Дорогая Мума!
Почему ты не прибегаешь на наш мостик? Где переплет без стекла – окно в светлое будущее. Давно я говорю тебе: рви когти от недоумка Герасима, чую, неладное он замышляет.
Я теперь живу в эпистолярной мастерской. Хозяин мой эпистоляр. Вместо верстака у хозяина стол, заваленный листочками. Неможется ему. Все кашляет и кашляет и за столом корпит.
Не знаешь ты, моя рыжая, говорит, чем мне рассказ закончить. А кто сейчас что-нибудь знает? Тут сущий цирк, Мума! Эсер стоит на меньшевике, а на нем – большевик стоит и ухмыляется. Такой фокус-покус! Не тяни резину, рви сюда, Мума! Что-нибудь интересное случится.
Твоя Каша
Милая Каша!
С трудом тебе тут накарябала. Я ведь малограмотная псина. Ты права, неладно с моим хозяином. Да разве разберешь, что у немого на уме? То два дня кряду не кормит, то вчера – на руки меня берет, к груди прижимает. Словно прощается, сбыть кому хочет. Гладил он меня, гладил, а сегодня камень принес, оглаживает, загадочная русская душа.
Барыня ругается, дождик моросит. Храпит пьяный Герасим. А я сижу, поскуливаю, блохи заедают. Хоть бы отвел меня искупаться.
Твоя Мума
Дорогая Мума!
Боюсь, беда с тобой стряслась. Ах, Мума, Мума! Вчера ночью слышу я невообразимый писк: крысы и крысята тронулись с насиженного места. Ихний предводитель, трехглавый Крыс, подмигнул мне красным глазом, дескать, скоро будет революция. Это ж какая радость для нас, собак! Сколько будет похлебки, костей разных, теплых нар, и все поровну! Но боюсь, Мума, ты до этого не доживешь. Наверное, ты уже встретила Большую Белую Собаку, вокруг которой вьются крылатые собачата, похожие на снежинки.
А в спальне заходится кашлем хозяин. Совсем занемог. Завтра уезжает в Ялту.
Вот я и не знаю, хочет ли он дожить до революции?
Всегда твоя, К.