* * *
Что-то мы никак не можем добраться до моря,
Куда ни едем – кругом равнины и горы,
Какие-то срединные земли,
Небо заворачивается, как свиток,
Синяя туча навалилась тяжёлым брюхом,
На полях жгут костры, закат огромен...
По этим полям ходят чужие люди,
Неуклюжие большеголовые великаны,
Ноги у них, точно стволы деревьев,
В бурой коросте.
Стопы их попирают мокрую землю,
Между пальцами жирная грязь проступает,
Мы не сойдём здесь – это чужие люди,
Они даже здрасьте сказать по-нашему не умеют.
Всё едем и едем, уже совсем стемнело,
За чёрным окном ничего – лишь наши лица
В сыром воздухе подпрыгивают и трясутся,
Сейчас придёт проводница, предложит чаю...
Море где-то за ближайшим поворотом,
За следующим переулком, за тем угловым домом,
Но с утра за окном большеголовые великаны
Ходят и тычут в стекло курицей и огурцами...
Наверное, мы проехали его, когда спали,
Наверное, мы проехали всё, когда спали...
Восток
Говорят, есть на востоке гора из чистого серебра,
А над ней в синеве серебряный свищет рог,
Говорят, там в зените постоянно растёт дыра,
Оттого на востоке никому богатство не впрок.
Там у слоноголового бога алмаз во лбу
А у самой паршивой птахи рубин в зобу
И к чему нам смертным жаловаться на судьбу,
Если нет никакой судьбы?
Там плывёт по холодным рекам небесный свет,
Там слепой аскет наблюдает парад планет,
Он полупрозрачен и практически не одет
И жуёт грибы.
Там зурны дрожащей плывёт одинокий звук,
Там объятья бёдер крепче пожатья рук,
Там блюдёт отшельник лучшую из наук,
Посещая запретный храм,
Небеса пылают зороастрийским огнём,
Леопард уносит тела задремавших днём,
Хануман во мраке делает ход конём
И встаёт, прикрывая срам.
Там молочный ток медлительных поит рыб,
Там с пленительных чресл любовный стекает мёд,
Там зелёный шёлк к кисельному дну прилип
И в зелёный бархат обернут небесный свод.
Там у птиц на перьях не счесть удивлённых глаз,
И во лбу слоновьем одинокий горит алмаз,
И лелеет проказник пышнейшую из проказ,
И святой презрел чудеса.
Там столетний сверчок поселился в саду камней,
На сырых полях не сосчитать огней,
Всё пронзительней ветер, всё круче и всё страшней
Поворот молитвенного колеса.
Говорят, есть на востоке зверь крупнее иных зверей,
По нему англичане палили из батарей,
Говорят, он ходил в ночи вокруг лагерей,
Звал солдат голосами их матерей,
И они уходили в ночь,
Сам полковник Моран стрелял по нему с руки,
Снаряжал капканы и шёлковые силки,
Караулил в палатке, стиснувши кулаки,
Сыпал порох на полку, взводил курки,
И ничем не сумел помочь.
Говорят, что полковник после сошёл с ума,
Толковал, мол, в Лондоне вечно царит зима,
На востоке, мол, свет, а тут, мол, сплошная тьма
И нищает великий дух.
Говорят, он плакал, взыскуя молочных рек,
Он бродил, не в силах сомкнуть воспалённых век,
А потом прирезал несколько человек,
В основном – припортовых шлюх.
Говорят, его искали, но не нашли:
Он ушёл во мрак, исчез в голубой дали –
Там в порту скрипят торговые корабли,
Чайные клипера.
Там на тёмном дне морской анемон поник,
Так у каждой рыбы крепкий спинной плавник
И по три пера.
Говорят, на востоке тот зверь до сих пор живёт,
Он свистит в норе и скачет ночной тропой.
Говорят, он тревожит поверхность молочных вод
И ломает хребты паломникам, бредущим на водопой.
