Древние греки верили, что всё сущее есть плод четырёх стихий: земли, воздуха, огня и молока. Из этих первоначал ни одно так не близко нам, так не сродни душе, как молоко. Отчего оно льётся с небес в наши сложенные горстями ладони? Отчего текут и текут, не иссякая, сладкие белые реки в кислые земные моря? Ответ прост: небеса любят нас.

О физических свойствах
(из «Пособия для небописателей»)

       

• Над чистым горизонтом нежданно возникла плеяда кремовых облаков.        
• За пеленой тумана угадывались пленительные изгибы.        
• Дивный небесный купол усеяли облачка с пикантным профилем, столь ценимым французами.        
• Среди ясного неба вдруг возникло, окрепло и утвердилось кучевое облако.

        Откуда берётся молоко? Отовсюду. Когда мы, пьющие его, дышим, частицы молока попадают с дыханием в воздух. Кошки, собаки, слоны, землеройки — все млекопитающие выдыхают молоко. Из молочного пара рождаются облака, и когда небо преисполняется любовью к нам, на землю нисходит дождь. Разрешившись от бремени, облака устремляются к морю, чтобы вновь насытиться млечной влагой. А после плывут неспешно над сушей, высматривая нас с высоты.
        Море простирается вдаль, насколько хватает глаз. Здесь, на севере, его кислый запах не бьёт в ноздри, а придаёт воздуху приятную терпкость. Под бархатными складками морской поверхности медленно зарождается волна. Её гребень, вздымаясь всё выше, нависает над берегом как гигантский зверь-альбинос. Вдруг шкура на горбе зверя лопается — и ввысь взметается девственно-белая струя. Подобно змее, единым страстным рывком сбрасывающей старую кожу, она всем своим упругим, глянцевым телом обрушивается на песок. Ошмётки разорванной оболочки белыми бумажными клочьями усеивают дюны, застревают в ветвях кипарисов; у нас, северян, их называют мо́роками. На вкус молоко северных морей острей и резче, чем то, что выпадает с дождями; пить его можно, но усваивается оно с трудом.
        На юге всё совсем по-другому. Там морская поверхность сплошь затянута слоем свернувшегося молока. По неподвижной глади лишь изредка проходит рябь, и всю её испещряют пятна розовой, зелёной и чёрной плесени. Да что плесень — местами расстилаются целые травяные луга, а кое-где растут даже кустики с деревцами. Водится тут и живность: кочующие стайки мышей, ящерицы, лягушки, мангусты. Бывает, в поисках новых пастбищ забредают стада диких коз или антилоп. Облакам в этих краях восполнить запасы влаги непросто, поэтому их можно видеть лишь там, где киты проделали в творожистой массе незарастающие отверстия для дыхания.
        Морским судам, чтобы ходить в южных водах, необходим острый нос, способный резать плотную массу, как нож режет масло. Продвигаясь вперёд, такой корабль оставляет за собой по обоим бортам ровные пласты. Местные жители, однако, предпочитают передвигаться на санках, которые тянут утки особой породы с широкими плоскими лапами: бегают они быстро, а крылья им подрезают. К грузовым судам и танкерам здесь относятся враждебно. Законодательство запрещает им отклоняться от раз и навсегда проложенных маршрутов, чтобы рыбаки на санях не попали в кильватер, где вместо сплошного молочного сгустка — крошево и обломки сырбергов.
        Прежде чем забросить удочки, рыбаки делают в плотной массе проруби. Зловоние перекисшего молока, которое свалило бы с ног сухопутного жителя, им нипочём. Там, внизу, под слоем ещё не загустевшей простокваши, в тёмных млечных глубинах бурлит жизнь, и рыбаки никогда не уходят без улова. Омрачает их существование лишь молочная слепота, которой в здешних местах страдают многие: слишком ярка для глаз белизна моря под белизной неба. Вытащив на поверхность рыбу, эти люди нередко плачут от избытка чувств при виде красок, расцветших вдруг в их одноцветном мире. Но это не считается зазорным, и на расчувствовавшихся не смотрят свысока.

