/ Предисловие М.Меклиной. М.: Новое литературное обозрение, 2002. Обложка Дмитрия Черногаева. ISBN 5-86793-200-1 124 с. Серия "Премия Андрея Белого"

ЧТО-ТО ИЗ ТОЛСТОГО

не думала, когда садилась в поезд
не думала, не плакала, смеялась
а если б думала: остановилась
домой вернулась, спать легла
но в сердце впилась
горячая коньячная игла

поезд был реален, я катилась
по направленью к ряженой москве
мой маленький вагон, мой наутилус
ищи в аду на самом черном дне

через стекло я говорила с сержем
а он не слыша, ангельски сиял
меня тошнило от свежести
железнодорожных грязных одеял

(ты, впрочем, тоже никогда не слышала меня
виня, пытая и пиля
я умерла – не вынесла огня
дай бог мне алкоголя алкоголя
я стала призрачней ноля
что пустоте такой – ни радости, ни боли)

поезд тронулся и сотни мертвецов
за ним бежали по перрону
а мы сражались, мы держали оборону

потом не помню никого: был костя с коньяком
с безвольным ватным кулаком
и я была, а поезд ехал ехал
был рома с тайной, с блядским огоньком
на верхней полке, надо мною, сверху

и был обколотый обкуренный гарсон
порнозвезда вагона-ресторана
а я уже плыла, вплывала в сон
и не могла добраться до стоп-крана

и костя крал пластмассовый цветок
он крал стакан, бутылку арарата
его накрашенный кошачий коготок
мне грезился как высшая награда
(все проще: я ждала разврата)

но я узнала: все храпят во сне
и даже мертвецы во сне храпят

до рассвета – блики станций на стене
георгиу-деж, рязань и голубки
мне интересно – я храплю во сне?
как мужики

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

москва мне – павелецкий и казанский
потом метро, разгул кабацкий
а я одна и ямы под ногами
и хочется домой к любовникам и маме

здесь проще быть невестой, проституткой
больным цветком, завядшей незабудкой
такою нереальной, бестелесной
стоять с котомкою на площади смоленской

и вот стою у стокманских витрин
а за спиной роман и константин
а в голове роман, роман с романом
шевелится преступным тараканом

давно усвоила: любовь моя преступна
я чересчур доверчива, доступна
навязчива, что всем вокруг противно
за это все я кровью заплатила

с такими мыслями и болью в голове
я видела в гостиничном окне
развалы мида и кремля
падение российского рубля
макдональтс и промозглую тверскую
реку-москву бездонно-голубую

еще я видела себя: внутри, снаружи
стояла голая без платья и без кожи
жалела: свои глаза и уши
души осколки, грим, что смыла в душе
и поняла: мне надо быть попроще

(Это стояние у окна, на краю пропасти, обозначенной как четырнадцатый этаж гостиницы, привело меня к парадоксальной мысли, что написанный мной за ночь пролог истории моего путешествия неминуемо должен плавно перерасти в эпилог. Самой истории не существовало. Просто ее отсутствие обросло личными мифами, которые были реализованы гораздо позже, на другой территории и не имели права на их описание, так как не имели ничего общего с реальностью. То, что было на самом деле: сомнамбулическое хождение по улицам Москвы и за ее топографическими пределами. Немного холода и печали, всего того, что не ассоциируется у нормального туриста с красавицей-Москвой, потому что именно в ней им уютно, весело и беспечно...)

когда бы поезда ходили в моем сердце
когда бы ездили по мне
я б плакала, слезами умывалась
не как анна
это "что-то из толстого"
и уильямс здесь ни при чем
просто это в русской душе
в "русской", имея в виду эту обманную территорию
на которой поезда в самом сердце
искры из-под колес
обрывки жизни




БЛОКАДНЫЕ ПИСЬМА

По Петербургу в тужурке шла за хлебом
Между невой, мертвой невой и небом
Между вербным и пасхой
Ходила ходила, хлеба хотела
В небо смотрела, попой вертела, цвела
Черный вязовый куст верой своей зажгла

В черном вечернем платье по Москве спешила
Письма писала
От вокзала бегала до вокзала
Воду вокзальную ела, слезы свои пила
Черный осиновый кол сердцем своим зажгла.

