* * *
в городе где темные соборы
где зато блестящие газоны
я фаянсовый стакан позора
жадно выпив встала у Сайгона
кровельным железом смотрит небо
не мечтаю жребия иного
я любая справа или слева
от ворот прекрасного Сайгона
* * *
В день торжества электросвета
в час накренившегося лета
мне снится город заповедный
весь набережный весь подлёдный
из ночи плотной непроглядной
где выпросталась дверь парадной
мне снишься ты в дожде и стуже
в ознобе в бедности и хуже
но всякий раз в густом покое
когда ни словом ни рукою
ни силой воли ни досадой
ответного не вырвать взгляда
* * *
Несколько смертных строк смертному телу
столько же светлых мук светлому взгляду
бедный твой город: картонный, а белый белый
белой гостиной славный фонтаном садом
скаредный всхлип а выдох на всё согласный
сводной одной минутой явился скудный
смутный вид сбоку сиял красотой напрасной
ссадиной рта простудной
так проплывая слои атмосферы серной
мягкие ткани памяти проникая
вслед тебе льется лес ели и желны
достигая тебя зеленея вовсе смывая
* * *
Одежда рахат лукума
я приду в одежде рахат лукума
выпросить а чем пагубна моя надежда
растаять в приторной горечи каракума
вкус моей плоти ясен птице сладкоежке
семивороне и белоснежке
чудна чернеет когда стемнеет
ленточка почетного легиона
в углу моего рта
где пустота
после того как синие мотыльки
теплой души горячую пыльцу
разделят на лакомые куски
и соответствующие ангелы примут ее на весу
умереть целиком и заглазно
вдали всякого говори
стать рахат лукумом прекрасно
и сладко у пыли внутри
нам хотелось волос из песка и платья небес
но не бывает
желание отгаревает
рука отбывает жест
рот не узнает языка
но пересохшая речь сладка
нетравоядному истиной чумной
отговаривают рощицы снегиря
вспархивает севера января
не упруго не ломко ласково подается твердь
женской пощечиной лицо другое наносит смерть
смахивая прежнее полой одежды рахат лукума
нет не требовательна не угрюма я только спрашиваю
или не мало
я выкликаю убора тлену
славы локона и колена
* * *
Жжет и лижет язык королевская шкура шмеля
теперь мне снится покорность теперь
податливая мне уступает дверь
из-за которой доносится речь твоя
лжет и слышит меня осязаема тень твоя
тяжела и нежна и колеблема влагой сна
подаваема ею сама и одна она
на расстеленной шкуре поверженного шмеля
и вот на роскошь души извращенность мою возьмет
кто-нибудь и золото чудных плеч
но не ты ли будешь держать предо мною речь
о смерти шмеля о пуле прервавшей его полет?
* * *
Небце синее косое
дурно глянется в меня
поделись-ка ты со мною
полстраною и коня
шмель за угол и нежного покроя
мелькнул и пел полой полупальто
пой флейта лето это ли не то
шмель на восток
мы были если двое
кем нам его доводится листок
вопроса основательный уток
и восклицанья шалая игла
послушай
в городе сахара не из мела
что это она делала
то ли пела
к локтю ее столешница подплыла
или
вот письмо шмеля от десятого пятого из отеля
его лапка еще пьянела гибелью стиля
а мы уже буквы умели
мы различали
я всё сказал
тем
кто поправил мне воротник
и высморкался в мой шарф
от избытка чувств
я
может как бы и отослал
ее-то зашившую мне пальто
я понимал окружающую среду как флюс
или тампон
но в глубине души.
* * *
Отступление тьмы на поворот за Латрун
наоборот повтори
наступление тьмы за поворот на Латрун
отворот рукава возверни на один оборот
осмотрев
кожа скучнеет к утру
Я
всё объясню и пойму
ветром
неверным
относит
скользким авто
на невьюжную тьму
и тем самым зеленые косы
позволяет моей голове
так меня насовсем и отпросит
вниз катиться у теплой земли в рукаве.
* * *
Спина слепых прилепится к дворцу
Силкам детским прорех не избежать скворца
На немногое вчераъ: я:
ружьем и лесом октябрем и зайцем
лесом нефтяным
Кто помнит потолок ныряя пароход
Тот утро ветра стен чудесный день
А осени архитектура вод вечерних лет?
