Мы спустились на лифте до первого этажа, повернули налево и спустились еще по лестнице. Я вошел в павильон. Там было полутемно и пахло индийскими "палочками", как в магазине "Путь к себе" - я однажды был там и покупал ладан для сестры.

В небольшом помещении стояло несколько девушек. Все девушки, естественно, были голые. Я сделал невольное движение, чтобы надеть рубаху, которую нес в руках всё это время, но Кох, ободряя меня, сказал:

- Это тантристки. Раздевайся дальше и ни о чем не думай. Чтобы попасть в безголовый балет, ты должен пройти одну операцию. Главное, ни о чем не думай.

Девушки не обращали на меня никакого внимания. Однако раздеться до конца я всё никак не решался. Я стоял уже в одних трусах и одном носке, который решил оставить на всякий случай, чтобы не подумали, что я стесняюсь. Посреди павильона был эскалатор - как в метро или в Детском мире. Он вёл наверх, на другой этаж, но не работал. Наверху, в самом конце эскалатора, где начинался другой этаж, висел чёрный занавес до самого потолка. Эскалатор уезжал прямо за занавес. Справа от входа было большое круглое окно с затемнением, около которого всё время неподвижно лицом к стеклу стояла одна девушка. Ещё две сидели в кресле и курили, передавая друг другу по очереди, длинную сигарету. Я, чтобы как-то сгладить неловкость, спросил сидящих:
- Девушки, вы случайно не знаете, который час?
Они посмотрели на меня и засмеялись. Смеялись очень долго, чем крайне смутили меня. И даже та, у окна, повернулась и, посмотрев на меня, смеялась.
- Извините, - выпуская дым, манерно ответила одна курящая, - мы забыли одеть часы.
И они снова засмеялись.
- Правильно говорить не одеть, а надеть, - сказал я, чтобы как-то их уязвить.
Девушки переглянулись. Другая, не та, которая говорила, потушила сигарету, поднялась, подошла ко мне и сказала:
- У тебя больше нет головы, - и провела мне ребром ладони по шее - как отрезала.
Я никогда не видел, чтобы обнажённая девушка - и так близко ко мне. Мне было стыдно, что Кох всё еще здесь. Я закрыл глаза... В павильоне вдруг заиграла музыка. Современная, ритмичная такая. Громко очень заиграла. Сердце моё так и запрыгало.

Когда я открыл глаза, эскалатор поехал. Две девушки стояли на ступеньках и танцевали. В стороне осталась только та, что стояла у круглого окна. Девушки танцевали здорово, как настоящие индианки. Только родинок на лбу не хватало. Признаться, я начал терять голову. Меня так и тянуло за ними на поток, тем более что они по очереди манили меня пальчиками. Ну, это, понятно, так по танцу полагалось, но тогда мне казалось, что они меня приглашают с ними сплясать. Ноги мои, не знаю как, сами собой начали приплясывать. Про стыд, про то, что сам полуголый, я уже позабыл. Запрыгнул к ним на эскалатор и пошёл выписывать, как тогда, на свадьбе у двоюродного брата. Странно: вроде и выпимши не был. Только музыка была уж больно лихая. Да и сам я не молодой уже. Начал задыхаться. А девчонки, танцуя, пропали за чёрным занавесом, что был в конце эскалатора-то, вроде как вещи на таможне. Я - за ними, потому как уж очень ловко они животами-то двигают, загляделся на них, не оторваться. Затащило и меня за занавес. Надо бы хоть перекреститься, прежде чем соваться в чёрный ящик-то - да уж, видно, сам бес меня тащил. А там, в кромешной тьме, как что-то так - раз! - полоснуло меня. Не иначе, током долбануло. Свалился я там и, наверное, сознание потерял.

Я помню, как сестра, давно уже, ходила на сеансы какого-то известного экстрасенса. И потом рассказывала мне, как люди прямо в зале засыпали - "впадали в транс", как она говорила. Думаю, что и меня усыпили таким макаром.

Вижу: будто я снова в павильоне с той стороны, но только вишу под самым потолком, и девушка стоит у круглого окна. В это время голубой свет ударил оттуда и осветил ее. И как будто окно - это круглое озеро. Вода в нём такая чистая-чистая, даже дно видно с камешками. И по этому озеру, как белая лебедь, плыла эта девушка. Вернее она и была Белая Лебедь, только с лицом девушки.

Спускаюсь я медленно на воду, словно птица, сажусь. Плыву. Она плывёт мне навстречу, смотрит на меня ласково; сарафан голубой, весь в жемчугах, и щёки ее розовеют, как зори утренние... Настоящая красавица, которую разве в сказках на картинке увидишь, да на обложке в журналах. И мне всё хочется поближе подплыть к этой Лебеди. А она то отвернёт голову, то вновь на меня смотрит. Шея у неё лебединая, белая, так и изгибается. Я же, сам не знаю почему, уже как будто лодка. Плыву, деревянный, узкий, весь пропитанный какой-то чёрной смолой, по течению, и сидят внутри меня какие-то ведьмы, расчёсывают свои волосы. Движемся мы все к какому-то водопаду, отдаленный шум уже слышен. Лебедь белая глаза свои потупила. А те, что сидят на мне, тихо смеются и шепчут что-то про воду, и встряхивают волосами своими чёрными. Шум водопада всё ближе. Гляжу вперёд. Обрыв уже виден. Сейчас, сердцем чувствую, ухну вниз. А у самого края воды стоит... не могу передать, весь огненный такой, лицо горит, а в руке у него острый меч, и что раньше за шум водопада мне казался, то был его голос. Замахивается он мечом, а меня как раз на него несёт, прямо головой, как на плаху. И ничего не могу с собой сделать, прямо досада и страх берёт! Вдруг Лебедь рядом со мной как шею свою выпрямит, крылья расправит, как захлопает ими по воде! - Тут я и пришёл в себя. А огненный тот, последнее, что я видел, всю лодку мечом искромсал, вместе с ведьмами, сам взлетел, а вода вся вниз ушла. Истёк водопад.

Открыл глаза и сразу ослеп. Лежу на столе посреди комнаты. Как в операционной. В глаза бьёт яркий свет. При этом щекотно. Слышу голос как из репродуктора:
- Ну, как, Василий? Операция прошла нормально?
Хочу ответить, но только шевелю губами. Язык присох.
- С днём рождения, Василий! Поздравляю с успешным началом техногенизации!
<...>

<...> Мы бежали, совершенно голые, по февральским московским улицам, от наших тел валил пар, и нам было стыдно и весело. Бледные хмурые москвичи, похоже, не принимали всего этого всерьез и только глубже закутывались в свои меховые воротники, продолжая тем не менее подглядывать за нами исподтишка. Бежать нужно было через добрую половину города. В церкви Введения зазвонили к вечерней. В считанные минуты мы достигли Садового, пересекли кольцо и нырнули в Мещанскую. Чёрный джип остался торчать в пробке на Сретенке. Мы бежали по середине дороги прямо навстречу машинам, и ни одна тварь не смела задеть нас даже крылом. Постовые ГИБДД, мерзнущие на своих постах, забывали про движение машин, смотрели и свистели нам вслед. Некоторые пытались нас преследовать - но куда там: мы мчались быстрее ветра, а незадачливые регулировщики, несмотря на всю их сноровку и форменную одежду, один за другим попадали под колеса грузовиков.

