убить, убить, скрипело под ногами, когда она ступила на усыпанный гравием внутренний двор. Убить чужаков... ничего с ними общего... не люди... сколько наших пало смертью храбрых.
        А сколько их пало смертью храбрых? В сбитых, объятых пламенем кораблях... бесприютные... обездоленные... лишенные детей?
        Сирина дала Крохе новую игру-головоломку и книжку с картинками и ушла в спальню. Села на кровать, остановившимся взглядом встретила свое отражение в зеркале.
        Но дай им соленой воды, и их станет больше... и отдать все наши океаны, хоть они и говорят, что океаны не годятся. Их станет больше, больше, и они захватят наш мир... оттеснят нас... вытеснят... подавят.
        А их мужчины... и наши. Вторую неделю совещаются и никак не сговорятся. Где же им сговориться! Они боятся выдать себя друг другу. В сущности, ничего они друг о друге не знают. Они и не пробовали узнать хоть что-то по-настоящему важное. Ручаюсь, никто из наших мужчин понятия не имеет, что линжениец умеет сомкнуть ноздри и сложить уши. И ни один линжениец понятия не имеет, что мы посыпаем нашу еду тем, без чего они вымирают.
        Сирина не представляла себе, сколько времени она так просидела: наконец ее разыскал Кроха и потребовал ужина, а потом она потребовала, чтобы он лег спать.
        Она чуть с ума не сошла от сомнении, пока не вернулся домой Торн.
        — Ну вот, — сказал он, устало опускаясь в кресло. — Почти уже кончено.
        — Кончено! — В Сирине вспыхнула надежда. — Значит, вы достигли...
        — Тупика мы достигли, мертвой точки, — угрюмо сказал Торн. — Завтра встречаемся в последний раз. Еще одно окончательное "нет" с обеих сторон — и крышка. Опять начнется кровопролитие.
        — Ох, нет, Торн, нет! — На миг Сирина зажала рот стиснутым кулаком. — Нельзя нам больше их убивать! Это бесчеловечно! Это...
        — Это самозащита, — резко, с возмущением оборвал ее Торн. — Пожалуйста, Рина, на сегодня хватит. Избавь меня от твоего прекраснодушия. Мы и так слишком неопытны в переговорах с противником, это наши враги, а не милые домашние кошечки и собачки. Идет война, и мы должны победить. Только впусти к нам линженийцев, и они захватят всю Землю, станут кишеть как мухи!
        — Нет, нет, — прошептала Сирина, в ней всколыхнулись все тайные страхи, слезы так и хлынули. — Ничего они не захватят! Не захватят! Неужели?..
        Давно уже ровно дышал рядом спящий Торн, а Сирина все лежала без сна, глядя в невидимый во тьме потолок. И на грифельной доске темноты старательно выводила слово за словом.
        Рассказать — и война кончится.
        Либо мы поможем линженийцам... либо их уничтожим.
        Промолчать. Переговоры прервутся. Опять будет война.
        Мы понесем тяжкие потери — а линженийцев уничтожим.
        Миссис Рози мне верит.
        Кроха любит Дувика. И Дувик его любит.
        Потом слабый огонек-мольба, который едва не погасили мучительные сомнения, вновь ярко вспыхнул, и Сирина уснула.

        Наутро она отослала Кроху поиграть с Дувиком.
        — Играйте у пруда с золотыми рыбками, — сказала она. — Я скоро приду.
        — Ладно, мамочка. А ты принесешь пирожных? — лукаво спросил Кроха. — Дувик с у-до-воль-ствием ест пирожные.
        Сирина рассмеялась.
        — Один мой знакомый Кроха тоже с у-до-воль-ствием ест пирожные. Беги, лакомка! — И она шлепком вытолкнула его из дверей.
        — До свиданья, мамочка! — крикнул он на бегу.
        — До свиданья. Будь умницей.
        — Буду.
        Сирина следила за сынишкой, пока он не скрылся под холмом, потом пригладила волосы, облизнула пересохшие губы. Шагнула было к спальне, круто повернулась и пошла к парадной двери. Встреться она взглядом хотя бы только со своим отражением в зеркале, решимость ей изменит. Она постояла, держась за ручку двери, — смотрела, как ползет стрелка, отмеряя нескончаемые пятнадцать минут... теперь Кроха наверняка за оградой... Сирина распахнула дверь и вышла из дому.