Говорят, на востоке всякие твари едят из рук,
И пустой тростник издаёт неприличный звук,
И растёт гора из чистого серебра,
Говорят, там раджа подарил огромный рубин
Луноликому отроку, которого он любил,
Дотянувшему до утра.
Говорят, на востоке каждый вздох оставляет след,
Там змея в траве обживает пустой скелет,
Пышнобёдрый буйвол вызванивает рассвет
Колокольцами на рогах...
Говорят, что этого зверя убить нельзя,
Что сойдёт с ума глядевший ему в глаза,
Говорят ещё, он ходит на двух ногах...
Газели
1.
Кто соловей при свете дня, тот козодой в полночный час,
Он в алых зарослях огня прокладывает тайный лаз,
Он доит коз в чащобах роз, в уколах золотистых ос,
Вложив раздвоенный язык в озёра слёз, в ресницы глаз,
В глазницы глаз, поскольку синь в них выел купорос небес,
Он расплетает свой кушак, он греко-римский парафраз,
Он выбирает лучший мёд из самых потаённых сот,
Он оплетает как лоза долины, скрытые для нас,
Где сонный сок роняет мак на берега медвяных рек,
Ты раздираешь влажный мох, зверообразный козопас.
К тебе, раскрыв цветущий пах, взывает каждый медонос,
Чью сердцевину выел страх, не оставляя про запас...
О кто б не бросился на зов, летучей доблестью крылат,
Из наших замкнутых миров, чей млечный свет давно угас,
К тебе, о нежный садовод, тяжёлых пчёл сестра и брат...
Ах, этот двуединый сон, в нём гибнут лучшие из нас!
2.
Он выкатывает огненные шары, он творит миры.
Он строит потайные сады, изнемогающие от жары,
Но когда смолкает жаворонок его и безумствует соловей,
Он обходит погружённые в сон дома и заглядывает во дворы.
И люди выходят, закрыв глаза, вытянув руки вперёд,
Так, словно в пустые ладони ты вкладываешь дары,
И зеленоватый ломтик луны вползает на небосвод,
И стелет лунный свет на поля призрачные ковры.
Они наводят мосты, их тела пусты, они уходят к луне.
Гляди, как фасеточны их глаза, как зелёные жвалы остры,
О влюблённые, слушающие соловья, никогда не ходите во сне –
Там вас окликает возлюбленный мой, что глядит из чёрной дыры.
3.
Я тюрчанку из Шираза своим кумиром изберу,
За родинку её отдам и Самарканд, и Бухару...
Я за Тюрчанку из Шираза, сгорая в гибельном чаду,
Отдам и Юнга и Делёза, и Ясперса и Дерриду.
За лунный лик и стан газелий и кольца локонов тугих
Постмодернистскую заразу под самый корень изведу,
Ах, боле ничего не надо в саду неистовых услад –
Там плачет Мирча Элиаде, как ни в одной из Илиад,
Какой там Ясперс? Это яспис её ланит, очей агат,
Её шелков многоочитых в траву спадает водопад!
Ты не зазноба, ты – заноза, тебя и силой не извлечь,
К тебе из нашего колхоза ползёт в снегу родная речь,
На лунные поля Востока, на минные его поля,
Где нежная ладонь Пророка возносит криворотый меч!