– – –

Пишу леониду в петербург
У меня здесь зима, понимаешь, замерзаю
Завтра, как птица, босиком ухожу на юг

Пишу лене в москву
Странная страшная здесь жизнь
Ничего не понимаю
Приеду в апреле-мае

Потом думаю: они думают, что мне легко пережить войну
Не пойти ко дну
Что-то еще вертелось в голове

Пишу леониду опять
Ходил в кино
Главный герой в финале выбросился в окно
Помнишь, когда летали, не падали на асфальт
Авантюристки, убийцы, бомжи
Народу необходимо показывать такое кино

Я в москву пишу
Ты стала такой крутой
ангажированной надменной мандой
Все это не укладывается в голове

В петербург пишу: все это не укладывается в голове
Он отвечает: укладываться в кровать
Порнографическая связь, ее не разорвать

Ты мечтала умереть между питером и москвой
Лежать под снегом, под листвой
Стать Ему женою или сестрой
А значит все еще впереди

– – –

Я устала
Руки устали, ноги устали
Я умерла, отбилась от стаи
Я волчица, мать твою, учительница, убийца
Я на ибицу ездила клубиться
А сейчас выпить не могу, выть не могу, не могу забыться
Вставь мне по самые гланды, чтобы я взвыла
Вот тебе, милый коньяк, вот мыло
Мне всегда мало
За это меня убили
Шкуру содрали, голову отрубили
Я на востоке была изумрудом
На западе – пластмассой
Каждого изуродую – стала опасной
Огнеопасной не стала, стала навозом
Радость моя, я радуюсь, моя радость
Все меня полюбили, но поздно.

– – –

Даже д. в. понял, как легко даются стихи
Обращаться не к себе, а к Б-гу
При этом не называть Его имени
Все о любви, о любви
Мама этому научила катю еще в младенчестве
В белых пеленках, в памперсах, в концлагерях
В блокадном петербурге
Хлеб по талонам
На саночках воду возила, трупы везла
Бурлит ладожская вода, болит голова
Мама катю не била, пестовала, любила
Не уберегла




ИСТЕРИЯ СОЛДАТА

Солдат-мужчина:

Милая собирала меня в дорогу
Еда, сто рублей, теплые вещи
Собрала словно в космос
Уходил – пила горстями таблетки,
плакала, не вставала с табуретки
говорила: послушай послушай
может останешься со мной никуда не поедешь
заведем ребенка
деньги есть – в тайном месте спрятана золотая коронка
А уедешь: будет в моем сердце кровоточить ранка
Стану как все – продавщицей или воровкой
А так – принесешь с войны только пулю в сердце
Без глаз придешь, не сможешь увидеть солнце
Подожди хотя бы денек – до нашей свадьбы
Для кого шила кружевное платье
Сто дней обметывала, вышивала
Хочешь, пойду за тобой – медсестрой, кашеваром
Над головой буду облаком лететь нежным, нетварным

Солдат-женщина:

Вот такими бывают минуты – считаешь не перечесть
Заботы, подготовка к разным делам
Враги снятся, вся их извращенная честь
И безумная бледная лошадь, шагающая по телам
Я все это предчувствовал, складывал по частям
Видел как восходят мертвые из ям
с деревянными куклами идут в призрачный фантошей
Спасется ли кто, отвечайте, сможет ли кто действие продолжать
Научится ли кто мертвым не лежать
Уходить и в руках только себя удерживать – не держать

Солдат-мужчина:

Летит треугольное письмо от моей любимой позади пули,
не может ее обогнать
Ветер пытается помочь, всё без толку.
Успею ли каждую буковку его понюхать, поцеловать
Летит пуля впереди письма, впереди пули – моя голова
Впереди головы – целый отряд бесов, пришедших со мной воевать
Мое сердце как чечевичное зерно расколото, как предатель висит

Солдат-женщина:

Товарищ, смотри – враги идут
Хотят крови моей, смерти моей хотят
Я же ласковый. Ты помнишь. Помнишь меня.
Ты в окопе мне руку целовал, целовал висок.
А тут эти гады идут. К стеночке меня, ножик в грудь.
Я же не ангел. Меня нельзя убить.
Никто меня не лелеет, не хранит.
Вот умру, буду приходить по ночам:
Здравствуй, товарищ, любишь мертвецов?
А когда петухи закричат, стану крестиком, упаду на грудь.
Помолись за меня. Записочку напиши, отнеси к попу.
Целый полк солдат убили убили. В землю закопали
Не найти братскую могилку, нигде не отыскать
И меня убьют. По ночам заглядывают в окно
Ногтями скребут, подкидывают бумажные цветы
А как же любовь моя. Тоже умрет.
Ведь любовь моя такая. Ей нельзя умереть.
Меня убейте. А любовь мою не трогайте.