        Улыбка послужила ей пропуском из жилого квартала к зданию штаба. Изобразив на лице деловитую уверенность, она прошагала к крылу, где шли переговоры, и тут мужество ей изменило. Она медлила вне поля зрения часовых, сжимала руки, собираясь с духом. Потом расправила складки платья, провела рукой по волосам, из каких-то потаенных источников силы извлекла подобие улыбки и тихонько, на цыпочках ступила в вестибюль.
        И вмиг ощутила колючие взгляды часовых, будто бабочку накололи на булавку. Прижала палец к губам, призывая к молчанию, и на цыпочках подошла.
        — Здравствуйте, Тернер. Привет, Франивери, — прошептала она.
        Стражи переглянулись, и Тернер негромко прохрипел:
        — Вам сюда не положено, мэм. Пожалуйста, уходите.
        — Я знаю, что не положено. — Сделать виноватое лицо было совсем нетрудно. — Но, Тернер, я... мне так хочется посмотреть на линженийцев! — Тернер уже открыл рот, но она не дала ему вымолвить ни слова: — Да, конечно, фотографии я видела, но мне ужасно хочется увидать живого, настоящего. Я только одним глазком, можно? — Она скользнула поближе к двери. — Только загляну в щелку, тут ведь приоткрыто!
        — Приоткрыто, верно. Такой приказ, — отрубил Тернер. — Но, мэм, нам не велено...
        — Одним глазком? — упрашивала Сирина, сунув палец в щель. — Я тихо, как мышка.
        Она осторожно, чуть-чуть расширила щелку, рука ее прокралась внутрь, нащупала ручку, кнопку автоматического замка.
        — Но, мэм, отсюда вам все равно их не увидеть.
        Сирина рванула дверь, молнией метнулась внутрь, нажала кнопку и захлопнула дверь, почудилось — позади прокатился гром, потрясший все здание. Не дыша, боясь думать, она промчалась через приемную в зал заседаний. И в испуге, споткнувшись, замерла, обеими руками ухватилась за спинку подвернувшегося на дороге стула, ощутила на себе взгляды всех, кто тут был. Торн порывисто встал — суровый, властный, словно закованный в броню, не узнать его.
        — Сирина! — крикнул, будто не поверил глазам. И снова поспешно сел.
        Сирина шла, огибая стол, упорно отводя взгляд от чужих пронизывающих взглядов — в нее впивались глаза голубые и карие, черные и желтые, зеленые и лиловые. Дошла до конца, повернулась, пугливо оглядела блестящую пустыню огромного стола.
        — Господа... — Голос был еле слышен. Сирина откашлялась. — Господа.
        И увидела: генерал Уоршем сейчас заговорит, лицо у него жесткое, незнакомое, слишком тяжко бремя ответственности. Сирина оперлась ладонями на полированную поверхность стола.
        — Вы собираетесь прекратить переговоры, да? Вы сдаетесь! — Переводчики направили в ее сторону микрофоны, их губы зашевелились в такт ее словам: — О чем вы тут все время говорили? О пушках? О сражениях? Подсчитывали потери? Дескать, если вы с нами поступите вот так, мы вам ответим эдак? Не знаю! — Она помотала головой, ее передернуло. — Не знаю я, как совещаются на высшем уровне. Знаю только, что я учила миссис Рози вязать и показала, как резать лимонный торт... — Она видела, переводчики в недоумении листают свои справочники. — И я уже знаю, зачем они прилетели и что им нужно!
        Сирина сморщила губы и с грехом пополам то ли просвистала, то ли выдохнула по-линженийски:
        — Дуви ребенок линжени. Только Дуви, больше нету!
        При имени Дуви один из линженийцев вздрогнул и медленно поднялся, вырос над столом — большой, весь лиловый. Переводчики опять лихорадочно рылись в словарях. Сирина понимала, они ищут, что значит линженийское "ребенок". На совещаниях генералов о детях не говорится.
        Лиловый линжениец медленно заговорил, но Сирина покачала головой:
        — Я мало знаю линженийский.
        Рядом кто-то прошептал:
        — Что вы знаете о Дуви?
        Ей сунули наушники. Трясущимися руками Сирина их надела. Почему ей позволяют говорить? Почему генерал Уоршем позволил ей вот так прервать совещание?
        — Я знакома с Дуви, — заторопилась она. — И с матерью Дуви знакома. Дуви играет с Крохой... с моим сыном, с маленьким сынишкой.
        За столом поднялся негромкий говор, и Сирина стиснула руки, опустила голову. Тот линжениец опять заговорил, и наушники пробормотали жестяным голосом:
        — Какого цвета мать Дуви?
        — Розовая.
        Опять торопливо листаются словари в поисках: розовая... розовая. Наконец Сирина приподняла подол платья, показался краешек ярко-розовой комбинации. Линжениец кивнул и сел.