Звонких охот по топоту костей
Вежливый хлеб тела: завтраки теплых дней
Мутит от запаха мела оловянных моих коней
Деревянных моих солдат
неразменных гостей
Мелких монет нагар
Понизу слов трусца
А в нефтяных глазах слепых ржанье колес пожар
Под моросящим дымом ждет дрожа ладонь ловца
* * *
Там краеведческий музей один лежит на пепелище
Мой дом! скорей беги к нему
но нет Один чердак туману покорный реет над землей
а где же оба этажа
кирпичной смерти незадача
* * *
Цветы живут быстрее тленья вишен
еще быстрей и слаще жизнь вина
я имени села сюда не слышу
но белая сладка его стена
быстрей белей и слаще наших стен
там церковь по колено в чернозем
* * *
Одна война зимы две месяц рыбьей кости
я покажу себя тебе еще
три сладкое клейменое плечо
космодемьянской на допросе
теперь смотри когда они пройдут березы и табак дурного цвета
затем опять голландия и эта –
чьи створки А нам небо раздерут
где всё плескался твой зеленый глаз
нежадно искажая всё живое
где я одна с тобою
где нету нас
* * *
Где ночь отвесная в падении свободном
ни перьев золотых ни каблуков
там гладь небесная еще надежней водной
смыкается и не дает кругов
второе солнце смерти поднималось
железное над городом Но мы
не слушая его опять пытались
прикрыться пыльною одной полой зимы
одним ее невнятным одеялом
от собственных холодных светлых глаз
вторая стража смерти всё кричала
по имени не забывая нас
Всё отделенное страницею, двумя ли,
всё неопасное невидимо. Усни,
чума идет по улице. Едва ли
после войны ты вспомнишь эти дни
* * *
смерть прикрывает наготу
плотью мальчика головой щенка
вот, мы брат и сестра
пойдем спустимся в пустоту
тогда
по горло во тьме
клекочущие небеса стараясь не видеть
вот, вы брат и сестра
скажут боги прячущие лицо
в этот праздник неспелого хлеба нас некому выводить
от полей каменных злаков чеканной конопли
в этот день несвернувшейся крови некому нас простить
мы брат и сестра
из дельты
голуби
голуби площадей нас научили
жить
* * *
юннат беспризорный могильщик
ты клеил серебряный гроб
но что мне до смерти я птичка
я зоологический сноб
умелец роскошный курильщик
ты думал я жить не хочу
я жизни не знаю я птичка
я небо верчу
* * *
Одноместный самолетик прыгает через заборчик
Двухместный самолетик прыгает через заборчик
Трехместный самолетик поганка не хочет прыгать
и ему ставим клизму
и
Трехместный самолетик прыгает через заборчик
а следом и складной кораблик
с тыщеместной двухсалонной древнегреческой галерой
и уже потом, тихонько – паровозик
только с местом для пилота и трамвайною подножкой.
Паровозик
улетает в небеса
ветер треплет ювелиру волоса –
паровозик обгоняет стайка вшей
понемножку напевая о любви
Ювелира полицейский не слови...
Шпалы и холмы родной земли
не видны уже
На подножке пляшет ювелира
длинная нога
Гагауз же он машиной управляет
жмет педаль не отнимая сапога
В сумерках к большой воде Босфора
гагауз подлил своей слезы
степь свою покинул я с позором
купоросом не обрызнувши лозы!
Ювелир блевал в пролив и пукал
крепко-крепко поручень держал
я не Байрон со стыдом он думал
гагаузов я не отстоял
...Гагауз крещен был Константином
ювелира звали просто Джеф
они покинули родную степь
смущенные войны картиной
и в Палестину паровозик воздушный направляет бег.
* * *
Мыши – кишмиши. А кто же изюмы,
кто же урюки, инжиры...
Это смущает лучшие умы.
И ум требует мяса и жира
для УМ-стной работы.
Может, черносливы – еноты?
...Никто не знает.
А между тем возможности поддерживать УМ
всё убывают.
Губы сохнут и щеки слиплись
(щека к щеке) –
все продукты уму достались.
Если бы видел кто – на важных мыслей реке
части тела качались...
А мыши они кишмиши всегда,
а может инжиров скрывает вода
от ученых моих зрачков?
А те кто изюм – те совсем на луне?
Но ум больше нечем кормить.
Пойти на работу мешают мне
мыши. Мешают жить.
Но вот – осенило! Изюмы –
конечно же опоссумы!!!
* * *
я выхожу из провинций моей души
я тотчас вижу сбоку: тело может быть норка птицы
но не летучей а гуляющей и чуть прыгать.
конечно не пестрой.
и таких полезных вещей немало я повстречаю –
домики, послушные травки и другие коряги
по пути к столицам.
* * *
дома как стопки детских книг
лежащих поперек
возьми меня с собой на юг
где каменный песок
возьми снеси меня к себе
где легкая вода
смотреть как тихо почему целует никогда
* * *
скажи что стало с Гаммельном моим
он мой флажок свивается на древко
как простынь со стола стекает в реку
его пастух прицелился за ним
свалились этажи моих домов
осыпались они не удержались
смущенные цыгане разбежались
и птица мышь касается полов
ложится теплый снег на городок пустой
на мертвые тела живые крыши
лег теплый снег ложись и ты со мной
* * *
Мы могли бы жить на малой садовой
и деревянный пол непересказуем
я люблю тебя Скажи мне другое слово
недоступное легким деснам и поцелуям
кровь в реке империи для питья легка и приятна
и от надсадной чести ломило зубы
давай вернемся за грошик лодкой обратно
где у в с е х в дыхательном горле медные трубы
* * *
Я буду ранний серый чай
Поднастилать под изголовье
Я также голову сложу
К ногам Офелии моей
голову источников подземных на тарелке принесу несупной
Чтобы по блюдечку покатывалась
Слюной пророческой забарматывалась!
