Одиннадцатого апреля, на Пасху, я купил серебряный перстень со скарабеем. За день до этого, гуляя с дочерью, я встретил пятерых незнакомых между собой человек, которые сообщили мне одну и ту же Ужасную Новость.
– В этом фильме всё время слушают музыку...
– Музыку.
– Да. И мелькают полосы, как в телевизоре. У меня горло болит.
– Скоро пройдёт. То есть у них магнитофон всё время играет?
– Ну да, мыльница такая... И они слушают всякие записи начала семидесятых – Прокол Харум, Фэмили... Кримсон, само собой.
– И анашу курят?
– Нет. Они просто сидят и слушают музыку. А потом одного из них убивают. Польский фильм. Очень хороший.
Она была дома. Это был её дом, доставшийся ей после смерти родителей, хотя родители вряд ли этого хотели. Я жил у неё, и теперь этот дом был отчасти и моим.
Она сказала:
– Я вне себя от ярости. По-моему, ничего не выйдет.
– Опять?
– Да. Сегодня вечером.
– Значит, ещё две недели – коту под хвост?
Она засмеялась. У неё имелось две основных разновидности смеха, но иногда они смешивались, и это было омерзительно.
– Тебя в принципе нельзя оставлять одну?
– Йес.
Имеется некоторое количество малиновых вещей. В частности, малиновый галстук покойного деда и малиновая мочалка дочери. Малиновая записная книжка и штопор с малиновой ручкой. Ещё один малиновый галстук и малиновая обложка для проездного. Малиновая расчёска и того же цвета зубная щетка. Малиновый пластмассовый тазик и стулья, обитые малиновой тканью. Малиновые трусы и футболка. Синий джемпер с малиновыми квадратиками. Малиновые носки. Носовой платок, малиновый с белым. Ночной фонарик, малиновый с белым. Три книжки Владимира Казакова, изданные в "Гилее", малиновые. Один из бесчисленных томов Собрания Сочинений Ромена Роллана в малиновом переплёте, внутри – то ли "Жан-Кристоф", то ли ещё какой-то роман, с эпиграфом из Ригведы и последней фразой: "Я бросаю вызов богу!" Малиновая девочка из популярной сибирской песни. Детский шампунь "Малина". Ягода малина, в конце концов. Пара кассет с "King Crimson". Надпись "I Love You", сделанная лет десять назад губной помадой на зеркале в одной из квартир по Ангарской улице...
Стоп, стоп. Быть может, всё это являлось тёмно-вишнёвым?
Шесть тысячелетий большого виртуального джанка.
– Алё. Это я.
– Слушай... у меня к тебе вот какой вопрос. Какой сейчас год от Сотворения Мира?
– В книжке какой-нибудь посмотри. Где-нибудь, где про Куликово поле. Наверняка есть.
– Зачем мне это надо? Ну надо, тебе-то какое дело.
– Да. В Макдональдсе, как обычно.
– Ну нормальный мужик, я его знаю. Тебе-то какое дело, кто он такой?
– Нормальный продукт. Бодяженный, ясный палец, но в меру. Ну то есть он как бы ещё раньше бодяженный. Ты, чем спрашивать, лучше в книжке посмотри, о чём я тебя просил.
– Нет. Юлианский или Григорианский – это не то. Мне нужно именно от Сотворения Мира.
– Слушай, я тебе сказал: всё нормально. Никто не дин?мит, всё хорошо. Ты приносишь деньги и всё.
– Ладно, пока.
– Да, в Макдональдсе в шесть. Не забудь посмотреть, ладно?
– В шесть. Гуд бай.
В те дни мы ходили по улицам и смеялись...
Не имея возможности говорить, не имея возможности развлекать...
Но когда мы подходили к воротам Старого Города, смех сползал с наших лиц, как плохо закреплённая кислородная маска. Мы уже тогда боялись, что нам могут сообщить Ужасную Новость.
Мы никогда не входили в эти ворота. Иногда мы слышали голоса, иногда – смех, но это был другой смех, не имевший с нашим ничего общего.
Мы ходили по улицам и смеялись. Мы заходили в магазины и брали понравившиеся нам вещи, мы целовались где попало и с кем попало, мы говорили, что скоро наступит Царство Божие на Земле. Стреляли мелочь на кофе и сигареты, покупали вино, слушали музыку в привокзальном кегельбане. Гадили где попало. Ненавидели мертвецов. Справедливости ради следует сказать, что Старый Город нас почти не интересовал.