Мы пулей пронеслись по Олимпийскому, смешались с толпой у Театра зверей, где шло уличное представление с медведями; потом ловким маневром обогнули Суворовскую площадь, столкнув лбами две машины преследователей, дальше неслись по Селезневке, мимо бань, где добрая женщина, торговка, протянула нам два душистых веника - чтобы хоть на что-то было похоже, вырулили на Достоевского, потом летели по трамвайным линиям, опережая оранжевые и синие вагончики, миновали сквер памяти Венички и выбежали на Сущёвский. Под Савёловским мостом из-за нас произошла авария машин из двенадцати. Москвичи лениво наблюдали за всем происходящим сквозь протертые дырочки в замерзших стеклах троллейбусов, сетовали на водителей, на непогоду, на городские власти, на соль, которой посыпают дорогу, но ничему не удивлялись. Что ж - Москва за свои 800 с хвостом видала и не такое.

Еле-еле выбрались на Бутырку. Огляделись. Теперь за нами разворачивалась настоящая погоня. На нас наступали сразу с трёх сторон: и с Сущёвского, и с Новослободской, и навстречу нам, с Дмитровки. Полицейские в черных тулупах и серых меховых шапках, сине-белые полицейские машины, бедные недобитые московские дворняги с заливистым лаем, пятнистый омон, спецназовцы с автоматами, какие-то лыжники - все гнались за нами по пятам, и я понял наконец, что сегодня нам не уйти. Круг смыкается. Бутырка станет нашей конечной... Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небесного водворится... Заступник мой еси и Прибежище мое, Бог мой и уповаю на Него. Яко Той избавит тя от сети ловчи...

Нам удалось-таки на время усыпить бдительность преследователей. С Бутырки мы ушли во дворы и немного перевели дух. Впереди был Петровский парк. Мы надеялись, что старые деревья укроют нас от погони. Показались ворота - я узнал вход на Восточную трибуну стадиона "Динамо". Подумал: "Выручай, любимая команда" - и мы забежали внутрь.

Когда-то в прошлом веке я болел за "Динамо", ходил на матчи, даже делал выезды в Питер и Вильну, не представлял, как можно пропустить тур, но со временем интерес как-то сам собою пропал. Часть моих любимых игроков продали в Европу, другая часть стала бузить, и я охладел. Теперь не знаю даже, кто играет за основной состав, хотя раньше ходил и на дубль.

Мы проскочили в ворота, они тут же закрылись, а следом в них врезался полицейский мерседес. В следующую секунду прямо ему в зад на полной скорости вошел жигуленок и исчез, как проглоченный. Шофера мерседеса расплющило на месте, а окровавленный старший машины вылез разбираться, потрясая своим удостоверением. Плохо дело, - подумал я. Динамо - милиция, сейчас их впустят, и нам конец. Но их не впустили.

Пока кровавый мент доказывал свою правоту, меня взял за локоть какой-то молодой парень, похожий на монаха, в белом одеянии с капюшоном. Самбист какой-нибудь особенный, наверное, из общества Динамо. Он, улыбаясь и словно не замечая моей спутницы, указал мне на дверь подъезда. Мы вошли. Парень довел нас до раздевалки и открыл дверь ключом. Я был поражен: это была уже не столько раздевалка, сколько гостиничный номер - не люкс, конечно, но вполне сносный. Там был душ, две кровати, холодильник. На кровати лежали аккуратно сложенная форма - точь-в-точь как у того парня, только чёрная. Мы приняли по очереди душ, переоделись. Мы ни о чем почти друг с другом не разговаривали - сначала было не до слов, теперь нас обоих наполняло предчувствие. Мы смотрели друг на друга и улыбались.

Через час "самбист" снова предстал перед нами и жестом пригласил нас выйти. Он повел нас прямо на поле, и здесь меня ждал еще один сюрприз.

Я часто бывал на "Динамо", помню и Бескова, и Яшина, и Газзаева, но я никогда не видел, чтобы зеленый газон был сплошь черно-белым от расположившихся на нем монахов. Они стояли неподвижно, лишь изредка крестясь и слушая проповедь какого-то, как я понял, схиархимандрита, находившегося в центральном круге на возвышении. Стадион за эти годы, пока я не следил, успел стать крытым: как бы четыре, идущих от каждой трибуны козырька сходились куполом на огромной высоте. В центре купола я увидел Лик Спасителя, а точнее сказать, Он заметил меня. Я перекрестился. Прекрасная моя незнакомка, имени которой я все еще не знал и которую я продолжал вести за собой, поглядев на меня, высвободила свою правую руку, чтобы также перекреститься, но почему-то раздумала. Нас провели на Южную трибуну, прямо в ложу и сделали знак подождать.

Тем временем на весь стадион грянуло дружное "Аминь!" - проповедь закончилась. Монахи стали расходиться - в точности как футболисты, когда уходят на перерыв. Схиархимандрит, постояв еще немного в центре, неожиданно направился прямо к нам. Когда он приблизился, я увидел, что это не кто иной, как хорошо известный мне бывший тренер "Динамо" по футболу (имени называть его здесь я не буду). Время, в которое я не видел его, изменило его лицо: глаза его сияли каким-то особенным светом, борода была совершенно седой, а голову прикрывала схима.
- Ты ли Василий-бондарь? - спросил старец, прозорливо всматриваясь в меня из-под капюшона.
- Я, - ответствовал я. Он сделал нам знак подойти под благословение; мы подошли, он благословил нас.
- Да будет на всё святая воля Бога нашего, животворящей Троицы! - произнес старец так, что нас (я почувствовал, что и девушка, которую держал за руку, вся затрепетала) охватило волнение. Старец сделал нам знак сесть. - Дети мои! - продолжал он, когда мы сели по его правую и левую руку. - Господь благословил нас вашим приходом. Один из наших братьев предсказал день и час вашего прибытия, и мы готовились.

И далее он поведал нам историю последнего выступления футбольной команды "Динамо" в чемпионате России: оказывается, около 7 лет тому назад, когда его вновь назначили тренером "Динамо", он был уже давно обратившимся и находился на послушании у старца Панкратия в -ском монастыре. Он готовился к пострижению и совершенно не собирался возглавлять команду - однако старец благословил его на подвиг в миру, и ничего не оставалось делать. Первый же матч под его руководством был проигран с разгромным счетом 0:5. После игры он собрал расстроенных футболистов в раздевалке и спросил их, осознают ли они причины столь позорного проигрыша.
- Если бы Темнов забил на 8-й минуте, все сложилось бы по-другому, - сказал Кожин.
- Если бы Ткаченко не пропустил бы этот глупый гол на 12-й минуте... - сказал Харитонов.
- На самом деле мы просто не подготовились к игре, - сказал лучший бомбардир Кондратьев.
- Нет, дети мои, дело совсем не в этом, - покачал головой тренер. - Давно ли вы в последний раз были на исповеди?
- Где? - спросили в один голос братья Головы, Сагалин и Антонов.
- Все наши поражения происходят от одной причины, - продолжал тренер. - Враг, всезлобный миродержец, поражает нас за грехи. И есть только одно средство: покаяние и молитва.