И,
Заботливо причесавшись – как Лорелея –
Как девственница со стулом, с подносом во сне вальсируй...
...здравствуй твоя офелия смертная орхидея куда ты себя дюймовочка положила...
Здравствуй, твой Андерсен!
(нежно-женское имя)
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Не обронив офицерской чести ни один лепесток,
под ракитовый кусток
в американский песок
буду похоронить. Да не кантовать!
ути моя незаразная леди:
б е з у п р е ч н о й к а к ш п а г а
е в р е й с к о й р у к о й
моей! в песок! под апельсиновый лоскуток!
в атласно-матросский вечный покой!
В следующей реинкарнации будешь скворечником? – вроде Гарсиа Лорки?
* * *
я маленький японец в кипятке
вода почти до дна достигла
вот врач идет с предсердием в платке
и к тряпочке платка оно прилипло
а смерть выходит из-за леса
с такой же тряпочкой в руке
ты не ходи ко мне моя принцесса
я маленький японец в кипятке
* * *
где ангела одежды золотые? надень что было сил!
разомкнутые небеса почти большие
господь почти на волю отпустил
ты в райский день роняющий качели
на берегах миража видишь сон
ты видишь тень мою в своей постели
расплавленную каменным песком
ПЕРВЫЙ ВЕРЛИБР
взяв маникюрные ножнички отрежу себе руки и ноги не сомневайся о последней руке
колечки маленьких ножничек во рту немного гибкой этакой гуттаперчевой усидчивос-
ти одолею и эту – разве остаток если назвать культя выйдет
неодинаково длинен.
Но выталкивая слова как эксутопающий воду под рукою спасателя
ты возражаешь – опять! –
что, мол,
аанечка у тебя не хватит терпения
такими ннасекомыми ножничками столько мяса,
не говоря уже о сокрытом – о костном мозге...
забавны мне твои возражения – я швея
я сохраняю покой при виде булавок и игл
если ж и вправду устану ты конечно одолжишь
хлебный нож в соседнем кафе
и
я сажусь на скамейку и потихоньку начинаю
резать с первой ноги по порядку
Но ты – а тебе присущи увы жалость и милость к падшим
земля и жимолость
недоуменно склонен предостеречь
что я без рук и ног отрезанных бездумно своевольно
не получу ни костылей ни кресла ни денег ни жилья
что я на улице одна среди погоды
и нечем даже денюжку поднять
Ах ты меня уважил, ну, потешил – как ты не замечал:
я каждый день на улице бываю по чуть-чуть и я привыкла.
Пока мы спорили готово дело! как листья уши волосы и звезды
упали руки-ноги под скамейку их ногти не ревнуют наконец
А крови-то аж маленькие дети кораблики пускать понабежали – шумят.
Как вдруг ты застеснялся и спросил –
а что, тебе совсем-совсем не больно?
Ура! Миг торжества! Где мой ответ? Мои ответы, о, который?
Нет! Но вопросом на вопрос – давно спросить хотелось,
к месту, а?
Что?! А тебе – не больно?
НАБЛЮДАТЕЛЬНЫЙ ПУНКТ
1
смотри какой бетон какие однако стены
бетонные смотри и это он и здесь мы будем жить
смотри какое небо какие однако стены
небесные смотри смотри
какие сбылись
надежды и вышивки украшают кожу
2
два человека ворона и грач
в ногу по полю идут
волоча за собою калач
утешительный труд
тихо надену и я сапоги
чтобы за ними идти
их межи и зги
обирать по пути –
зрению на зиму
впрок.
3
как запястье гимназистки
манит радужная смерть
над головою стелет жесть
и
вместо корпии записки
о сирени
4
не жестче воздуха казалась мне земля
но слаще света ближе
пригляднее дышать и глаз не режет
и было горло розовых корней
знакомым другом
и ты был я –
казался мне собою
и свист Тарковского не остывал от слуха
не гасла чайная луна
5
полотенце сложив оттого оттого говорю я свист
удочек лишена идет дорога одна
и выхода нет не иначе говорить ее и нести
за спиной полотенце и сложенный лист на груди
оттого оттого треугольный пугает голос и речь
отлетает вроде души бочком и на небо
оттого оттого мертвое тело голоса тянется вдоль кювета
как специальный фильм переходящий в сон
ничего говорю я что платье чужой кафтан самое холодное лето
в январе случится лето и того холоднее
в феврале тоже но время суток другое
холодное лето зимы
6
так посмотри еще каких слогов лишил зрачок
и небу отказал в каких виденьях
и арки букв раскачивает зренье
не для тебя тебя
попробуй А деревянное на угол рта не будет тебе мало
О утешало бы но, вот, его сметало и отнесло и унесло от нас
так посмотри
на бедные дощечки
стружки
надсадный ржавый воздух
страшный гвоздик
не улетают более деревья
не оставляют места слову рта и пару
и листья никогда не знают меры
холодное лето сменяет жаркое лето
а всё петербурга не видно не видно за вывесками не видно
каких слогов произнесенья улиц лишил себя а
алюминиевое горло гортань одними губами
несколькими выжившими словами падежной рифмой
не убедить себя полюбить друг друга
.........................................................