Солдат-мужчина:

Я бы помог тебе, если б умел помогать
Я бы сгорел, если б умел сгорать
Можно солгать, можно солгать
во время молчания, тишины
Можно уподобиться ангелу или сове
По ночам летать, убивать и на рассвете стелить постель
Но что-то страшное происходит в моих теле и голове

Солдат-женщина:

У меня самого черные перья растут на бедре
Я их сбриваю, складываю – не сжигаю
Главное верить, заклинанья повторять, повторять
Главное все себе рельефно представлять
Людей пугать, но не стрелять

Солдат-мужчина:

Я слышу как любимая зовет меня:
скорей приходи, я приготовила сахар и соль
Мои пальцы сломаны и я делаю то, что нравится мне
Еще она приготовила ранки и слюнки. Я их вижу
Они замурованы в стекле
Это всё бессмысленные глупости, суета
Обворованные дети, ангелы без глаз
Я увядаю, засыхаю.
Чувствуете – внутри моего тела пустота,
водяные пары, сернистый газ

Демон с часами:

Каждый, кто становится героем, много думает и читает
И если бы все задачи решались, то не было бы проблем
И только пуля знает, что делать с солдатом
между завтраком и обедом, атакой и отступлением,
поражение и победой
Это опасный трюк, смертельное сальто:
пролететь между орденом и ребром перед объективом фотоаппарата

Солдат-мужчина:

Меня не убили – просто на землю положили
Я и сам не раз это делал с другими
Я так же закатывал глаза, кричал, когда меня любили

Демон с топором:

С пулей в сердце она подошла к пропасти, бросилась вниз
Даже не вскрикнула, не открыла рта
Вся ее жизнь была у нее в руках
Она больше не вернется сюда
Мгновенье до смерти шептала своему палачу:
опоздайте, прошу вас, на час, я заплачу,
я отдам вам жемчужину в золоте, тело свое в мехах,
я отдам всю свою жизнь, изложенную в стихах,
задержитесь на час, закружитесь в домашних делах.
Кто слышал эти слова, понимал. Что не умеет легко дышать
тот, у кого в голове война может только свинец и порох
в руках удерживать – не держать

Солдат-женщина:

Я прошу мертвую голову мою украсить цветами
Умоляю. Расчешите волосы мои
Спойте колыбельную, чтобы не звенело в ушах ледяное слово "пли"

Солдат-мужчина:

Просыпайся, товарищ, иди иди
Я ведь тоже мертвый,
у меня тоже кусок свинца в груди

Солдат-женщина:

Я не хочу быть живым мертвецом
Бояться солнца, ходить по ночам с бледным лицом
Пить как воду чужую кровь
есть чужое мясо как бараний плов
Я хочу чтоб меня положили в гроб
уйти под землю как крот
чтоб не коснулись человеческой плоти мои зубы, мой рот

Солдат-мужчина:

Товарищ, тебе никуда не спрятаться от луны
Так много крови у этой войны
ты уже голоден – тебе не скрыть выделенье слюны
Вставай, сорви ненужные бинты
забудь лекарства, таблетки аспирина
Ты сможешь идти – стоит лишь захотеть
исписанным листком упасть, сгореть
в последний день зимы и карантина

Демон со спицей и иглой:

Зомби трудно быть первые сто лет
Потом все просто: сесть ночью в самолет
улететь в Нью-Йорк, Берлин, Амстердам,
чтоб найти красавца на обед.
Зомби трудно быть первые сто лет.
Зомби трудно первые сто лет.




ПЛАТЬЮ Ф.