В первый раз на исповедь с тренером пошли только Ткаченко, который родился в Киеве и которого в детстве киевская бабушка водила в церковь, Александр Голов, как капитан, и лучший бомбардир Кондратьев, у которого пропало голевое чутьё. Уже в следующей игре Ткаченко стоял в воротах насмерть, Голов без устали трудился на поле, организуя игру, а Кондратьев забил два мяча. На следующую исповедь пришла почти вся команда, за исключением Зуброва, которого со временем пришлось отчислить, и Джапурова, который был некрещен. Общую исповедь тренер проводил сам. Вся команда стояла на коленях. Вскоре стали заметны и плоды покаяния: у ребят, помимо желания победить во славу Божию, стало проявляться милосердие к врагам и побежденным: многие вписали в свои помянники всех своих друзей и врагов из противных команд, понимая, что не они виноваты в поражениях, но только общий Враг, всезлобный миродержец, и что вообще претерпеть поражение есть наилучшая доля для человека, почему и следует благословлять врагов. Ибо враг - усмиритель гордыни и помощник в покаянии.

Спаси, Господи, и помилуй рабов Твоих: Леонида (Геса) , Давида (Багишвили), Николая (Гласидзе), Александра (Ириса), Тенгиза (Сичинаву), Нодари (Гванцеладзе), Леонида (Буркевича), Сергия (Королева), Сергия (Фесенко), Владимира (Яковлева), Сергия (Иванова), Алексия (Бородулина), Давида (Селия), Виктора (Ануфриенко), Георгия (Чингуриани), Алексия (Демьяненко), Сергия (Котова), Петра (Климова), Георгия (Раманидзе), Леонида (Кашеварова), Хвичу (Заурашвили), Александра (Абельянова), Владимира (Мешкова), Отара (Отарию), Владимира (Герасимова), Виктора (Назарчука), Сергия (Лесюка), Алексия (Власова), Нодара (Гванцеладзе), Гиви (Аурели), Игоря (Диановича), Константина (Каменева), Александра (Тимофеева), Петра (Кантеладзе), Германа (Григорьева), Сергия (Ежова), Сергия (Назарова), Владимира (Бодрова), Кахи (Михарадзе), Алексия (Вергеенко), Вадима (Турчиненко), Игоря (Стаценко), Давида (Гуринадзе), Давида (Маркошвили), Самвела (Марокяна), Арсена (Манвеляна), Александра (Рубаняна), Левона (Запаряна), Хорена (Касрашвили), Давида (Кахия), Георгия (Дочия), Шоту (Гаори), Георгия (Имбалидзе), Тенгиза (Датунава), Гиви (Бухутишвили), Петра (Капкадзе), Григория (Соаву), Степана (Муляна), Саркиса (Петросяна); Елинаса (Ленскаса), Вольдемараса (Коваса), Яниса (Дитерса). Отступившая от веры и погибельными ересьми ослепленныя рабов Божиих: Самвела (Кападокяна), Погоса (Сатотяна); Самвела (Меликсяна), Сергия (Ревареса), Владаса (Кёртнеса), Йожефа (Болу), Волдемараса (Ксонтаса), Ингемараса (Гинтаускаса), Николаса (Морылиса), Микаиласа (Жованиса), Микаиласа (Жукайтиса), Микаса (Каучайтиса), Сигисмундаса (Силью), Константинаса (Фелукаса), Альгиса (Арвидаускаса), Раймондаса (Ульниса), Урия (Вейте), Карла (Шутая), Уве (Ниверса), Раймонда (Дайниса), Арвида (Зиелиньша), Яниса (Милтниекса), Роберта (Гунарса), Эмиля (Юркявичюса), Ингвараса (Альбиниса), Тыниса (Сырмяа), Ииво (Риина), Ари (Лооса), Гинтара (Веги) светом Твоего познания просвети и причти святей Твоей Соборной Апостольстей Церкви...

- Теперь многие из помянутых - здесь, - тренер указал на поле. - Джапурова мы скоро окрестили, и он верой и правдой служил команде. Александр Ткаченко столь преуспел в умном делании, что мог уже исключительно силой молитвы останавливать любую атаку Соперника, и часто форвард нападавшей команды уже заносил ногу для удара, и вдруг застывал прямо так с ногой, на минуту и более оставаясь в таком положении. Иные стали бить по своим воротам, а иной раз и мяч поворачивался и летел вспять, аки бумеранг языческий. Лучший бомбардир наш Кондратьев, который выходил теперь на матчи, привязывая к спине березовый крест, силой Креста пробивал любую оборону и забивал столько мячей, сколько было угодно Господу. Однако же мы, сознавая свою ответственность перед Вечным Судией, учинили малый собор и положили, дабы не искушать никого, забивать точно по семи голов, яко дней в седмице и бо свято есть число седмь. Восьмой же мяч положили забить токмо в день пришествия светлого и явленного Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, дондеже не забивать никому. После каждого календарного сретения и победы мы становились на колена пред Господом и, возгласив троекратно "аллилуиа", поклонялись, блажили и славили Его. Ежели Господь иногда попускал Сопернику забивать в наши ворота, искали грех свой и каялись. Тем самым, как теперь уж мне становится ясным благой промысел, клали мы начало обители сей...

- Уже иные команды во сретении с нами в страсе бежали с поля. Егда же мы решили отказаться от электричества и демонтировали прожекторы, а в сумеречный час над нашим стадионом стал заниматься свет невечерний, то четыре команды подали прошение в Федерацию Футбола о снятии нас с турнира и об аннулировании результатов встреч с нами. Нас обвиняли в черной магии, колдовстве, сектантстве, связях с мафией. Но с нами был Бог. И мы с Ним не знали ни поражений, ни страха. Тот дивный чемпионат мы, конечно же, выиграли бы во славу Божию, когда бы не война.
- Война?
- Нашествие Великих Моголов, остановленное с Божьей помощью Архангелом Михаилом у Каменного Пояса. Али не помните?
- Помним, отче. Но китайцы-то теперь войну с нами вроде прекратили, они теперь наши братья во Христе.
- Божья воля. Впрочем, еще и до войны многие из команды выразили желание оставить суетную игру и посвятить свою жизнь Господу. Мы обратились в дирекцию "Динамо" с просьбой об аренде стадиона с прилегающими к нему угодьями под монастырь. Неизвестно, конечно, как бы посмотрели на это дело, но тут (на все воля Божья!) началась эта невидимая брань.
- Невидимая брань? - не понимал Василий Бочкин, сидевший одесную благостного тренера.
- Имеющий очи да видит.
- Но скажите, святой отец, - засомневался Василий. - У вас ведь не секта? Все-таки стадион, игрища языческие...