пойдем-ка на высоту где проще присмотреть
где чтение
7
строгий ошейник вчерашний сапог утро прощай
я никогда не знал чем заканчивался рассвет
начинался последний раз вышел весь чай
сигареты улетели на юг стреляй вслед бесполезно
________
где вернутся они на свет огня и уснут на моей руке
вечным сном бабочки мальборо спи поспи
не дыши во сне неприлично
если спи не дыши во сне
на моем пальто и скамейка и два дерева и крючок
осень
сигарета идет на свист но не утром
утром заползает под прилавок от света
не то вечером
окстись не соберешь ее теплом
пепел ее кокон но оттуда
выпрастывается грязная посуда
________
белой копейкой дешевый ток родина, пли!
я всегда забывал где берут закат
нанизывают сигареты на ветку по три
ночь принес темноту на иголках и снова мир
* * *
Он управляет города заправив маслом
пустой толпы. он покидает город
на белой белой маленькой лошадке
он заправляет плотную дорогу под теплое под швейное копыто
он подшивает многие полотна
под ленту под корсажную дорогу
он оставляет ловкие одежды
приветливо откидывает воду
косою он лежит между лопаток
покорно загорающей земли
спроси же кто о белая лошадка!
проси меня за белую лошадку
кто сшила эти многие полотна
озера и луга умело ела
и терпеливо и еще немножко
куда пасутся скомканные львы
испуганные зева синевы
откуда неба прыткие зонты
несутся врозь на кроткие мосты
моя лошадка белая юла
она слеза и слезла и дотла
она исчезла полдень перегной
а озеро синей всегда со мной
* * *
придумай мне сестру
моя сестра просила написать роман
ей нечего читать ну напишу
если ты придумал что она плохо видит
она плохо видит она говорит
я вижу плохо вчера не видела что ты мне написала
а сегодня я вижу пропустив четыре страницы
не понимаю что-то случилось с ними, в романе
они говорят совсем другими словами
сделай как было
я сделаю всё как было
* * *
просыпайся умерли ночью поэты все-все
в подвале больницы они занимают три полки большие
одни опухли ужасно,
усохли другие
а один так воняет санитары и те
намекают друг другу на это
одевайся посмотрим
только приговых тех шестнадцать
айги еще не считали
их вставные зубы раздают слепым детишкам
для еврейского карнавала
или, знаешь, пожалуй, останемся дома
говорят, там пожарники и милиция
я боюсь милиции
ты боишься пожарников
Наталья боится волков
останемся пить лимонад
вспоминая
как ходили поэты на парад – трум-пум-пум!!пиу!
* * *
одна похожа на тебя но недостаточно
немного вяло уныло
видимо умнее
явления архитектуры тебе сродни
когда случается такое: расстояние
между словами точно
приходится на знак среди домов
и в каждом есть и эр
и а
и крыша
а в окнах несколько нарочитые стекла
и полицейские над городом кружатся
плохое кино объясняет что с тобой делать
бог с тобою не надо
куда там
* * *
я думаю когда б и ты сказал о именах
и выучил о них
и мы бы поделились, как в записях иерусалима
тебе например фронтон
мне подоконник
ах не надо не надо пусть
бери как есть
не надо крошить пополам
но ты же знал о справедливости! что ты знал?
я настою
носить за собой штукатурку и патрон из парадной –
– спотыкаясь
* * *
летит пластмассовый стежок
до солнца долетит его не станет
сыграй мне на вилке не то гудок
ковры ушами шевелят
махровые как буквы уши
день светится и листья
на землю падая, кричат.
* * *
они в саду играют марш
давай играть в войну
ты будешь мой отец погиб а я тебе рыдать
теперь они играют вальс
а ты и я разврат
теперь ты мой хороший брат а я с тобою спать
затем они сыграют что
но мы давно ушли
здесь звезды страшные горят у них глаза внутри
* * *
Не правда ли ты хорошо помнишь солнечные дни и свои детские мечты.
Твои детские мечты так напоминают мои детские мечты так напоминают нашу общую действительность –
ты живешь на краю неба и я на краю земли и между нами ходит автобус,
но вот задумано было – трамвай, и покуда не будет трамвая, мы никуда не поедем.
Не правда ли ты также ясно можешь сочинить меня как я могла бы жить
если бы мир был бы устойчивее а жизнь не была бы такой бесконечно длинной.
Не правда ли ты дождешься зимы и ее подобия погоды и мы будем глядеть
я на твой почерк и ты на мой голос как если бы принц решил бы не целовать
спящую красавицу пока сама не проснется.
И ты знаешь что есть физическая боль
белая ночь
ветер пустыни
грамматический разбор словосочетаний
а я всё это видела своими глазами одновременно.
* * *
Мы начали произносить слова
сегодня в три
мы начали с частиц
да белое
а нет летает
невнятно мягко высоко
воздушным кубиком в зрачке
не всякий эти свойства знает
нам через радио придется разъяснять их
разрешать кружиться налегке
без вопросительного знака без упрека
и
образуя пятый день войны
они несомы станут и ясны
а мы?
