Что есть время – в жаркий полдень в умноженной пустотой квартире, когда слабо дышат шторы, когда телом чувствуешь строгую фактуру диванной накидки, когда чайная ложечка завязла в высыхающей кофейной гуще, когда на полу навалены книги, застигнутые прихотливым капризом на случайной странице? Капают ли минуты, набухая дрожащими овалами, томительно вытягиваясь, нехотя отрываясь? В какую летейскую чашу? Куда?
        Нега. Упоительная лень и нега навевают мгновенную дремоту, и ты смотришь обрывок какого-то сна: без конца и без начала; очнувшись, разлепляешь губы и (не без сожаления) сползаешь с дивана – попить воды. Жарко. Какой-то средиземноморский полдень – белое солнце, белый песок, родник, араб у родника... Значит, ты еще не проснулся и это еще один сон, поверх предыдущего: не первый, но, кажется, и не последний. Сколько слоев на моем палимпсесте?
        Еще один. Бабочка. Трепыхая простецкой татуировки крылышками, она резко забирает вверх, оставляя баснословно древнего китайца с его китайским носом и баснословно искусного прозаика – с гоголевским, который весьма идет его пернатому псевдониму. Сломя усики, она несется, словно подхваченный ветром лоскуток белой бумаги, на фоне тяжелой зелени леса. Только слепой не увидит ее, да и тот увидел: во сне. Но бабочка отважно преодолевает вязкий контекст и вырывается на вольный воздух. Впрочем, силы покидают ее, и она падает прямо мне на лицо. Я просыпаюсь.
        Вокруг меня книги. Раскрытые наугад книги со вставшими на дыбы страницами. Тысячи, миллионы, миллиарды слов ползают по ним черными в белую крапинку гусеницами, лист за листом изгрызая белое пространство, покрывая его собой, спариваясь в чудовищных оргиях, оставляя потомство в куколках. Рано или поздно из одной из куколок вновь вылетит бабочка. Бабочка.