- Упаси, Господи, - ответствовал тренер. - Токмо по благословению Патриарха и святого старца. Во время войны многие из команд Соперника встали на сторону Врага. Это было и так понятно, ибо что такое были сретения наши? Репетиция, предуготовление Божие, Перст указующий и прообразующий. Многие ушли на фронт, но многие и остались здесь, ибо выпало нам положить здесь, на святой старомосковской земле начало обители Божьей. Трижды освящали мы сие место, послужившее игрищам и сборищу языческому, дабы превратить его Божьей волей в святой Собор. Увенчали куполом, отлили крест, дали имя святых апостолов Петра и Павла, иже бяху вкупе распяты за ны яко на стадионе во граде во бывшем Риме, идеже теперь стоит мерзость запустения. Впрочем, Петр трижды согрешил, трижды покаялся. Подождем и теперь плодов покаяния римских.
- Сдается мне, - сказал Василий, - что токмо святый апостол Петр был распят на арене вниз головой, апостол же Павел яко римский гражданин был обезглавлен мечем.
- Бог весть, - ответствовал тренер перекрестясь.

Посидели, помолчали немного. Взял было Василий руку тренера, чтобы приложиться да спросить, что дальше делать, а тот сам его правую руку берет и не выпускает. Смотрит на ладонь его внимательно и спрашивает вдруг:
- Что сие за знак?
Василий помертвел: из живота-то кольцо он в "люксе" кое-как вытащил, а из ладони не смог - уж очень больно было!
- Каюсь, Господи! Искал работу...
- Все ищут работу, а надо искать как спастись.

С этими словами тренер перекрестил мастера, коснувшись его лба, и - Василий глянул - кольца как ни бывало. И ведь совсем без боли! Перекрестил старец и девушку, легко сняв колечко с её нижней губы. Слова же так запали Василию в душу, что всё в нем как бы разом стало на место. Он знал теперь, что делать. Желание его было просить благословения остаться в монастыре, и к этому же, он понял, надо склонить незнакомку. Вот он, ЗНАК! Вот зачем побывал он сегодня в павильоне фирмы Самбоди! Сейчас он поговорит с ней, и всё решится.
Но девушка была решительно против.
- Я еще не святая, - сказала она. - Затворяться не собираюсь.
И как ни уговаривал ее Василий, как ни объяснял ей, что это ЗНАК, что нужно исполнять волю, ничего не действовало. "Ну и пропадай!" - в сердцах подумал Василий. Он отошел от девушки и снова предстал перед тренером.
- Могу ли я, честный отче, остаться здесь? - спросил он с надеждой.
Вместо ответа тот снова взял его руку и руку девушки, соединил их и сказал:
- С Богом! Настают трудные времена, и несть нигде спасения. Но Господь милостив. Он спасет везде, где бы вы ни находились.

С этими словами он достал два колечка - с виду те же, что были на Василии и его девушке, только распрямлённые и чуточку побольше, и надел: одно Василию, другое - его спутнице. Тренер давал благословение на брак! Всё разом переменилось, и неудержимая жажда земного счастия охватила Василия.

Между тем вокруг собралось уж порядочно монахов. Тренер обвел их взглядом и встал.
- Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа. Братие! Вот и приблизилось время конца. Уже в который раз Москва стоит в ожидании, да в этот, судя по всему, дождется. Время исполнилось. Достигло своего предела согрешение человеков. Восполнилось число небесных предстоятелей. Исполнилось и пророчество о нашем монастыре. Всемилостивый Господь открыл нам сегодня Свой Промысел. Послал нам нагого человека Божьего Василия со знаком на деснице. Все ли знают, что сие значит? Вскоре будет снята последняя печать, и беззаконие придёт в нашу обитель - более нет защиты во внешних стенах, а потому - молитесь, братие, и бодрствуйте, как бы придя не застали вас спящими!

<...> "Да, действительно, - продолжал думать я, несясь в электричке, - музыка техно знаменовала новую эпоху. И, действительно, эпоху антихристианскую. Техно - музыкальная манифестация универсального технологизма. Именно технология идеально устраняет Бога. Именно в технологии, в целом, Бог вынесен за скобки. Это процесс, максимально зависимый от своих внутренних законов и позволяющий уверенно, минуя случайность, достигать запланированного результата. В данном случае Бог - случай. Устранившись от Бога, технология формирует предельно отступивший от Бога порядок. Чем высокотехнологичнее становится жизнь, тем дальше отступление". С репетиторскими занятиями надо завязывать, - подумалось следом.
<...>

В докладе мне хотелось рассказать о том, что такое на самом деле литература, откуда она происходит, для чего нужна. Мне казалось, что литература происходит из обряда писания, непосредственно из и на основе Священного Писания, что литературе и Писанию предшествует одно пред-писание. Я говорил, что поэзия есть зарождение новой жизни, а проза - ее история. Меня слушали, как обычно, невнимательно, переговаривались, потом задавали вопросы, на которые я уже ответил. <...>

Впервые за долгие годы Василию вдруг захотелось напиться - вернее, просто выпить чего-нибудь. И, словно нарочно, навстречу ему шел сын его старого приятеля, Игорь, с забинтованной головой. Василий так рад был встретить родственную и отвести свою душу, что прямо-таки вцепился в него. Они взяли в стекляшке по бутылке пива и сели в соседний сквер на лавку. Лавка была грязной - наверное, ночью на ней сидели ногами. Повсюду были разбросаны бутылки из-под водки, пакеты из-под сока и пластиковые одноразовые стаканчики. Кто-то вчера подгулял.

Игорь ехал в свой институт на, как он говорил, заседание сектора. Ехать он, впрочем, не торопился и тоже был рад отсрочке.
- Как стихи? пишешь? - Василий при встрече с Игорем всегда спрашивал об этом.
- Сейчас просто одно за другим! Не понимаю, как это происходит.
- А это что? - Василий указал на забинтованную голову Игоря.
- О, это отдельная история!
- Ну, читай!
И Игорь прочёл:

НЕВЕСТА

Москва есть выставка искусственных невест
Они, как куклы в подвенечном платье,
Стоят и смотрят на дорогу и окрест
Возьмите нас, мужские братья! -

так говорят они. - Мы будем вас любить
Мы вам родим детей крылатых племя
Но только научите нас ходить
Есть, пить, дышать и говорить
Мы сами не умеем

Но хор мужской молчит и едет за рулем
к своим другим
ненастоящим жёнам
Осенний купол золотой торчит
немым укором всем
невенчанным влюбленным

Дома неосвященные, как темные леса
над храмом вознесли прямоугольные квартиры
Покровом мнимым злые небеса
Нависли, как врачи, над миром.