разбогатеем продавая
права на запуск нет
не то что да
нет не то что да
* * *
кучер! кучер ушел и унес всё свое с собой
гости разъехались
муха достигла сметаны
я привяжу это хокку к ветви марихуаны
милый ты ремесло наше предал
заныкал знамя
птица не курица муха моя утонула
фрейлины челядь в дизентерийном бреду
солнце в зените
кучер унес кассеты и поросенка
Милый кто кисти моих шаровар (нрзб)
* * *
Полуоткрытый шкап алый плащ
полуоткрытый, плащь, алый шкап
плачь – его нет – алый, полуоткрыт
плачь, о зелень ланит,
о, смоковниц пыль,
о, полет шмеля!
плачь и смотри, как Светлана спит –
как не я
Ап! Ты из-под попоны вод
рыбу повлек жену
Деревянная раковина поет
электрическую волну
Створки суть скобки крылья
сложенного плеча
из многопалой пыли
ночи плывет свеча
Гляди!
от меня отдельна, безумна, летит слеза.
Плачь, мебель, сложив колени, ладони, уши, глаза.
* * *
Убогие глаголы и проводка
снаружи стен
так близко находящаяся ветка
от ясных вен
она одна железная дорога
опасней нас
ее железных десен длится нега
впадая в лес
* * *
Сон... смертным потом волосы твои
к остывшей прилипают голове
о господи сейчас твоей щеки
я прикоснусь на снеге и траве
где ты стоишь пускай ни звук ни свет
уже не проникают до тебя
но для прикосновенья смерти нет
и жизни нет но только
ты любя
* * *
припали крылья мои к спине
и воздух к дыханью глух
ты знаешь имя мое но не
его произносишь вслух
и вовсе поздно рассвет кладет
мне на лицо ладонь
скоро меня господь приберет
праздничный как огонь
ах он возьмет меня насовсем
всего позволит просить
чем дальше от дома он скажет тем
легче всё позабыть
* * *
А, человек из соседнего дома!
Тебе не снятся за поворотом
кафе, которых никогда нету
но торгуют ореховое печенье:
милые люди сидят в сумерках в нише
милые их разговоры мне не услышать
но тебе – и подавно.
Дома не станут больше клавиши
и вот, с-над поворота
не падают соборов купола
и никого у пальцев нет заботы
найти в зеленом прошлом.
Потому,
я потому ловлю
ищу наощупь
сухие и покорные предметы –
они существования приметы
да оттенят они стеклом и дубом
абсурд
и мы на них облокотимся.
* * *
Надсадно яркое о маленькое душно
В неясных берегах
Неслышным искушениям послушны
Цветные ангелы поют о берегах
Неясных алюминиевых тоже
Надсадно яркое кому ты ни скажи
Спроси меня? Но глаз сдержать не может
Цветной сменяющейся лжи
Не синее ль? Но кто меня обманет?
(Неслышен страх)
А искушение полою пыльной ма́нит
(мани́т)
Где ангелы поют о берегах
Где море юркое где чудных веток душно
И, захватив монету в плотный рот
Двум-трем твоим движениям послушный
Где музыкальный автомат поет.
* * *
Поет и плачет офицер за стенкой
промок воротничок и плачет
Почему же я знаю что он офицер?
А, это сон, это сон, успокойся,
слюнявое сердце мое, отвернись и проснись.
Истратил он марки бумажные деньги
на медные деньги взглянул –
монеты как пятна мочи
зачем же он поет о чем он плачет
чего он требует у стула и кровати
за стенкой за стенкой за едкой известкой
и как подглядеть мое сердце и как сострадать
не убил и не поплакать нежно
не предашь и сладко не полюбишь
Сердце мое! Выкуем тонкие слоги
уроним их в вену перелистнем страну
после десятка страниц беспредметной тревоги
офицер на снурке повесится я усну
ЭЛЕГИЯ
Разврат чудесных папирос
дымок мой знак ответ
твой знак вопрос
Малютка Ленин – у того донос.
(его чернила мутные как дым от гашиша,
они и вьются сладкие и просит есть душа.
"Душа моя! съешь чернильницу" малютка Ленин сказал
И в черное небо синее из рогатки донос послал)
Донос летает и шуршит
повсюду пулемет клюет
повсюду календарь и смерть
но дайте мне еще раз мне
полет доноса рассмотреть!
В горле, далёко, чудной язычок –
видимо, для красоты.
всё детство я гляжу на него
в зеркало
глаз не могу отвести.
Но где мое детство
но где этот дом
с зеркалом
где мы вдвоем
пряди огня за твоей головой
Где же мой шарф голубой?
О, высокий расстрелянный дом,
Горячий разинутый пах!
маленький Ленин, спи под стеклом,
запах чернил на губах.
ПЕСНИ МЕРТВЫХ ДЕТЕЙ
1
Ты деревянная дева – вместо спины корабль
И у тебя два брата – брат колодец и брат журавль
Дева с птицей морскою послала братьям письмо.
Братья, дайте мне имя – оно долетит само.
