Пространство не виновато, между одним и другим проходят те, кто не успели за третьим, между чайным листом и просто чаем набранная курсивом цитата:

        Здравствуй – кто говорит в темноту, кто говорит – в огонь. Всякий пришедший остается, часто и не зная об этом. Его не спрашивают, его слушают. Он остается и уходит в воздух, открытый со всех сторон, к океану, которому не нужно имени, ко всем, кто живет на лесной дороге, к корням свечи на берегу шиповника, к снегу, любующемуся вечерними окнами. А взгляд терпеливей травы, и ночью через луну и море в глазах отражается солнечный свет.

        Книга, сама выбирающая себе времена. Та, другая, неназванная ускользает в текст, как рыжая осенняя змея, оставляя в руках только само ускользание, саднящую пустоту на расстоянии невозможности.
        Автору, в отличие от читающего, дается только одна попытка. Автору не прощается ничего, в первую очередь им самим. Жизнь, которая движется как английский глагол, – постоянная заминка от возникновения до произнесения. Голос, который расплетается на оба, соединяется в один, как два течения в одной реке. Но один из них успевает обогнать другого и исчезает в песке пустынного озера, оставляя другому возможность скользить вдоль глиняных берегов. Кто из них – автор или персонаж – выстраивает в линию черновики, оставляет их на ночь в саду, и, вернувшись утром, ловит ускользание ветра, переместившего страницы в соответствии с правилами китайской грамматики?
        Все, что произносится, не желает становиться реальностью. Процесс и способ произнесения и есть жизнь, создающаяся и создающая, не определяемая целью или правильностью пути. Только дыхание, сопутствующее время, возможность и случайность, поддерживаемые словом и в слове.
        Попытка стать рационалистом не удается. Поэтому в "Полный список украденного..." попадают те предметы, которые связаны с бытом не больше, чем солнечный свет с открытым окном, добавляющим еще одну возможность прохождения внутрь существующего. Именно так появляется в тексте безударность, нельзя сказать, что важнее – встреча змеи и улитки или голос чешуек времени, пересыпающихся в ладонях. Мимо рук не проносится ничего, и каждый волен выбирать – рядом, около, вблизи, или проще – расстояние взгляда, пытаясь не помешать.
        Чаще всего авторский голос – приглашающий. Входи и живи, если сумеешь быть и не быть одновременно, рядом и вдалеке, вместе и врозь, в пространстве "да" и "нет" – читающий продолжит дальше. Таково его медленное письмо – теперь бы только постараться не отстать. Все продолжается как бы с оглядкой – всего лишь за той, которая успевает. Прочих не жаль, ибо жалит только змея, оса или нежная забота той, которая и сама о себе не знает еще... Главная попытка – не разлучить голоса, а сложить – две ладони, умещаемые в одной. Книга как процесс перехода внутри состояния, доходя до горизонта, рассказывая зрению о взгляде, разговору – о голосе, ладони – о прикосновении. Книга – голос бывшего, случившегося, памяти и оклика вещей и того, что за ними скрыто.
        Для сказавшего "ты" нет расстояния, и электронное письмо тоже голос, не отсекающий другие голоса. Местность этой книги условна, расходуясь единолично между Он и Она, задавая направление между множествами точек, не лежащих в одной плоскости. Поэтика вглядывания в промежутки между словами. Когда предмет не только предмет, но и сумма взглядов, смотрящих на него. Попытка обтекания изнутри, не разрушая сущности, не разбивая даже оболочки – войти, оставаясь снаружи, выйти, не покидая пространства. Постоянное "здравствуй" миру. Нет ничего обжитого и устойчивого, балансирование на краю воздуха в ритме перемещений. Это мы меняем среду или она меняет нас? Ответом на приснившийся вопрос:

        Взгляд – обращенное дерево, яблоня с ветвями, растущими из яблока. Взгляды проходят друг сквозь друга, не слипаясь. В море переплетаются соли, переплетаются рыбы. Магний, манта. И отсутствие опоры для взгляда – не приглашение ли вернуть его, повернуть внутрь? Так темнота вглядывается в темноту.

        Самое важное – внутри. Самое сложное – повернуть взгляд внутрь. Автора ищите там же – внутри, где Климт распадается на самого себя, и краски остаются между слов, договариваясь о цвете только друг с другом, обтекая и струясь в многоугольнике света. Или это сомнение в собственном существовании, становясь частью – чего? – воздуха? обломка керамики, взгляда той, что смотрит на тебя? Но всякий взгляд – это лишь половина тебя. Между тем и этим – пространство книги. Между попыткой и испугом, и новой попыткой, не надеясь на удачу, осторожно и бережно, не отстраняясь, но и не прикасаясь, между "нет, и все же..." и "да, но и...". Попытаться объяснить, не договаривая, и понять, не задавая слишком конкретных вопросов. О том, как удержать на ниточке взглядов то, о чем нельзя говорить вслух. Медленное чтение, внутрь, в темноту, в "между", ловя бесконечное ускользание одного, другого, третьего, и становясь, в конце концов, этим самым ускользанием.

"И зачем оставаться, ведь тогда не останешься больше нигде"

        Точки здесь не предполагается –