Север
1. Сигурд
Чёрный ли снег белый ли снег свет
Медный котёл гудит череп гудит небесный свод
На одном краю земли звёзды вмерзают в лёд
На другом краю стоит великан Сурт
Я повидал сколько вмещает глаз
Пустых равнин холодных волн солёных небес
У меня на спине вырос чёрный лесной хребет
Я тебе привёз без счёта цветных бус
Я провёл свой драккар к пряничным городам
Женщины в белых чепцах там полощут с мостков бельё
Самую белую я в служанки тебе отдам
Я не люблю её
Кракен цветущий остров задушит в кольце рук
Сурт пойдёт по земле поступь его тяжка
Что способно насытить багровый зрак
Битвы и облака
Я не люблю её вот монисто а вот кольцо
Голубые меха золотые шелка парча
Сколько отправил в Хель воинов и купцов
Змей моего меча
Что ж ты глядишь из тьмы исподлобья глаза белы
Ногти растут косы растут под ногтями черно
Ветер задувает во все углы
Мышь грызёт зерно
Разве не сдюжит всадник коня вод
Ныне с тобою в эту постель возлечь
Рёгин ты хорошо выковал мой меч
Медный котёл гудит череп гудит небесный свод
2. Как Греттир боролся с мертвецом
Греттир говорит: из них уже мало кто оставался
Кто не успел – погиб, успел – разбежались.
Этот их Глам опустошил долину:
Дочка Торхалля, Турид слегла от страха
И померла – а была ведь крепкая баба!
Что характерно, он пальцем её не тронул,
Лишь зарычал в окно да моргнул глазами.
Овцам на пастбище он перебил все ноги,
Стельным коровам вырвал кишки из брюха.
Впрочем, весной он держался тише – больше зимою
Под полунощный посвист шальной метели...
Торхалль сказал мне – мол, жалко, конечно, Турид,
Вдвое обидней, что был он при жизни пастырь
Тех же овец, причём ретивый, хотя и грубый,
Мало того, схватился он с горным духом
И одолел – теперь вот сам безобразит,
Лучше бы дух, ей-богу, тот был спокойней.
Впрочем, чему дивиться – Глам-то был нехристь,
А с нехристя что возьмёшь, вот он и колобродит!
Впрочем, Греттир говорит, со мною Торхалль был честен,
Прямо сказал, беги мол, пока не поздно,
Мы, мол, привыкли – дверь запираем на ночь,
Что до скота, его уж и не осталось.
Думаю, скажут люди – Греттир, мол, струсил,
Вот и остался. Лучше бы говорили.
...
В этих краях неладно испокон веку,
Ухает кто-то, следы в снегу оставляет,
Овцам живьём выгрызает куски мяса...
...
Что я, с мертвецами не дрался, что ли? Но лично этот
Оказался сильней всех остальных вместе взятых –
Так обхватил меня, что дыханье спёрло!
Что тут сказать – сначала мы бились в доме:
Он меня тащил, а я упирался.
Было темно, лица его я не видел,
И слава Богу, скажу я вам – больно страшен,
Чёрный, огромный, на ощупь скользкий, вот пакость!
Бьёмся мы в тёмной горнице, он не дышит,
Только лишь тихо ухает, глаз не видно.
...
Эта долина всегда отличалась дурной славой –
Тролли в горах, в отрогах лесные духи.
Дёрнул же чёрт Торхалля тут поселиться!
...
Думаю – в доме-то этой твари не развернуться,
А во дворе ужо он задаст мне жару –
тащит меня туда и, вроде, одолевает!
...
Я и подался – он из дверей-то и выпал,
Я на него – ведь крепко, паскуда, держит,
Тёмный он был, говорю вам, лица не видно...
...
В общем, чего там, братцы, налейте мёду,
Засветите огонь, позовите скальдов!
...
В доме, понятно, возились мы в полном мраке,
И на подворье темень – всё небо в тучах,
Я его видел плохо – и слава Богу!
В общем, лежу я буквально на нём, он не дышит,
Только за меч схватился – луна из-за тучи вышла.
Он открывает глаза, на меня смотрит....
...
Каждую ночь здесь огни горят на вершинах,
Чёрные ели грозно руками машут,
Я ни за что не вернусь в эту долину!
....
Смотрит – я не могу пошевелить и пальцем,
Глаз не могу оторвать от его буркал,
Тут говорит он: паршиво, Греттир, вышло,
Лучше б тебе, Греттир, со мной не встречаться.
С этой ты ночи лишишься своей удачи,
Против тебя обратится твоя же сила,
Был ты героем, а станешь пустым задирой,
Ты и сейчас, говорит, Греттир, вспыльчив.