Струилась гладкая птица в игольчатых небесах
В горле письмом томилась, близким солнцем в глазах
А братья давно из камня другую сшили сестру,
Дали ей птицу в руки – не выпускай из рук.
Птица деву из камня в сад подводный влекла,
Рядом летело имя – огненная стрела.
Море – такое небо, только во рту с луной.
Из-под воды я вижу – ты горишь надо мной.
2
ГОЛЕМ
Где жизнь исполнена томительной надежды
Листва сгущенной синевой сыта
Верни меня туда –
Там купол крест и флюгер
Пасутся дымкой плавкого стыда
А здесь я крохкий каменный зародыш
Замытый каменным песком
Мне мир назойливый откажет не поможет
А в рыбьем горле цифра с коготком
Ты
прокаженным скармливал малину
полупустыню ставил на ребро
смотреться в миражи вел тихую скотину
как в собственное львиное нутро.
Верни меня!
Я никогда не буду
подглядывать, как сладко ты поешь,
обернутый в домашнюю простуду
как бы огонь одетый в дождь.
Во рту сухая капля божьей лести,
сама с собой на каменных руках:
На пражских улицах лукавое еврейство
Меня видало в адских детских снах,
где жизнь исполнена томительной надежды
лыжня небес блестит передо мной
Верни меня и преданно и нежно держать дитя над мертвою толпой.
3
В моем саду деревянном саду
Из сахарных кирпичей
Зачем так пели единороги
Сминая шелест лучей?
(скандинавские боги Оги прошли спиной):
их глаза как стаи подводных рыб. –
оставайся теперь со мной:
оставайся теперь сейчас никогда
слеза
стекает по сухожилию минуя зеленьланит
не смотри им в глаза
у них такие глаза
как у нас
и от страха теряешь стыд.
Тихо песни мертвых детей
не оставят следов
в моем саду деревянном саду
неосторожные кошки намеки сов
А если летающий на такси
без счета пьющий неон
придет
мы в комнате натощак
накрахмаленный воздух жжем
а с утра кричат
и с утра кричат
мы просто выведем его в сад
и сахар
поглотит его легко
как воду и молоко
4
цветы:
у них запястья непросты
а это? –
ухо или губ
их ледяной
рдяной раструб
прости меня
за их способность кротко ждать
глаз есть
и пальцы отъедать
они живут из-за спины
у них кладбищенские сны
сырые нищие кошмары:
тупые влажные удары по стыдной неодетой коже
жилье:
прилипло к коже пригорело
и я сижу и отдираю
с предплечий:
больно и смешно
тебе же страшно и приятно
смотри же мимо глаз мне в пятна –
я так цвету. Мне – всё равно.
СЕВЕРЪЮГ
Мы жили в раю мы не знали что делать с собой
свет возле окон боялся войти как живой
Между воды нам вложили пластинку сухих
на четырех цеппелинах лежащих небес
Звезды за городом резали взвившийся лес
пение леса летело на ломтики крыш
В наших краях время темнее слюды
здесь же в раю зима и бела и темна
и между нами свобода стоит как стена
Жили в раю увернувшись от медной иглы
бедной войны и торговли и воли слепой
Выйдешь – прохожие все влюблены или злы
Только воротишься – и затомишься собой
холуй трясется ложи блещут
и мачта гнется и скрипит
и я лицом в чужие вещи
от удивления визжит
съев ломтик меда лучше смыться
не то поймают и простят
нет я не сможет возвратиться
в заветный край простых цитат
всё что звалося сердцумило
теперь зовется обылом
твоя чернильница остыла
луна сгорела под столом
Измывайся как прежде и каменный рай и литой
изводи своей смрадной
нетрудной своей красотой
и коростошный клюв грифонов с монет и ворот
щедро вскармливай слизью и бронзовый слизывай пот
то куда ты попала есть райский навязчивый сад
высоко это север а здесь не едят и не спят
кто о достоинстве и равенстве накажет
кто вынет лести коготок из горла твоего
рот аккуратно запаяй и шторы опусти
приди к себе а там сидит письмо
Тереза я тебя люблю но знай что кровь твоя сладка
рот аккуратно запаяй и шторы опусти
моя любовь повсюду здесь но кровь твоя сладка сладка
В южном раю среди статуй одетых под снег
странствуй одна в изобилии дареных нег
чтобы уснуть ты обязана что-нибудь съесть
на четырех цеппелинах витает небесная честь.
* * *
Белая пыльная малина как просто так
дается в детстве впридачу к палисаднику и соседи двойные рамы битая вата
а тело из белого стало бледным
появилось желание объясниться
видите ли феминистки меня не любят
только бы если не стать феминисткой!
капустницы в холодце подмытые марганцовкой
клацают акульей пиздой
Мама
Мама
только бы не стать феминисткой!