Но мир не будет кончен в наши дни
Об этом нам звенят хрустальные витрины
Из-за которых, как венчальные огни,
Невесты смотрят на проезжие машины

Они не венчаны ни с кем и с места не сойдут
Пока венец прозрачный не получат
пока дома пред храмом молча не падут
и братья меч пока не отдадут
и тайный ключик

Война - вина. Венец - войне Конец.
По венам города как немцы под Москвою
проходят диггеры. Они найдут венец
и Родина с покрытой головою
и с ключиком сверкающим в руках
(которого напрасно ждал Наполеон
Она сказала: нет, это не он!)
из-за витрины хрупкой выйдет встретить
Грядущего Живого Жениха

И стёкла вылетят от крика петуха
Царь-пушка гроб подвешенный прострелит
И величавая Хрустальная Жена
Услышав поцелуй, воспрянет ото сна!

- Здорово! Просто дух захватывает! - признался Василий. - Жаль, что ничего не понимаю.
- Главное, что захватывает, - сказал Игорь.
Они посидели-посидели, и Игорь мало-помалу рассказал Василию о своей жизни и учебе в аспирантуре.
<...>
Беседуя таким образом, они шли вдоль набережной Москва-реки. Их несколько удивляло большое скопление народа у самой воды, как будто вот-вот должен был состояться парад речного флота, и все спустились поглазеть. Но стоило присмотреться к собравшимся людям, как становилось ясно, что собрало их отнюдь не праздное зрелище. Они стояли плотно друг к другу в несколько рядов и тянули вверх руки. Время от времени, постоянно в воздухе что-то поблескивало и переходило в чьи-то протянутые руки, и тогда они опускались.
- Ой, смотри, смотри! - закричал Василий Бочкин. - Рыба!

Действительно, вся река была наводнена рыбой. Не знаю, видели ли вы когда-нибудь рыбу в Москва-реке. Когда-то, скажу вам прямо, ее здесь было видимо-невидимо. Не верите мне - старшие вам расскажут, как купались в Москве. Но теперь рыбы уж давно нет, и никто не рискует купаться в черте города. Да это, пожалуй, и запрещено. Нет, любители и теперь, конечно, находятся - ловят. Но что это? Бычки, ротаны какие-то... Есть не станешь - так только из интереса. Но даже если, допустим, вы и видели кое-какую рыбёшку в Москве, то уж, конечно, не в марте месяце! Когда и лёд тонок, что на него не ступишь, и вода ещё не показалась. А тут, что бы вы думали?

Лёд треснул. Последние его остатки стремительно уносились куда-то в Оку. В Москву забрасывали длинные сети и тут же вынимали полными всевозможной рыбы. Огромные осетры, налимы, щуки словно бы шли на нерест! Рыбу вытаскивали и тут же продавали за бесценок, а то и просто раздавали даром толпе. Сверху, набережные и мосты были до отказа заполнены народом. Москвичи с неприкрытым удивлением наблюдали то, чего не видела Москва, может быть, со времен Калиты.

- Нет, нет, - говорил Игорь, - еще при Василиях и Иванах эта земля была святой, даже при Алексее Михайловиче осетров ещё ловили, есть свидетельства. Порча началась всё-таки с Петра, который стал заводить мануфактуры, переросшие в фабрики и заводы. А где фабрики и заводы вдоль набережных - там прощай, рыба. Дело даже не в том, что начали строить фабрики - само отношение к земле изменилось при Петре. Раньше то, что есть на земле, воспринималось как дар, теперь же главное стало - добыча. А ради добычи святая земля оскверняется и обезображивается. Матвей из Мехова в XVI веке писал: "Оттого татары и называют Дон святым, что близ него они находят готовую пищу: плоды, мед и рыбу". Вот и Москва когда-то была святой поэтому. Если раньше "святая земля" - это, по образу Эдема, чистая, обильная рыбой река, множество медоносящих пчел, деревья, луга; пространство измеряется наличием священных даров, то теперь - это земля с нефтью, с газом, с углем. Понижение очевидно. Десакрализация пространства изменяет сознание человека, подчиняет его не Боготворному, а рукотворному миру, секуляризует всё сознание в целом: когда непосредственно не видишь, не касаешься, не причащаешься священного, то постепенно теряешь о нем всякое представление. Тогда и "внутри" не остается ничего святого. -

Так приблизительно рассуждал филолог Игорь Олегович Б., а мастер Василий Бочкин слушал его, и вместе они смотрели вниз, где по Москве-реке шла на нерест рыба. Огромный черный Петр с золотым свитком в руках со своего возвышения как будто приветствовал этот исход рыбы.
- Здорово ты рассуждаешь, - восхитился Бочкин. - Я бы сам никогда до этого не додумался. А знаешь, о чем я мечтаю?
- О чем?
- Построить парусный флот. Вот ты про Петра-то говорил... Хотя бы один корабль построить, но настоящий, с парусами, посадить на него вот ну хоть тебя, Ольгу... Ты не знаешь Ольгу? Ну, сейчас познакомитесь. Еще друзей твоих, кого захочешь, мою сестру... И поплыть.
- А куда?
- Да все равно. Ты пойми: главное, с парусами, как раньше, тыщу, две тыщи лет назад плавали! Вверх по течению, вниз по течению... ведь так и до Волги доплыть можно, а по Волге - выйти в Каспийское море. Но дело не в том, в Каспийское море можно и не выходить. Главное - выйти на Волгу - самим, под своими парусами, понимаешь?
- Наверное, разрешение какое-нибудь потребуется.
- Главное - построить. И потом это все-таки работа мне. Я же мастер по дереву. Вот мне бы найти спонсора! Хотя есть у меня на примете один человечек...
- Да, ты прав, главное - построить! А там уже это можно как угодно оформить. Как тур там или историческую экспедицию, передвижной исторический клуб. Это все мелочи.

Беседуя таким образом и купив у рыбаков за бесценок несколько осетров и стерлядь, они подошли к дому Василия на набережной. Увлеченные разговором, они не обратили никакого внимания на человека в полицейской форме, который дежурил у подъезда и, едва завидев их, скрылся.
- Олюшка, познакомься, - сказал Василий. - Это Игорь, мой старый знакомый. Я ещё дружил с его отцом, пока он был жив. А этого на руках носил!
- Как-то не верится, - улыбнулась Ольга. Игорь в самом деле был очень длинным, а из-за худобы казался вовсе баскетболистом. Василий же был, хотя и крепок, но невысок, едва по плечу Игорю, и трудно было представить, как он несет того на руках.

Василий, его сосед Алексей Иванович и другие соседи жили на первом этаже шестиэтажного одноподъездного дома и всегда немного следили друг за другом. Василий обошел дом, заглянул в окно и увидел то, что предчувствовал: у соседа в комнате горел свет. Василий, сильно обеспокоенный, вернулся и еще раз настойчиво позвонил в дверь. Приложил ухо к двери, чтобы услышать какое-нибудь шевеление. Но ничего не шевелилось. Василий постучал в дверь ногой. Открылась дверь напротив, и на площадку выглянула соседка.
- Зина, ты не видела Алексей Иваныча? - спросил Бочкин.
Соседка ничего не ответила, но, уже предчувствуя беду, схватилась обеими руками за сердце.
- Звоню ему, а никто не открывает. А свет в комнате горит.
Соседка перекрестилась.
- Надо, что ли, милицию вызвать, а?