Однажды утром мы услышали громкий шум, доносившийся из Старого Города. Мы подошли к воротам. Мы слышали крики, выстрелы, чудовищный скрежет неизвестных нам механизмов и звуки поцелуев, записанные на неизвестный носитель и воспроизводимые с такой громкостью, что они заглушали всё остальное... Мы купили восемь пластиковых бутылок со "Спрайтом" и стали ждать. Вскоре все звуки стихли.
И тогда мы вошли. И увидели мертвецов на поле.
С утра, наверное, просил Хозяина о паре бутылок пива. В три часа дня – стрелка со мной на Пушкинской, у Головы. Мне вечером в Георгиевский.
– Здорово! Давно стоишь?
– Минут пять. Как там твой сатанизм?
– Нормально.
Я простужен. Собираюсь читать в Георгиевском. Надо где-нибудь распечатать тексты с дискеты. Если не распечатаю, не буду читать. Займусь чем-нибудь другим. Напьюсь, например. И подарю перстень со скарабеем кому-нибудь из прохожих на улице.
К нам подходит лучезарно улыбающийся молодой человек. Без предисловий:
– Скажите, верите ли вы в Бога?
Я благоразумно молчу. Мой спутник – наоборот.
– Да. В Бога мы верим. Но поклоняемся Сатане.
Произведённым впечатлением явно доволен.
– Вот тебе что твой Бог дал? Стоишь в метро и докапываешься к прохожим. А мне Сатана и работу нормальную дал, и денег, и друзей...
Дальше я не слушал. То есть я знал, о чём они будут говорить дальше. Внезапно уличный проповедник обратился ко мне:
– А ты? Ты тоже сатанист?
– Нет. Я не сатанист.
Я возвращался из Шереметьево, проводив своего отца. На Чеховской ко мне подошёл человек и задал тот же самый вопрос: верю ли я в Бога? Я посмотрел на него. Нужно было что-то ответить. Слова ответа медленно возникали перед моим мысленным взором, я произносил их так, чтобы ни одно слово не потерялось:
– Как говорил покойный капитан Шелест, прошлого у нас нет.
Они собирались издавать глянцевый журнал с таким названием на деньги матушки Медоуз. А спустя полгода между ними состоялся примерно следующий диалог:
– Почему в России нет настоящей кислотной прозы?
– А ты уверен, что настоящая кислотная проза нужна России?
В то утро он собрал себя из разбросанного по комнате пенопласта. Он разбудил остальных и сказал:
– Это произошло. Вы понимаете, это произошло. Необходима фиксация. Мне нужна чистая кассета.
Через полчаса он получил кассету с Дэвидом Боуи и смог записать на неё всё, что хотел.
Джанк – это мусор. Не какой-нибудь там героин, как у Берроуза, а просто мусор. Я несколько лет имел дело с героином, но никогда не называл его джанком. Мне и в голову это не приходило. Эйч, дерьмище, серый, чёрный – как угодно, но не джанк. Джанк – это просто мусор. Мусор, который лежит на улицах и в квартирах, мусор, который отправляют по почте. Он не имеет отношения к наркомании. Мусор, который всегда с тобой.
Они говорят: вот, кислота развивает Сознание, а героин – это смерть. Как будто с помощью химии надеются обрести бессмертие, а смерть не имеет никакого отношения к развивающемуся Сознанию. Рано или поздно они зальют своим Сознанием весь Космос и ещё пару Дешёвых Гостиниц впридачу.
Убивали негров в ЮАР, развлекались иными способами. А я приехал в Киев и остановился в Святошино у слабознакомых книготорговцев.
В их холодильнике присутствовал чистый ян: пачка геркулеса, большая банка с "Хмели Сунели" и маленькая банка с нещелочёным винтом.
В Киеве в то время было много русских бандитов. В Вильнюсе, кстати, в то время их тоже было немало. Не знаю, с чем это связано.
В Киеве русские бандиты однажды зашли в кафе-мороженое, закрыли за собой дверь и забрали деньги у всех посетителей, а потом ушли. У меня они не забрали денег, потому что денег у меня не было.
Книготорговцы из Святошино пили водку и воровали дорожные знаки. У них была большая коллекция.
Если не считать воспоминаний лирического характера, то это всё.
Из цикла "Ужасная новость"