Мама не стать нацменьшинством фашистом
пасторской самкой взрослой женщиной турком
лучше пожарником мертвым ребенком постмодернистом
только не старостой не багрицким не партизаном
Мама
мои друзья партизаны в застенке
и
чуть только ночь открывают заслонку и выходят оттуда
я не буду это синее молоко с пенкой пленкой
а ты ее доедала
не потому что любишь всё противное а потому
что люди бывают разные
некоторые матери
некоторые дети
и некночи феминистки
дети плачут
матери плачут и едят пленку от молока матери-героини бесстрашно вытирают попу
феминистки пьют напиток из сои
Мама
Это только инстинкты Ты
могла бы меня задушить и лгать что на десять лет младше
но пленка пленка
выдает мать отставленному в угол ребенку
Янтарные бусы вставные зубы под раздвижной кроватью
бежевый замшевый пояс на синем вязаном платье
что до жизни то оказалась женской
Я уверена что зажигалку под поршень
ты бы так же ставила и сокрушалась смерти
но сострадание не определяет судьбу никак
* * *1
она спит Успевай смотреть:
она тепла теплее еще теплее
Помнишь того мертвеца и его ладони –
он, кажется, отогревал цыплят,
помнишь сказку о Як Цидрони?
Дана Зингер помнит. Я помню зловещий сад
Даны Зингер. Однако вернемся к ней –
она спит и во сне намного теплей:
она спит доступно всякому ясно
посмотри! это лестно это страстно напрасно
она спит на шести языках
так спят цветы в гобеленах
так растекается по мостовой в лучах
мечущегося солнца
невидный пар
сбитой собаки
Этот недолгий жар
требует многих жертв – успевай смотреть
поспеши страдать Тихо кричи Соплю
размазывай за ухо, сядь и скажи: люблю
как говорят о покойнике:
он любил
на лестничной клетке ждал неумело пил
распевал себе биографию как псалом
не снимая имени спал и она при нем
в настоящих чулках и эскимо в руке
а у нас ни облачка в небе ни Бога на потолке
– Ночь занимается со всех семи углов
кораблика сорокового года
на чайной ложечке он вынес свой улов
трофейную вишневую свободу
А ночь так мякотна почти готова течь
у лампочки фальцетом пляшет смерть
заманивая моль повыше к свету
нет у поэзии ни головы ни плеч
не приласкать и не призвать к ответу
ни толком рассмотреть
Бессмысленна, светло и далеко
гори среди деревьев запятая
льет на цветы пустое молоко
ночная птица песенки глотает
о, если бы и мне покинуть сетку вен
соломинкой пытать потемки
отбрасывать и дым и тень
как прядь с лица снимать как бусы с елки
когда бы что-нибудь звалось любовь
но уходя он переклеил слово
и птицы прячутся ко мне от зноя в кровь
и пьют ее и умолкают снова
* * *
делили кольца и менялись именами
видали черных с желтым птиц
...думал в аптеку схожу где в колесах усатые белки
об изумрудные зерна резцы притупили
но мусульмане щедры целлофановой пылью...
а ветер приносил нам пчел с мышами и голоса столиц
и голосами града до колен квартиру занесло
и пчелы ели ржавое тепло
и теплую еще живую снедь нам подавали люди на шестах
а холодно и сон не мог согреть
_____
моя самая маленькая птичка
носик невидимый
так любит розы
она сама
_____
декабрь уж полон ясный сад гуляет пением тяжелым
газель несет большое горло
любовь
выходит на парад
_____
море ласточкино гнездо крабы величиной с ладонь или удостоверение личности
я
несколько раз море падало в окно
плоская вода
а если это любовь
а тот кто видел нас с тобою
он умер
_____
он умер забывая нас
а под землей гуляет газ
согрет зимою
он обернувшись нас с тобою
увидел забывая нас
_____
а мыши ели мед со стен
и дом
остался позади сейчас когда холодно это жарко
ГДЕ
Хоть что-нибудь
_____
ты
_____
цитата
_____
еще цитата
_____
еще цитата еще повторяй это слово наборщик
* * *
Сон разроссийский куст
одна моя мечта
смотреть как белая клубится пустота
в его ветвях суставах красноватых
жестокий век я
требую всего
что мило мне:
жестокая расплата
и зимняя несчастная любовь
и, темная, пусть расцветает кровь
в моем шприце легко
как пар любезных уст
февральским вечером летит в холодный воздух
* * *
шведская датская лодка гуляет во тьме
черная бабочка рядом со мной на стене
знай я носящихся лодок боюсь и огня
бабочек справа и слева и возле меня
жизнь обернулась как слабый исколотый миф
черные бабочки грудью садятся на риф
и как в янтарь неизбежно врастают в коралл
ты не спасешь меня ты это сразу сказал
выйдешь на улицу лодка несется смеясь
веслами врозь на ладонях поющая грязь
дома вся тьма или гости с железом в руках
демоны воют в зеленых зачумленных рвах
* * *
Я стал как мебель бледный деревянный
Безвенный и невинный. Мир ебаный
Со всех сторон стоит ко мне спиной
Меня глотает воздух неживой
Рыжие рыльца стеклянной гармоники,
что приуныли?