я выйду в платье, в котором меня никто не узнает
меня не узнают, пропустят, за руку не схватят
я как взбесившаяся кошка мимо проскочу
загорятся подошвы, дым просочится под платье из тонкого шелка
не люблю дорогие ткани, люблю прозрачный шелк,
готовый в любую секунду порваться
полетело мое платье, а я словно платье другое внутри него дрожу,
поправляя оборки рукою
а сердце мое – третье платье, самое легкое – обвисло на ребрах
невидимой ниткой продетой в глазницы стянуло швы так, что трудно дышать,
узлы завязав на ресницах
только запах мой остался прежним и он меня выдает
чувствую: кто-то меня догоняет, дышит тяжело
в одной руке шило, в другой – алмазное сверло
если сниму платье, плюну на него, вздрогну так, чтобы ноги свело
стану ведьмой, тогда уже все равно
а завтра платье натянет меня на себя, ввинтившись в анус, завязав руки как пояс
я и не знала, что под кожей у меня такая огромная полость

– – –

кто бы меня раздел, платье постирал, а я бы лежала
я бы не просто лежала, думала, шептала
когда-то розы на платье моем были красными, а теперь ткань полиняла
въелись в кожу пылинки анилина, смялись оборки, складки, вышитые клинья
я бы сама могла платье постирать, оттерла бы на нем разноцветные пятна
только вижу: движется на меня сгусток черный и плотный
откуда он появился, не знаю, ведь закрыла дверь на два оборота
я о платье забыла, забыла о его грязи, о выцветших цветах, о бусах своих
о ребусах из бисера, о нижней юбке из прозрачной бязи
вырвалась из комнаты, выпрыгнула из окна – тут-то и начался праздник

– – –

я платье с себя сняла и на мертвую надела
потом тесто месила ее рукой, пирог пекла и сама это угощенье ела
откусывала от пирога и куски к самому сердцу посылала
а мертвая ходила по ночам и в новом платье себя не узнавала
что же это: была другая ткань, другой фасон, и я была другая
ходила ходила мертвая за мной, ходила кругами
я поняла, что тоже стану такой – бестолковой, глупой
потеряю золотое кольцо высокой пробы, потеряю голос, подругу, голову
но ничего не найду, а найду – не подниму, потому что гордая
я корону с мертвой сняла и себя короновала
но праздник испортила: умерла посреди карнавала
а воскресла в синем бархате, все остальное подарила богу
воскресла, поднялась и пошла по кругу





ПТИЦА АЛМАЗ: REMIX

никто никогда не станет судить птицу
даже сульпиций руф
античный юрист в девчачьих одеждах
за то, что она летает и не желает падать
если никто не успеет ее убить и вырвать черные перья
она опустится с неба и отрыгнет мне на руку каплю финикового варенья
с пылинками кифа
пропоет слова с фестского диска:
при свете и в темноте учись угадывать птицу алмаз

...

иберийские горы цепляются за облака, и никто не вспоминает обо мне
все смотрят, как расцветают логроньо и сарагоса
которые как сорванные цветы падают в ущелье
где превращаются в мед и золу
если умрет змея, то останется серебристая шкурка
если придет сарагосец с красным кольцом на мизинце – останутся зубы дракона
если погибнет черная птица – останется горстка алмазов, которая исчезнет под землей

...

в ущелье падают цветы
их лепестки шуршат и рвутся
дна они касаются уже с разбитыми сердцами
здесь, в испании растут одни лишь тюльпаны
если их пыльцу, все эти граммы
смешать с морской водой и нанести на твои раны
ты оживешь и вернешься ко мне, как херубим, молчаливый сфинкс

...

ты мечтаешь, мучаешься, не спишь
утром под глазами круги от разлившейся желчи
во сне странствующий монах приносит тебе мутный камень
темный камень, магический халцедон
в это мгновенье иберийские горы стоят красные, как тюльпаны
монах, исполнив свой долг, выблевывает сердце и умирает
ты теперь можешь спать спокойно, не думать, не страдать
пустые мысли изгнаны
враги отступают все дальше
черный камень пульсирует меж грудей

...

самое странное, что в этом городе ветер прекращает дуть ночью
он куда-то уходит, исчезает
и исчезает петор первый в петровском сквере с пьедестала
бабочки выходят из аптеки
проходят парами меж поликлиникой и телефонной будкой
потом взлетают в небо и сгорают
женщина с безумными глазами меня спросила:
птица, сколько времени, я будто вечность здесь стою
я, взглянув на башенку, ответил:
моя сетчатка воспалена, всмотритесь сами в темноту левее неба
и женщина – она была минервой, сироткой, нищенкой мертвой и нервной
бесполым ангелом с бумажными крылами
она была неправдой
отпрянула и побежала, как будто вырвалась из моих объятий
ей надо бы успеть до света, до утра, до появленья первого петра

...