Жалко тебя мне, говорит, дурень,
Будут тебя травить, как дикого зверя...
...
Вот он и говорит мне – соврал ведь, верно?
Наверняка соврал – разве ж я изменился? –
Так прогоните скальдов, зовите девок,
Мёду ещё налейте, огни зажгите,
Что там – веселиться так веселиться!
Дальше, понятно, закрыли луну тучи,
Он замолчал, я за меч – так вот оно и вышло!.
Худо другое, он напоследок молвил,
Что на меня проклятие налагает.
Мол, темноты теперь я бояться стану
И одиночества – а кто из вас не боится?
Зимняя ночь длинна, темна, бесприютна,
В каждом кургане мертвецы вострят зубы,
Пляшут огни мертвецов на крутых склонах!
...
Так прогоните девок, несите ещё мёду,
Кто это там сказал, что Греттир струсил?!
3. Приношение жены
Она мне сказала – загляни в шатёр, загляни в шатёр!
Там, внутри, горит костёр, загляни в шатёр.
Она мне сказала – выпей этой травы, выпей этой травы,
Выпей её, выпей, не поворачивай головы,
Не поворачивай головы, выпей этой травы.
Не смотри туда, говорила, не смотри туда,
У тебя в голове звезда, звезда, звезда!
У тебя в голове звезда, не смотри туда, посмотри сюда,
Выпей этой воды.
Что ты видишь?
Вижу, отвечаю, звезду, зарю, яблоневый сад,
Вижу мать с отцом,
Что-то слишком недвижно они сидят,
Повернувшись ко мне лицом.
Видно, кто-то дурные творит дела,
Ворожит на дурной траве,
Что у матери косы, точно зола,
У отца топор в голове.
Хорошо им, наверное, там у огня
Греть суставы распухших ног,
Оттого они и зовут меня
Погостить в золотой чертог –
Иди сюда, сюда, сюда,
Мы будем вместе навсегда!
А теперь, говорит она, загляни в шатёр,
Там отец твой руки к тебе простёр, загляни в шатёр,
Эта ночь, говорит, холодна, темна, длинна,
Но у тебя в голове луна, луна, луна!
У тебя в голове луна, выпей это до дна.
Что ты видишь?
Вижу, говорю, звезду морскую луну, рыбок на звёздном дне,
Вижу звезду сестру, утонувшую по весне,
Её ест рыба морской чёрт, пилит рыба-пила,
Ей зашивает бледный рот бледная рыба-игла,
Оттого ли светел разбухший лик
И глаза как жемчуг белы,
Что вложили ей в губы морской язык,
Недоступный людям земли, –
Ступай ко мне, ко мне, ко мне,
Мы будем счастливы на дне!
А теперь, говорит она, загляни во тьму,
Там сестра твоя в водяном дому, загляни во тьму,
Там во тьме шевелятся огни, огни,
Это глотни!
Выпей этой травы, вся сила в этой траве...
Солнце в чёрной короне восходит в твоей голове,
Что ты видишь?
Господин мой на ложе объят золотым огнём,
У него в изножье сломанное копьё,
Он дрожит от страсти, мечется от любви,
У него запястья в золоте и крови,
Он укрыт парчою, в кувшине кипит вино,
Так его хочу я, что в глазах темно,
Отпусти же ведьма, дай пройти к нему,
То-то сладко, крепко, долго обниму,
Нам теперь иные будут сниться сны,
Яблоки глазные кому теперь нужны.
Мореплаватель
Человек у порога
Ах путники, ну почему вы кажетесь угрюмы,
и медлите взойти на бриг иль, скажем, на корвет,
когда вы будете ловить сквозь пасмурные думы
тот лёгкий, золотистый тот, зеленоватый свет?
1-й путник
Ступай домой, там крепкий стол и блюдо с пирогами,
ребёнок в люльке сладко спит и пряха тянет нить,
и не качаются полы под крепкими ногами,
и больше нечего искать и не о чем просить.