<...>

* * *

Конечно, иные и назовут состояние, в котором пребывал в последнее время Алексей Иванович, болезнью, подобно героям одного рассказа. И здесь тоже был свой "монах". В наше время, конечно, существуют еще динозавры, для которых выход за пределы сознания - это болезнь. Но происходит это на каждом шагу. Пролетая по-над вечерней и по-над утренней Москвой, я часто наблюдаю в небе над крышами разноцветные души девушек и молодых людей, подвешенные, как воздушные шарики к потолку. Где-то внизу валяются в беспорядке их полуживые тела, которые они так стремятся покинуть, и только тоненькая ниточка связывает еще их в одно целое. Милые девушки! - хочется воскликнуть мне тогда. - Отважные молодые люди! Берегите себя, свое тело и свою душу, и следите, чтобы они дружили - не то придет известный прокалыватель шаров, который дышит испускающимся воздухом, и отрежет ниточку, и украдет ваш любимый шарик, и вернет только зеленую тряпочку, как произошло - помните? - с Пятачком из вашей любимой сказки. И вам некому будет подарить ваш шарик на день рождения.

Конечно, то, что произошло с Алексеем Ивановичем, который из тела своего никогда не выходил, всегда вечерами сидел дома, и у которого всегда можно было попросить рису, кому-то из москвичей по нынешним временам покажется заурядным эпизодом. Однако я склонен видеть в этом знамение времени. Вот почему.

Алексей Иванович Спиридонов, самый обыкновенный, известный в своем кругу ученый, уже давно занимался изучением свойств риса. Годы шли, Алексею Ивановичу перевалило уже за 60, но он ни разу не задавался вопросом: для чего я занимаюсь наукой? Зачем более десятка лет я изучаю различные свойства рисовых культур? Вернее иногда ему приходили в голову эти вопросы, но сразу же с ответом: чтобы повысить урожай риса. Или: чтобы в мире стало меньше голодных. Или: чтобы человечество обогатилось новыми знаниями о свойствах одной из самых замечательных злаковых культур. И Алексей Иванович упрямо не хотел замечать, что практической пользы от его научных исследований давно уже не было никакой, что он занимался всем этим по привычке к систематическому научному труду, а рис остается рисом, и ему, может статься, дела нет до того, чем занимается Алексей Иванович.

Накануне хоронили его старого университетского товарища, Бориса Ефимовича Зомберга. Когда опускали гроб в светло-коричневую мартовскую жижу, один из коллег ученого, похожий на д'Артаньяна, плакал, а Алексей Иванович стоял как вкопанный и не мог себя даже заставить подойти ближе. Неотвязные вопросы мучили его все время похорон. Он приехал домой на метро, а не на автобусе, как обычно, а вопросы все не отпускали. Они летели и ложились на бедную лысеющую голову Алексея Ивановича, как холодный мартовский снег, и невозможно было, стоя с непокрытой головой перед гробом товарища в этом открытом и продуваемом со всех сторон месте, уклониться, не принимать этих проклятых вопросов.
- Наука не мыслит! - хрипло закричал Алексей Иванович в половине двенадцатого ночи, вскочив с уже разобранной, приготовленной постели в припадке какого-то вдохновения. Обычно в такие часы он уже почивал мирным сном ученого, а тут - какой сон! - Я занимаюсь абсурдом! - выкрикивал Алексей Иванович, обращаясь к своему отражению в оконном стекле. - Мой предмет - рис, а главный вопрос о рисе в науке еще не поставлен!

За стеклом желтым глазом моргал светофор, проезжали блестящие полуночные машины.

Алексей Иванович, в белой майке с узкими лямками и голубых семейных трусах, сел за стол и положил перед собой чистый лист писчей бумаги из пачки. В другое время он бы еще подумал - не сэкономить ли и не написать ли на оборотной стороне третьего экземпляра научного доклада, но теперь все было иначе. Алексей Иванович долго мучился, поворачивал лист так и эдак, грыз старый карандаш, пока не вывел наконец вверху посередине:

Алексея Ивановича настолько взволновала и вдохновила такая радикальная постановка вопроса, что он встал и взволнованно забегал по комнате. И больше в ту ночь он уже не мог успокоиться - ни присел и не написал больше ни строчки, а только бегал по комнате и повторял: Что есть рис? Что есть рис?

В 5.30 он плохо себя почувствовал: сдавило виски, защемило сердце, пришлось заложить под язык валидол. Но это ничего не меняло! Даже если я умру, думал Алексей Иванович, это не отменяет такой постановки вопроса!

Через три дня лихорадочных размышлений Алексей Иванович сел за стол и написал:

Мы не можем с точностью установить, что есть рис. Нам известно, что рис, как и все, состоит из мельчайших материальных частиц, которые мы называем...

В самом деле, как называем?

"Рисемы" - вдруг кто-то будто шепнул ученому на ухо. Алексей Иванович вздрогнул и опасливо огляделся. В комнате никого не было. Голос между тем был настолько отчетливым, что можно было даже легко представить лицо шептуна.
- Рисема, - медленно проговорил Алексей Иванович вслух. - Мельчайшая единица риса называется рисема.

Да это открытие!

Алексей Иванович позвонил своему другому университетскому товарищу, Аввакумову, который теперь заведовал секретной биоастрофизической лабораторией.
- Как называется мельчайшая частица риса? - выпалил Алексей Иванович с торжеством и беспокойством одновременно.
- Рисинка, - не сразу последовал ответ. - Ты знаешь, который час?
- Спасибо.
Алексей Иванович положил трубку. Не ставится ли тем самым под сомнение его открытие?
Он еще раз набрал номер друга.
- Ты просто дурак, Артем. А еще друг называется!
Он снова положил трубку и засмеялся; смеялся долго, потом подошел к столу и записал:
Рисема ни в коем случае не может быть сведена к рисинке. Каждая рисинка имеет свою рисему как предел, к которому она стремится. Есть лишь несколько видов рисем (если вообще не Одна!!! - эта мысль доставила Алексей Ивановичу особое удовольствие), в то время как рисинок (словно песчинок) бесчисленное множество. Кто из смертных пробовал сосчитать песчинки?

"Не научный какой-то получается текст, - подумал Алексей Иванович. - К чему все эти сравнения? И зачем тут еще этот вопрос? Вместе с тем, Алексей Иванович не мог не признаться себе в этом, текст ему нравился. "Ну и что, думал ученый через минуту, ну и что, что не научный. И к черту науку!" - воскликнул он в сердцах и - испугался.