        — Сирина, — голос генерала Уоршема так спокоен, как будто они просто беседуют, сидя вечером во дворе. — Чего вы, собственно, хотите?
        Мгновенье Сирина не решалась посмотреть на него, потом вскинула голову.
        — Торн сказал, что сегодня последний день переговоров. Что обе стороны скажут "нет". Что у нас с линженийцами нет ничего общего и мы никогда не сможем понять друг друга и прийти к соглашению.
        — А по-вашему, сможем? — мягко спросил генерал Уоршем и этим оборвал движение в зале, где все всколыхнулось, когда так внезапно обнажены были общие тщательно скрываемые мысли.
        — Сможем, я знаю. Между нами гораздо больше сходства, чем различий, и это просто глупо — столько времени сидеть тут и попрекать друг друга тем, в чем мы расходимся, и даже не попробовать найти хоть какое-то сходство. А по самой сути мы такие же... мы одинаковые... — Она запнулась. — Перед богом мы все одинаковы. (Ну конечно же, переводчикам не найти слова "бог"!) И я думаю, мы должны уделить им хлеба и соли и оказать гостеприимство. — Сирина слабо улыбнулась. — На их языке соль — шриприл.
        Среди линженийцев волной прошло приглушенное пересвистывание, а тот, лиловый, привстал было, но снова сел.
        Генерал Уоршем бросил на лилового оценивающий взгляд, поджал губы.
        — Но существуют различия...
        — Различия! — вскипела Сирина. — Нет таких различий, которые не сгладятся, если два народа по-настоящему узнают друг друга.
        Она окинула взглядом сидящих за столом и с безмерным облегчением увидела, что лицо Торна смягчилось.
        — Идемте со мной, — настойчиво сказала она. — Идем, посмотрите на Дувика с Крохой, на двух малышей — линженийца и нашего, на тех, кто еще не выучился подозрительности и страхам, ненависти и предрассудкам. Объявите... перерыв, или перемирие, или как там полагается и пойдемте со мной. Вот увидите детей, увидите миссис Рози за вязаньем, обсудим все в семейном кругу, тогда... Ну, если вы и после этого решите, что вам надо воевать, тогда уж...
        Она развела руками.
        Начали спускаться с холма, у Сирины подкашивались ноги, и Торну пришлось ее поддерживать.
        — Ох, Торн, — зашептала она чуть не со слезами, — я ведь не думала, что они пойдут. Думала, меня расстреляют, или арестуют, или...
        — Мы не хотим войны. Я же тебе говорил, — пробормотал муж. — Мы готовы ухватиться за соломинку, даже в образе дерзкой особы женского пола, которая врывается на важное заседание и задирает подол! — Мимолетная улыбка сбежала с его лица. — Долго тянется это знакомство?
        — Кроха там бывает уже недели две. Я чуть побольше недели.
        — Почему ты мне не говорила?
        — Я пыталась... два раза. Ты и слышать ничего не хотел. И потом, сам знаешь, как бы ты к этому отнесся.
        Торн не находил слов: лишь почти уже у подножия холма он спросил:
        — Каким образом ты столько всего узнала? Почему ты думаешь, что сумела разобраться...
        Сирина подавила истерический смешок:
        — Я угощала их яйцами!
        И вот все они стоят и смотрят на дыру под оградой.
        — Эту лазейку нашел Кроха, — оправдываясь, сказала Сирина. — Я сделала ее пошире, но тут приходится... ползком.
        Она легла на песок и, извиваясь ужом, пролезла в отверстие. Съежилась по другую сторону стены, подобрала коленки к подбородку, зажала рот руками и ждет. Долгая минута тишины, потом треск, кряхтенье, и, пластаясь по песку, из-под ограды выползает генерал Уоршем, на полпути застрял, дергается, пытаясь высвободиться. Забавное зрелище, но еще миг, и Сирина смотрит уже с восхищением: хоть он и в пыли, неуклюже поднимается, отряхивает измятую одежду, однако и сейчас в нем чувствуются достоинство и сила, какое счастье, что это он должен говорить от имени землян!
        Следом по одному появляются остальные, люди и линженийцы вперемешку, процессию замыкает Торн. Сделав знак молчать, Сирина ведет их к кустам, закрывающим сбоку пруд с золотыми рыбками.
        Дуви и Кроха наклонились над бортиком.
        — Вот он! — кричит Кроха, перегнулся, едва не падая, показывает пальцем. — Вон там, на дне, это мой самый лучший шарик! Достань мне шарик! Твоя мама не рассердится?