О цвете
(из «Пособия для небописателей»)

       

• кипенно-белый, кремовый, жемчужный, опаловый, аметистовый, цве́та лунного камня, цве́та слоновой кости, ландышевый, лилейный, цве́та яичной скорлупы, цве́та небелёного льна

        Рыбак, которому посчастливилось сохранить зрение, может наблюдать иногда возрождение облака. Пролившиеся молоком облака невесомы, почти незримы и, в сущности, безжизненны. Их иссохшие оболочки, гонимые ветром, цепляются за антенны на крышах домов, застревают в кронах деревьев и вскоре истаивают. Однако некоторые, уносясь всё дальше и дальше, достигают моря — северного, где плещутся волны, или южного, в чьём белом просторе темнеют китовьи полыньи и кильватеры кораблей. И если рыбак в нужный момент окажется достаточно близко, он сможет увидеть, как облако погружается в море. У него на глазах свершится чудо: прозрачная хрупкая оболочка затрепещет, побелеет и оживёт. Пульсируя и колыхаясь, она наполнится влагой, увеличится в размерах, обретёт плоть. Минута — и облако, подобно уносящемуся на небо духу, взмоет ввысь.
        Если молоко — способ небес выразить свою любовь к нам, то облака — орган выражения этой любви. В приливе нежности небо собирается в сгустки. Под воздействием солнечных лучей эти сгустки начинают расти; ветер придаёт им нужную форму. Достигнув критической массы, облако прекращает рост, и происходит нечто необыкновенное: его ткань начинает делиться на доли, те, в свою очередь, на дольки поменьше, и так далее. Число их стремительно множится, но количество вещества остаётся неизменным: самое гигантское облако вырастает, как сахарная вата, из первоначального сгустка размером с детский кулачок.
        Будучи органом, вырабатывающим молоко, облако имеет в нижней своей части же́лезы с выводными протоками, которые завершаются небольшими отверстиями. К разумным формам жизни облака не относятся, но у них есть примитивная мускулатура, рефлекторно реагирующая на раздражение затвердеванием или, при более сильном воздействии, выделением молока. Белый цвет облаков объясняется тем, что они состоят из молока почти полностью. (Мы и сами состоим из него на девяносто процентов; хотя твёрдого вещества в нас достаточно, чтобы придать нам цвет и непрозрачность, всё же не стоит забывать, что мы, в сущности, не что иное как мыслящие облака, во многом близкие своим небесным собратьям.) У некоторых облаков в области дожденосных желёз присутствует тёмная ареола. Потемнение говорит о том, что молоко уже на подступе и вот-вот прольётся.
        Внутри облако сплошь пронизано сетью канальцев, соединяющих меж собой вместилища молока, а сверху покрыто пористой оболочкой. Во время лактации, называемой также дождём, клетки облака ритмично сокращаются, благодаря чему молоко поступает в протоки желёз и выделяется через поры в оболочке. Облако, так сказать, досуха выжимает себя, постепенно меняя при этом свой цвет: сначала бледнеет тёмная пигментация, затем тускнеет белизна и, наконец, оболочка становится прозрачной, почти невидимой глазу.
        Полагаю, нет надобности напоминать: туман — не облако. Некоторые считают, что это одно и то же. Не хочу разводить полемику, но, по твёрдому моему убеждению, туман, не имеющий ни канальцев, ни оболочки, — всего лишь безжизненное скопление капелек молока, которым не нашлось места в облаке. У этой лишённой формы субстанции нет ничего общего с низко плывущими облаками. Тем не менее их часто путают — очевидно, руководствуясь общеизвестной, но совершенно неверной поговоркой: «Облака вверху, туман внизу». Непонятно, отчего многим так трудно признать, что облака облакам рознь? Одни, действительно, парят в вышине; другие, поскромней, стелятся у са́мой земли. Разве мы, люди («ходячие облака», как я люблю нас называть), так уж сильно отличаемся от них?
        Больные облака обычно жмутся к земле. Встретив облако, дрожащее мелкой дрожью и не улетающее при вашем приближении, попробуйте осторожно его потрогать. Если облако окажется прохладным и отпрянет от прикосновения, значит, всё не так плохо; если же оно сухое, горячее, твёрдое и неподвижное — болезнь зашла далеко, облако в любой момент может лопнуть. Тогда остаётся одно: проткнуть его прокалённой кочергой. Принудительное молокопускание, безусловно, травмирует облако, зато сохраняет ему жизнь.
        Если облако горячее, но всё ещё мягкое, нужно обернуть его влажным согретым полотенцем: это поможет порам раскрыться. Затем облако следует уложить на бок и плавными круговыми движениями помассировать область ареолы. Попробуйте что-нибудь при этом напевать или тихонько насвистывать: так оно скорее расслабится. Если молоко вдруг хлынет струёй, не пугайтесь — просто уберите полотенце и дайте облаку взлететь. Опасность позади, вы его спасли.
        Встречаются невротические облака, из которых молоко, кажется, вот-вот польётся ручьями, а на деле не вытекает ни капли. Подобное расстройство жизнедеятельности есть своего рода безумие — если, конечно, этот термин применим к существам, не проявляющим ни малейшего признака того, что принято называть умом. И всё же мы невольно приписываем им человеческие черты: ведь в своём смятении они так похожи на нас. Сочувствуя облакам, мы видим в их поведении нашу гордость, наше страдание.
        Есть и такие облака, которые лишь кажутся облаками. Из них льётся не молоко, а холодная, безвкусная, ненасыщающая жидкость. Раньше её считали ядовитой, но сейчас известно, что она не имеет никаких свойств — ни полезных, ни вредных. Облакоподобные сущности, в которых она содержится, на самом деле лишь оболочки истинных облаков, захваченные, если можно так выразиться, чуждой молоку жидкостью и вынужденные влачить по небу свой фальшивый груз, примкнув к настоящему облачному каравану. Как ни странно, встречаются люди, кому это вещество — безмолочное молоко, голый абстракт! — по вкусу. Мне они внушают страх. Невольно думаешь: может, у них зависимость? Но нет, эта жидкость — так называемая вода — даже и не наркотик. Невозможно испытывать в ней нужду; её природе чужды страсть, любовь, нежность. Простая учтивость, и та слишком горяча для неё.
        Вода современна — до крайности, до жестокости. Ею вспоенный, грядёт новый мир. И мы, отлучённые от молока, скоро встанем на ноги, чтобы воцариться над детской, отбросив в сторону наших плюшевых мишек. На смену жаркой любви, единившей нас с небом и наполнявшей благодарным трепетом, придёт убогое эстетство, побуждающее одних малевать пейзажики по выходным, других — впаривать домохозяйкам фотообои с природой. В далеком детстве, проголодавшись, мы ложились на траву и подставляли небу раскрытые рты; мы знали, что небо не забудет нас, и оно не забывало. В новом, водяном мире придётся искать убежища от дождя — случайных, бессмысленных капель, без всякой причины падающих с бесчувственных небес. Если такой день вправду настанет — пусть преданные нами облака обрушат на нас свой груз. Пусть идёт дождь, сорок дней и сорок ночей, пусть повсюду будет вода, одна лишь вода, и ни капли напиться. Пусть я утону в ней от жажды, чувствуя на губах забытый вкус молока.