Сердце, бешено колотящееся, отчего-то защемило. "Ну-ну!" - снова услышал Алексей Иванович над ухом знакомый шепоток. Он был настолько явственным и притом несомненно принадлежал тому, кто подсказал ему гениальное слово рисема, что Алексей Иванович расстроился. За окном уже брезжило утро. Он понял, что просто сходит с ума. И это уже описано у Чехова. Он лёг в кровать и сразу уснул.

Алексей Иванович спал беспокойно и видел во сне рисему. Она была огромная, во много раз больше его, и притом совершенно живая. Посреди видения, когда Алексей Иванович изо всех пытался запомнить там, внутри, сведения о рисеме, чтобы вынести их из сна, его разбудил телефонный звонок. Звонил Артем.

- Ты с ума сошел, - проговорил Алексей Иванович, чувствуя, что с каждой долей уходящей секунды от него ускользает то понимание, которое было во сне. - Я сплю.
- Око за око, - ответил Артем. - Я думаю, что сошел с ума ты. Это легко проверить. Просыпайся скорей и заходи ко мне в лабораторию. Мне есть что показать. И я хотел бы знать твое мнение.
Алексей Иванович снова заснул. Проснувшись уже далеко заполдень он понял, что все его прежние представления о рисеме были иллюзией. "Рисему невозможно увидеть, - записал он. - Рисема открывается только во сне и только избранным. Впрочем, правильнее называть сном состояние, когда мы бодрствуем, но не видим Рисемы. Сон же с Рисемой не есть сон. Это жизнь. Да, жизнь есть сон. Всё что мы видим в жизни и принимаем за реальное, на самом деле взято во сне, запомнено и вынесено из сна. Это не сама Рисема, но только напоминающие её образы - рисинки. Каждая рисинка хранит память о Рисеме, мечтает о Рисеме, стремится к Рисеме. Да что рисинка: каждый человек дорого бы заплатил, чтобы воочию её увидеть. Однако до конца своих дней обыкновенный человек обречен суетливо перебирать рисинки и не ведать истинной РИСЕМЫ."

Как только он вывел эти крупные буквы, пытаясь хотя бы таким нехитрым графическим способом выразить то большое, что открывалось ему, на глазах Алексея Ивановича выступили слезы. "Кто же я? - весь в слезах воскликнул Алексей Иванович. - Рисинка несчастная или знаю Рисему?!"

Алексей Иванович не плакал давно, с самого детства. Он, как большинство взрослых мужчин, считал слёзы признаком слабости и стеснялся их. Вот и сейчас, заплакав, он инстинктивно огляделся - не смотрит ли за ним кто. Сразу же вслед за этим, Алексей Иванович вспомнил, что он старый холостяк, живет в однокомнатной квартире, и смотреть за ним совершенно некому. Однако, странно: ощущение было, что всё-таки кто-то смотрит. Алексей Иванович еще раз поднял голову и вздрогнул: на полу прямо напротив него неподвижно сидел и улыбался Оранжевый монах. "Не плачь", - шепнул он, и Алексей Иванович, конечно же, сразу узнал этот шепоток. "Всё иллюзия. Всё сон". Учёный ущипнул себя за руку, чем поверг монаха в неудержимый хохот. Алексей Иванович схватил трубку телефона и вызвал милицию. Но когда он вернулся в комнату, Оранжевого монаха не было.

"Это был мой гений, - догадался Алексей Иванович, - а я его спугнул". От этого, а также от того, что с минуты на минуту должна была приехать милиция, Алексею Ивановичу стало совсем худо. Он набрал еще раз 02, и, извиняясь, отменил вызов, на что получил, конечно "меньше надо пить". На Алексея Ивановича, который не пил никогда, ни одного грамма, даже не знал, что это такое, всё это подействовало совсем удручающе.

Чтобы хоть как-то развеяться, он спустился вниз за газетами - узнать, чем живет подзабытый им за эти три дня мир.

Газет в ящике не было, так как был понедельник. Зато он обнаружил оранжевый конверт. Обратный адрес ничуть не удивил Алексей Ивановича. Бурятия. Буддийский монастырь.

Мы давно следим за результатами вашей работы в области исследования риса, - прочел в письме Алексей Иванович. - Эти результаты превосходят ожидания даже великого мастера. Мастер приглашает вас в монастырь на беседу за чашкой риса.

Лязгнула металлическая дверь подъезда, и вошёл улыбающийся дурачок, Гриша, с предпоследнего этажа.
- Напрасно вы думаете, - проговорил, не переставая улыбаться, дурачок, - что если наденете чёрные очки, я вас не узнаю. Я вас узнал ещё издалека.

Алексей Иванович машинально ощупал лицо и не сразу понял, что имеет в виду Гриша. "Наверное, у меня круги под глазами. После бессонницы, - подумал он, вежливо улыбаясь и раскланиваясь с Гришей. - Эти юродивые всё подают в такой странной форме".

В этот момент открылся лифт, и из дверей вышла высокая девушка в тёмных очках. Наверное, Гриша имел в виду всё же её. Она, не глядя по сторонам, подошла к ящикам, открыла один из них ключом и, сняв очки, стала разглядывать газетные объявления.
- Так хочется скорее куда-нибудь уехать из Москвы, - пожаловалась она то ли Грише, то ли неизвестно кому. Алексей Иванович ввиду начавшейся беседы счёл, что немедленно ретироваться будет не вполне воспитанно. Он узнал соседку, сожительницу Василия Палыча.
- Ничего, ничего, вы, главное, не расстраивайтесь, - утешал её Гриша. - Скоро вы объездите все страны мира, потому что муж ваш чем дальше, тем больше будет становиться похожим на сказочного принца. На такого, которого играет Олег Даль в каком-то фильме, я не помню его названия. Он сделается сказочно богатым! У вас детское лицо, как у ангела. Поэтому вы чем дальше, тем будете красивей. Вы с ним будете ездить по островам и посещать замки, которые на островах.
- На островах замков не бывает. Наверное, они остались только в Европе.
- Нет-нет, вы поедете на дальние острова в океане, там много замков осталось! Он вас сделает матерью-героиней. Так что ни о чём не жалейте, не расстраивайтесь и на меня не обижайтесь.

Это исход, думал Алексей Иванович спустя час, сидя в парикмахерской, пока машинка равномерно, слой за слоем, очищала его голову. Уеду в Бурятию, в Монголию, в Тибет. Там кое-что знают о том, что есть рис. Нам будет о чем поговорить. Вот только зайду к Артему - что он мне покажет в своей лаборатории - и на Казанский вокзал.