и женщина – она была минервой, античной фурией, рассерженной и скверной
она была порядочною стервой
дорогой к руднику, потерянной картой
неврастеничкой, падшей сукой
кто опустил ее, обрек на муки
она не умела смеяться и плакать, бедняжка
она не следила за временем
она искала здесь свои бумажные крыла
но воин, медный черняховский, опередив ее уже взлетал над муравейником вокзальным
и сыпал перьями и орденами
и бабочки внутри меня сгорали
и я шептал капитолийской деве:
скорей беги, цветы уже растут, уже рассвет и первый петор тут

...

карбункул светится в темноте
это необходимо, когда ночью одолевают сомнения и страхи
если бабочка стучится о стекло, я вздрагиваю
я получил твое письмо, которое долго расшифровывал, переводил, листал
я понял, что ты вечно любил меня
я увидел плачущий глаз, слезу, сорвавшуюся с листа
я помню, как шенаним вышел из тебя
он напомнил мне тень на океанической воде от гигантского корабля
ты с ангелов сбил спесь и их унизил
они как эпилептики тряслись, закрыв глаза повязками из пыли
они всё поняли и вознеслись, надменно
ты мастер радостей и пыток
я полчища голубеньких улиток к твоим ногам сползлись, таща крыла и слизь
ты сливы ел, и косточки от слив упали в землю, в молоко, в молоку
в том месте, где тепло и где сейчас марокко
о, ты, гермафродит, меня люби
пытай меня, целуй меня, кидай по островам, в антарктику, в китай
мою землю мне верни, отдай

...

здесь семь цветов и семь камней
не помню их, но знаю, что земля изрыта
кто пропасти те рыл, кто камни рвал, пылинками играл
и где тот рудокоп, который врал, что ищет под землей волшебный минерал
а сам алмазы тайно прятал, крал
а я скрываюсь под землей, где переходы тянутся змеей
по которым я бреду бреду и вижу в свете камни и руду

...

в холодной воде, что меня целовала и била, я видел вечных утопленников – свея и лону
они целую вечность так томились, облепленные личинками и ряской
я спрашивал их:
вы чувствуете эту воду, что происходит с вами, когда озеро сверху замерзает
трудно ли быть мертвецом и не чувствовать запах земли
свей засмеялся – вылетела стрекоза изо рта
лона вздохнула – лягушка перепрыгнула на кувшинку

...

эти люди спускаются с неба
они берут землю и кладут себе в рот
они также едят отшлифованные алмазы
острые грани повреждают кожу и с их языков капает зеленоватая жидкость
привлекающая улиток и мотыльков
чтобы их поймать, монахи приносили с собой в долину магические зеркала
ставили их с четырех сторон
наутро никого не находили в этой волшебной ловушке
кроме десятка полумертвых, обезумевших ворон
этих черных птиц посыпали можжевельником и сжигали
в огне, прежде чем сгореть, вороны вскрикивали и оживали

...

никто не знает, что я оборотень
что превращаюсь в птицу и летаю над городом каждую седьмую ночь
но я глупая птица: влюбляюсь в каждого ночного прохожего
они обычно пьяные, одинокие эти простые парни
в каждый полет я вижу: кольцов и никитин стали алмазными и золотыми
я слетаю на плечи к ним и как в сказке оскара уайльда
мое воробьиное сердце останется на пьедестале
а утром соскакивает медной монеткой на поверхность асфальта

...

каждая мудрая птица парить не устанет, даже если она девушка или памятник
мы все чьи-нибудь любовники
ветер дует и исчезает, покачиваются маятники
я лечу над иберийскими горами, над городами, темными дворами, над пропастями
за божьми дарами
я чувствую, как прорезаются маховые перья
у основанья смоченные кровью
из-под ногтей, из красных точечек, как у больного корью
гермафродит, люби меня, лети за мной
сегодня сыты мы алмазами, землей
идут монахи с сетью и огнями, подходят и становятся над нами

Продолжение книги Александра Анашевича