Прихожая

Мартышка, и нас не минует прекрасное.

        Коридор, начинаясь в подвале, вплетался в небо, и всегда нужно было держать в уме ту комнату, в которую хочешь попасть. Сестра говорила, что все хрущёвские квартиры имеют одну общую прихожую с зеркалом, вешалкой и разбитым телефоном, что если ключ положить остриём на язык, можно увидеть то, что́ он открывает. Итак, неделя приходила с балкона: воскресенье, понедельник; над моей кроватью была среда. Дни притаились в шкафах. Наши окна выходили на второй этаж, но если незаметно подкрасться к балкону, то на мгновение можно было увидеть лес, в котором сорвавшийся лист падает целую зиму, ущелья, пронзившие землю, и... планета смущённо набрасывала покрывало домов, как вуаль. Нам становилось огромно от слёзного счастья. Ася спускалась во двор, а я выплёскивал на неё поток конфетти, которые менял у бабушки на цирк и мороженое. Сестра танцевала.

        Клара подметала коридор, а Карл курил. Клара опустилась на колени и вытерла пол, а Карл надел шляпу и вышел из номера. Клара была девственницей, а у Карла в Ростове был сын. Клара была сиротой, Клара жила на чердаке, на чердаке стояла кровать, стоял сундук с бельём, на дне сундука лежало ожерелье.
        Клара понравилась Карлу.
        Кларе понравился Карл.
        Карл.
        Клара.
        Клара.
        Карла.
        Кларл.
        – Ой! – сказала Клара.
        – О-го-го! – сказал Карл.
        Клара убирает в коридоре. А Карл сидит на сундуке с бельём и курит. Клара уже не девственница. А Карлу не нравится Клара. Кларе хочется замуж. А Карл хочет в Сочи. Клара опустилась на колени и вытерла пол. А Карл полез в сундук за трусами и нашёл ожерелье.
        Клара купила пачку вермишели.
        Карл забрал ожерелье и уехал в Сочи.

        Юрий Сергеевич смотрит на след от самолёта и говорит, что самолёт убивает пространство. И машины убивают, и глупые люди, и булочник. И кондуктор трамвая. Все рассекают пространство и все его губят.
        "А что делать?" – спрашиваю. "Ничего не делай: наблюдай", – говорит Юрий Сергеевич, бешено размахивая руками.
        В это время в стакан упала амёба. Вода свободно входила в неё и выходила. Так вода в стакане превратилась в амёбу.
        Юрий Сергеевич поднял стакан и проглотил его содержимое. Но не знал, что существует закон, по которому стакан проглотил его.

        – Ну, как вам моя служанка? – комната была намного старше здания, в котором располагалась: северные стены её, никогда не знавшие солнца, были увиты плющом, а то, что снаружи показалось мне причудливой занавеской, было самым настоящим сводом. Впрочем, та часть гостиной, где я находился, являлась оплотом восьмидесятых: была оклеена обоями, над отполированным сервантом висел плакат с обнажённой девицей – идеал неизвестной эпохи. Женщина продолжала:
        – Они сели по берегам Днепра и курили костры, – говорила она всё громче, и всё сильнее удивляясь собственным словам, – и падали птицы в реку, и шумные звери выпрыгивали из воды, и тени ложились от разных солнц. Когда боги, оглохшие от молитв, ушли, мир перестал себя вспоминать. Они были склабы, придумали имена и названия всем предметам (а сестре не придумали, сестра – Лыбедь!). Построили город... и маленький городок, но со стенами более страшными, чтобы не обижали. Когда маленький вырастет, то станет главнее: мамы главнее, папы и президента. А ещё будут куклы, верхотой с дом, и жираф. Папа станет жирафа бороть, но тот его укусит и убьёт. А Ганс победит жирафа и станет спать с мамой... совсем как папа.
        На меня, хлопая глазёнками, смотрела девочка: с женской грудью, свысока, томительно потягиваясь, но – лгунья, подлиза, сластёна:
        – А лошадь меня не лягнёт? – сказала, состроив рожу. – Штаны не снимай: не дам!