О физических свойствах
(из «Пособия для небописателей»)

       

• Небо было тёмное, надменное и, несмотря на стопроцентную видимость, недоступное.        
• Скользя по дымно-сизому небу, взгляд наш коснулся девственных вершин облаков, а после — их округлившихся чрев.        
• За целомудренной ширмой облачности небо переливалось всеми оттенками огня и влаги.        
• Лёгкое кружево слоистых облаков вздымалось и опускалось от биения чувственности.        
• В перистых облаках, небрежно рассеянных над пышным пологом тумана, сквозило вызывающее высокомерие.

        Силу любви неба к нам можно вычислить. Она может быть выражена в различных формах: 1) давление молока m, представляющее ту часть полного атмосферного давления p, которая привносится молоком; 2) относительная влажность m/ma, то есть процентное отношение фактического давления молока к максимально возможному (соответствующему предельному насыщению) давлению молока ma, которое определяется количеством нежности, испытываемой небом (необходимо отметить, что абсолютное насыщение зависит исключительно от любви и экспоненциально убывает с понижением уровня страсти; то есть, чем сильней испытываемая небом любовь, тем меньше оно удерживает в себе молоко); 3) точка росы, представляющая собой величину силы романтического чувства, которой должен достичь воздух при данном давлении молока для начала лактации.
        Старинное поверье, гласящее, что люди, рождённые во время молочной бури, умеют вызывать молоко, в наше время считается не лишённым оснований. Власти многих городов, входящих в молочный пояс, даже решили возродить у себя должность заклинателя молока, в чьи обязанности входит массаж облаков и исполнение способствующих лактации песен. Варварский обычай стрелять по облакам снарядами, напротив, канул под влиянием общественного негодования в прошлое. Даже те страны, чьи небеса недостаточно их любят, постепенно пришли к убеждению, что лучше не осыпать стрелами или пулями редкие залётные облака, а воздействовать на них более мирными способами. Знаменитые заклинатели специально приезжают в эти обделённые любовью страны (их визиты широко освещаются в прессе), чтобы своими песнопениями призвать облака и вызвать молочный дождь. Удаётся им это далеко не всегда: нужно немало времени, чтобы завоевать расположение столь суровых небес.