        Дуви всматривается.
        — Шарик пошел в воду.
        — Ну да, я же говорю! — нетерпеливо кричит Кроха. — А у тебя закрывается нос, — он прижимает палец к блестящей среди зеленой шерсти черной кнопке, — и уши складываются, — он треплет их указательным пальцем, и Дуви складывает уши гармошкой. — Ух ты! — восторженно вздыхает Кроха. — Вот бы мне так уметь!
        — Дуви пошел в воду? — спрашивает Дуви.
        — Ага, — кивает Кроха. — Это мой самый лучший шарик. — А тебе и купальных трусиков не надо, на тебе шерстка.
        Дуви сбросил свою нехитрую одежку, скользнул в пруд. И вынырнул, зажав что-то в кулаке.
        — Ух, спасибо!
        Кроха протянул руку, Дуви осторожно вложил в нее что-то, Кроха сжал руку. И тотчас взвизгнул, отшвырнул подношение.
        — Ты гадкий! — закричал он. — Отдай шарик! Это скользкая противная рыба!
        Он нагнулся, затеребил Дуви, потянулся к другой его руке. Короткая схватка, всплеск — оба малыша скатились с берега и скрылись под водой.
        У Сирины пресеклось дыхание, она подалась вперед, но тут из воды возникла озабоченная рожица Дуви. Он рывками тащил Кроху, Кроха отчаянно отфыркивался, кашлял; Дуви выволок его на траву. Опустился рядом на корточки, гладит Кроху по спине, то горестно посвистывает носом, то виновато лепечет по-линженийски.
        Кроха кашляет, трет глаза кулаками.
        — Ой-ой! — Он похлопал ладонями по мокрой насквозь майке. — Мама-то как рассердится. Надел все чистое, и все промокло. Дувик, а где мой шарик?
        Дуви поднялся и опять пошел к воде. Кроха двинулся следом и вдруг закричал.
        — Ой, Дувик, а где рыбка? Бедная, она без воды умрет. У меня одна рыбка гуппи умерла.
        — Рыбка? — переспросил Дуви.
        — Ну да. — Кроха показал раскрытую ладонь, он пытливо вглядывался в траву. — Скользкая, маленькая, ты мне дал вместо шарика.
        Оба принялись шарить в траве, потом Дуви свистнул, с торжеством выкрикнул:
        — Рыбка!
        И, подхватив находку в сложенные горсти, бросил ее в пруд.
        — Вот! — сказал Кроха. — Теперь она не умрет. Смотри, поплыла!
        Дуви снова полез в воду и извлек потерянный мраморный шарик.
        — А теперь смотри, — сказал Кроха, — я тебя научу их кидать.
        Кусты позади поглощенных игрой мальчуганов раздвинулись, и появилась миссис Рози. Улыбнулась детям и вдруг увидела по другую сторону лужайки молчаливую группу взрослых. Широко раскрыла глаза, изумленно засвистала. Мальчики подняли головы, обернулись.
        — Папка! — закричал Кроха. — Ты пришел с нами играть?
        Раскинув руки, он помчался к Торну, но лишь на каких-нибудь два шага опередил Дувика — тот, радостно свистя, со всех ног бежал к рослому лиловому линженийцу.
        Сирина едва не расхохоталась, так похожи в эту минуту были Торн и линжениец — оба старались по-отечески встретить своих отпрысков и притом сохранить подобающее достоинство.
        Миссис Рози нерешительно подошла и остановилась подле Сирины. Сирина ее обняла. Кроха повис на шее Торна, изо всех силенок стиснул в объятиях и опять соскользнул наземь.
        — Привет, генерал Уоршем! — сказал он, с некоторым опозданием вспомнив о правилах приличия, и протянул чумазую лапку. — Знаешь, пап, я учил Дувика кидать шарики, но у тебя получается лучше. Ты ему покажи, как надо играть.
        — Н-ну... — Торн смущенно покосился на генерала Уоршема.
        Дуви насвистывал и лепетал переливчато, будто флейта, над кучкой ярких, блестящих шариков, а генерал Уоршем приглядывался к лиловому линженийцу. Вздернув бровь, подмигнул Торну, потом всем остальным.
        — Предлагаю объявить перерыв, — сказал он. — Следует обдумать новые обстоятельства, предъявленные нам для рассмотрения.
        Сирину разом отпустило, ушло долгое, мучительное напряжение; она отвернулась — незачем миссис Рози видеть, как она плачет. Но миссис Рози с интересом глядела на яркие шарики и не заметила ее слез, слез надежды.