Как и все москвичи в эти дни, Алексей Иванович поразился рыбе. На набережной дул сильный ветер, почти сдувающий с ног, но несмотря на это, никто не уходил, все жадно ждали рыбы. Такое природное изобилие встречалось москвичам только в книгах и по телевидению. Но, если приглядеться, было заметно, что рыба была как-то нездорова; иная уж всплывала вверх брюхом, иная еле шевелилась.
- Проклятые американцы! - поговаривали рыбаки. - Это они стали строить под Звенигородом золотодобытческий комбинат и упустили вещество...
Дело было, однако, не в том. Уже первые рыбаки, закинувшие сети и враз выловившие столько самой разнообразной рыбы, что можно было нагрузить средней величины фургон, типа "Бычок", - уже они все вместе втроем или впятером пытались вытянуть сеть и наконец выловили - звезду! Огромная, малиново-алая, она светилась нездешним и немного зловещим светом.
- Бывают звезды морские, а у нас, значит, речные! - шутили рыбаки.
Вопрос был, однако, не шуточный.
- Братцы! - воскликнул вдруг один из рыбаков. - Это ж кремлевская звезда! Гляньте!
Все глянули на Спасскую башню и увидели, что она стоит без привычной рубиновой звезды. Ветер между тем всё нарастал. Уже срывало крыши близлежащих домов, и летели рекламные щиты. Несколько вырванных с корнем деревьев носилось по воздуху. Все глядели на кремлевские башни, и открывавшееся зрелище поражало всякого: ураганный ветер снимал, одну за другой звезды с Никольской и Троицкой башен, кружил и переворачивал их в воздухе и сбрасывал в воду со страшной высоты - так что, падая, одни поднимали фонтаны брызг, как будто водные бомбы. С каждой новой звездой вода в реке становилась все темнее, а мертвой рыбы прибывало. Боровицкая и Водовзводная башни давно стояли как бы обезглавленными - и только византийские орлы над Иверскими воротами продолжали возвышаться уверенно и нести свою службу, и ветер не мог им причинить никакого вреда. Вскоре, однако, взлетели и они. Послышался гул, как будто ударил огромный колокол - и, действительно, Царь-колокол поднялся и завис, раскачиваемый ветром и гудя, над Кремлем, что все могли его увидеть, а потом полетел куда-то на юго-восток.

Дворец съездов горел каким-то синим огнём, чёрный дым валил из его окон.

В районе Арбата и в Замоскворечье кое-где и занимались пожары.

- Пожалуй, надо переждать бурю, - подумал Алексей Иванович.

Страшно не было: с открытием рисемы ему стала как-то не особенно дорога его жизнь. Но что может ему нового сказать Артём? Чем он может удивить? Всю жизнь занимался небесной механикой - изучал в своей обсерватории скопления звёзд и планетные атмосферы. А что такое звёзды?

И что такое небо? И что такое атмосфера - хоть кто-нибудь задумывался? И нужно ли изучать атмосферу, небо вообще, если в нём нет РИСЕМЫ? Нет, не пойду.

Он вернулся домой и нашел в своем окне Бочкина.

<...> По телевизору очень долго шли рекламы. Наконец появилась диктор, и мы узнали, что Москва сегодня вновь оказалась заложницей стихии. Невиданной силы смерч пронесся над городом, унося сотни жизней. Характерно, что накануне столица была завалена рыбой. Рыба шла по Москве-реке, видимо, уходя из эпицентра смерча. Впрочем, говорить об эпицентре смерча можно лишь приблизительно. Смерч, получивший уже у специалистов название Апостасия, ведет себя довольно странно: он не пронесся, а как бы завис, наподобие смога, и то медленно накатывается на город, то отступает. Синоптики, наблюдающие его уже шестой день, едины во мнении, что по виду он больше всего похож на медленно сворачивающийся и разворачивающийся свиток. Но, пожалуй, самое удивительное, что смерч изменил исторический облик Москвы. Вы видите знаменитые кремлевские звезды, которые попадали прямо в Москва-реку и стали добычей рыбаков, которых в эти дни стало в городе необычайно много. Рыбаки говорят, что от звёзд вода в реке стала горькой, что и послужило причиной гибели рыбы. (Камеры показали одного щуплого старичка в обнимку со звездой, которая была примерно с него ростом).

Репортер: Что вы собираетесь с ней делать?
Рыбак: Как что? Солить.

А вот мнение доктора исторических наук, заведующего государственным историческим музеем:
- Дорогие сограждане. Я хотел бы обратиться к вам с призывом. Сдайте все выловленные звезды в исторический музей. Это большая научная ценность...

Градоначальник Москвы Вячеслав Данков призвал москвичей к бдительности и не исключил возможности террористических актов. Цитата дня: "Что такое за смерч с подземными толчками и взрывами? Здесь явно прослеживается действия опытной криминальной группировки международного масштаба... Думается, псевдоисламские террористические организации не остались и на этот раз в стороне от происходящего. Я отдал дополнительные распоряжения по охране учреждений государственной важности. Въезд и выезд из города временно закрыты - пока не пронесется этот так называемый смерч - смерч преступности и международного терроризма..."

Когда произносился текст от лица московского градоначальника, показывали его фото, и с Ольгой начало происходить что-то странное. - Это - мэр?! - произнесла она, тыча пальцем в экран, тоном крайнего изумления. - Мэр. А что, Олюшка, неужели ты никогда его не видела? - Нет! Я телевизор в Москве ещё ни разу не смотрела! - А что тебя так удивляет? - Что удивляет? Ты спрашиваешь, что удивляет?! - почти кричала Ольга. - Да то, что это мой отец! Вот что меня удивляет!

Департамент по эсхатологической ситуации в России сообщает, что участились случаи вскрытия могил и похищения недавно захороненных, а также случаи похищения детей... Сегодня со словом к гражданам России обратился Патриарх Московский и всея Руси. Патриарх призвал молиться и не оставлять Москву в эту трудную минуту. Только в конце нашей программы вы сможете увидеть полностью его выступление...

Международные новости. В Вашингтоне продолжается беспрецедентный процесс над президентом США, которому предъявлено обвинение в антропофагии. Сегодня в суде выступали родственники жертв, приводившие многочисленные свидетельства. Зафиксированы сравнительно немногочисленные случаи полного поедания, а также перманентное употребление президентом человеческой крови. Заседание продолжалось около 9 часов без перерыва. В конце дня заседания камера зафиксировала слёзы на лице президента США. Обвинение выглядит бесспорным. Президент признает свою вину и раскаивается. Завтра состоится решающее голосование по вопросу о возможности совмещения президентских полномочий с деятельностью в области антропофагии - так называемым каннибализмом...

Новости культуры. Печально завершились гастроли по России известного американского крылатого певца Фреди Джингла... После рекламной паузы вы услышите полный текст обращения Патриарха Московского и всея Руси к гражданам России.

Сестра Бочкина сама позвонила из Киева - что там у вас делается?

Василий передал трубку Игорю. Его мысли об аспирантуре и научном руководителе теперь казались ему ничтожными - по сравнению с тем, что происходило. Но сестра Василия, напротив, отнеслась к рассказу аспиранта очень серьёзно и твёрдо сказала, что посоветуется и перезвонит сама. Взяла у Игоря домашний телефон.

... Мы передавали обращение Патриарха Московского и всея Руси. А теперь предлагаем вашему вниманию передачу из цикла "Антропология", в которой вы впервые на экране увидите безголовый балет "Крутящиеся звёзды" под управлением заслуженного деятеля современных искусств Альфреда Коха.