О желании и влечении
(из «Пособия для небописателей»)

       

• На западе небо всей своей тьмой отталкивало наш пылкий взгляд, но на востоке уже розовело нарастающее волненье.        
• Алые верхушки облаков затвердели.        
• Воздух казался наэлектризованным.        
• Всё небо было во власти силы Кориолиса.        
• Облака трепетали/набухали/пылали под шёлковым поясом ветров.        
• Посредством турбулентной диффузии тепло распространилось по всей небесной плоти, и небо не смогло сдержать раскат грома.

        В книгах всё просто, всё понятно. «Красным небеса горят — счастье моряку сулят». За А непременно следует Б, «сладкий трепет» охватывает «небесный свод» — и вот вы уже купаетесь в молоке. Небо в романах пьянит и волнует нас. Но небо над головой обескураживает: в нём лишь сдержанность и ожидание. Мы пишем «Небо здесь восхитительно» на обороте открыток с видами, но по дороге к почтовому ящику не отрываем глаз от земли. Покупаем надувные пластиковые облака и всё реже выходим из дома.
        Когда-то все мы знали, как вступить в любовную близость с небом. Посмотрите на младенцев: они сосут, причмокивают, теребят грудь. В этих врождённых инстинктах сохранились черты древнего искусства. Однако в нынешние смутные времена мы перестали себе доверять. Потому осмелюсь напомнить, как нужно действовать.
        Прежде всего — небо вправду нас любит. Что бы мы ни делали, оно оросит нас молоком: так малыш получает ласку, даже когда заходится в плаче, и ему вовсе не нужно прихорашиваться и заигрывать со взрослыми, чтобы тех тянуло ущипнуть его за щёчку. Мы слишком боимся выглядеть глупо; боимся признать, что чего-то нам не хватает. Или сделать что-то не так. Пора отбросить эти страхи.
        В любовных ласках всегда есть простор для фантазий. Но именно эта свобода пугает новичков. «Если нужна плётка, — говорят они, — дайте нам плётку подходящего размера и научите ею пользоваться; если надо что-нибудь ещё — освоить подачу сверху или парочку движений фламенко — прекрасно; но не посылайте нас под это огромное сладострастное небо неготовыми и с пустыми руками!»
        Что ж, можно пробовать и плётки, и теннисные ракетки, и дробь каблуками. А ещё — флюгеры, ленты и воздушные шарики. Филологический анализ и изготовление рыболовных насадок тоже подойдут. Иными словами, несть числа способам расположить к себе небо, главное — вкладывать в них достаточно чувства. Не буду учить тому, что должен подсказать ваш собственный вкус; расскажу лишь азы.
        Выйдите под открытое небо. Не знаете, как сделать, чтобы оно вас заметило? Об этом не беспокойтесь. Небо уже касается вас, и любое ваше движение — ласка.
        Согните палец. Чувствуете лёгкое сопротивление? Попробуйте снова. Небо стыдливо отстраняется, и тут же нежно уступает? Смело протяните руку и сожмите его. Ощутите, до чего оно мягкое; осознайте, что оно принимает от вас всё. Нам неведома такая свобода. Приоткройте рот, пусть небо скользнёт в него. Вберите его в себя, отпустите, легонько подуйте. Чувствуете тёплый ветерок? Вслед за ним проведите по небу пальцами. Нажмите чуть сильней, потом погрузитесь глубже, постепенно проникая всё дальше. Не бойтесь причинить небу боль. Совершайте ритмичные и равномерные движения. Вскоре молекулярная вязкость повысится. Шепните небу, какое оно красивое. Ускорьте движение пальцев. Почувствуйте, как небо тесней приникает к вам, и, не ослабляя напор, стремитесь навстречу.
        Как только начнут стягиваться облака, дайте себе волю: теперь почти всё, что бы вы ни делали, будет доставлять наслаждение. Ничто не покажется слишком грубым, и если вам всё ещё нужны ваши плётки и ракетки — доставайте их. Отыщите на небе самую чувствительную точку и можете стегать со всей мощью. Самое время огласить небеса какой-нибудь из древних млекогонных песен. Если вы не умеете петь, не страшно! Небо можно покорить и бессловесными вскриками.
        Точка росы уже близится. Забудьте все правила. Небо любит вас. Облака сгустились над вами. Жаждете молока? Подставьте горсть и скажите небу: «Я люблю тебя».

О млечном дожде
(из «Пособия для небописателей»)

       

• Небо, уже не владея собой, отдалось охватившему его блаженству.        
• Сладостная му́ка исторгла влажные испарения из пульсирующей сердцевины небес.        
• Мы закрыли глаза, ощущая тёплые капли на поднятых кверху лицах.