Человек у порога
Ах, я бы отдал этот стол и блюдо с пирогами –
когда душа летит во тьму, к чему ей, скажем, стол,
чтоб мокрой палубы настил качнулся под ногами
и в отдалённый чудный порт мой парусник вошёл.
2-й путник
Ступай домой, там дольний мир, который нам неведом,
там женщина у очага пылает, как заря,
и не потянется тоска за треугольным следом,
и не глотают пустоту голодные моря.
Человек у порога
К чему печалиться, когда ваш парус ловит ветер,
и поцелуй далёких звёзд девичьего нежней,
и станет зеркалом вода однажды на рассвете,
и дивный край над ней взойдёт и отразится в ней.
3-й путник
Когда задержится душа в предсмертной полудрёме,
пред тем, как с палубы тугой рвануться в небеса,
приснятся ей очаг и дым, ягнёнок на соломе,
ребёнок в люльке, дальний лай сторожевого пса.
Человек у порога
Когда задержится душа на выбитой постели,
пред тем, как на далёкий зов рвануться из окна,
ей будет сниться скрип снастей, и мгла, где еле-еле
полоска сладостной земли, чужой земли видна.
Метаморфозы
Над Тендровской косой, над Арабатской стрелкой
Угрюмый и босой швырнул ведро с побелкой,
И мелкий снег летит, с волной мешаясь мелкой,
Над Тендровской косой, над Арабатской стрелкой.
Летим, летим, мой друг, в чужое захолустье
На запад и на юг, к трепещущему устью.
Увы, среди зимы и там смущают воды
Русалки и сомы и прочие уроды,
Оттуда сам не свой бежал несчастный грека –
Там с пёсьей головой он видел человека,
Сидящего в шинке, как будто так и надо,
С жалейкою в руке и неподвижным взглядом.
Он позже написал: "Там чёрный ветер свищет,
Там бродит птичий грипп и новой жертвы ищет,
Там чёрная гора топорщит гриву сосен,
Там выговор чужой моим ушам несносен,
Из края злых собак и ласковых евреек,
Венецианских бус и пёстрых душегреек,
Кукушкиного льна, болиголова, сныти,
Верни меня домой, мой нежный покровитель!"
Уймись, дурак, уймись, ты поздно спохватился –
Твой чёрно-красный Рим за край земли скатился,
Уймись и пей вино, не так уж плохо в нетях,
Все умерли давно, лишь ты один на свете,
Так тереби калям в отсутствие покоя,
Как потаённый срам, дрожащею рукою,
Гляди, гляди туда, где пляшет в клубах пара
Холодная вода, качая бакен старый,
Где, видима едва, возносится над бездной
Железная вдова, подъемля меч железный,
Да пара островков скрипит крупою снежной,
Да горстка огоньков во тьме левобережной.
Человечек
Человечек перемещается на восток
У него есть лампочка и свисток,
Если надо, он дёрнет за два шнурка
И поддует резиновый свой жилет,
Человечек передвигает часы вперёд,
Далеко внизу под ногами солёный лёд,
Ледяное крошево, стелющаяся мука.
Никому не нужный, маленький и смешной
Человечек перемещается над тишиной,
Над безглазой хлябью, где ни одного огня,
Он умеет дуть в свисток, но тому не рад;
Так висят во тьме человечки, за рядом ряд,
Молчаливый парад, блуждающий вертоград,
Сотня душ, не отличающих ночь от дня.
....по воде плывёт замороженная вода...
Ах, как сладко, когда, вселенную теребя
Бортовыми огнями, ищут во тьме тебя,
Нет честнее дела, чем дуть в свисток, поддувать жилет,
Человечек с тоской прислушивается: вот-вот...
Но гудят моторы, в стакане плавится лёд,
Стюардесса предлагает курицу на обед,
И надежды нет. |