Нас целлофановой пылью два дня
не кормили
Нет, не мигрень, но холодная кисть
акварельная
Мне рисует девятые ребра – злодейство
бесцельное
То ли правда стрихнин
То ли небо глубокое мелко
Думал в аптеку пойти
где в колесах усатые белки
Эй, мусульмане, кто щедр целлофановой
пылью
У стеклянной гармоники высохли
рыжие рыльца!
ИЗ ЙОНЫ ВОЛАХ2
Когда ты слышал речь на звук и сам себя смотрел
И белый снег как сердца стук как тень ветвей в ушах шумел
Потели инеем стволы лесов среди домов
Я голубь
Я хотел всё знать
Быть чудный человек
Я плыл в теченьи островов
Я был ребенком снов
Я сам туда узнал поток
Поплыл в теченье островов
Где остров белых жемчугов и остров черных жемчугов
я на небесном языке своем картинно говорю
и в светлом воздухе веду портреты букв на стих утех
* * *3
Ловил себя и был уличен
Будучи уличен шептал спокойно
Я согласен я плох и хорош я такой никакой говорящий ложь
С меня не возьмешь
Я бисексуален да и вообще никогда не хотел и меня никто
И конечно когда не ты меня бы ни было не за что
Я сам не знаю зачем сиял тебе нимфеей в телефонной трубке
Пневматическими цветами
Почему желая прослыть мирным
Стал подло покорным
И я раскрасил себя пометом белым и черным
Незаметно у твоей парадной стоял сам себя два с половиной часа выжидал
Успел похавать пирожных
Рядом мент наркоман и двойной агент все красивее нас
Да не был я вовсе женщиной но видел не раз
Правда видел не раз
Хочешь я стану как эта тетя
Ради тебя сейчас?
А я ворую слова они липнут ко мне
Как рахат-лукум лукавы к рукам
Я как турецкий мальчик плоско ложусь на дне в парy парилен в крови в порошке ислам.
(Убедись у меня на каждой руке как у Сына Божьего – срам)
Я вымогатель и мародер PhD моральных наук
Я шантажирую сам себя тем что если а вдруг
Я юродив циничен мертв
Я обменяю душу на восемнадцать глаз
Вот я загляну тебе в рот
И – съем словарный запас
И что бы ни было, знаешь, я – жадно и зло,
А ведь раньше нежно умел,
Прежде бы тело само легло
Но я любил и не смел
Я прекрасных слов не жалел ковал я увидел тысячу снов
Я на боку углем рисовал сам на себе любовь.
Я успел привыкнуть жить не боясь света и темноты
Теперь ты прав я уже никто, по крайней мере не ты.
* * *
С акцентом на губное "ц"
При розе с ржавым краем
Гуляет пенье на лице –
Мы это чудо знаем
И синее зияет "эс"
В полуслепых агатах
Мы знаем много из чудес
О лодках и ягнятах
Мы можем озеро вписать
Почти в любую стену
Нам это чудо повторять
Смешно или блаженно
* * *
1
За шесть или семь – не тонких – стен
От меня за шесть или семь
Ну сбоку ну справа раз, два проступило метро
Ночные слова, или, лучше, подземные числа
Еще не разъяты
Победа не предрешена
Не подали нам окуджава стыда не нужна
Назови же своими словами вот эти и те
Мы присвоим они беззащитны прекрасны в своей пустоте
( ) мертвая мебель героя на нас погляди
Так и пляшет фаянс в застекленной но пыльной груди
2
За шесть или семь или восемь сытых погодой лет
Метро и кино успели слиться в одно
Разноцветное развлечение для цветных
(двое или троих) – но его нельзя разделить как сказал поэт
да и рифмы пристойной нет
мы говорим математикой – как бы солгать?
Рябь темноты возьмется ли нам помогать
Справа ли, слева поверю ли в город родной
И сияет асфальт но я знаю покрытый слюной
Видно время мое истекло
3
У серафима шесть крыльев седьмой угадай
Вырвет язык да и вложит что хочет.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Давай,
Слушай подводную свару трубы и винта
Топ тараканьих бегов или стоны кита (крика Ионы у них в
синтезаторе нет. Как метро и кино)
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
На вершок бы мне города! Он бы вместился в иглу,
Ею он и грозит и пугает бумажный флот
Город в два корабля и с иглой одной
Посмотри на него и глаза открой
4
Шесть или семь понятных из стольких слов
Оснащенные жестами, пусть их, бери кто хочет
В скучной ночи нуждаясь в надежде и сне.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Мое отражение, пришито прочно,
Плохо сидит на мне.
* * *
Всё Божье небо в позументах
Гусаром ангельским луна
Так спой мне девушка с акцентом
Задуй огниво сна
Я эполеты и венки
Тебе вокруг немого тела
Построю – только бы ты пела
А в небе двигались полки
Покуда ты поешь и тонешь
Что слезы в горле у меня?
Вся ночь одна твоя погоня
И запах пряного коня.
* * *
Видишь солнца алчный ноготь
На вчерашних небесах?
Дай ему лицо потрогать
Сквозь отверстие в глазах.
Нежный и бесчеловечный
Вкус изюма на язык.
Я с тобою к жизни вечной
И к бессмертию привык.
* * *
Твой мяконький рот искал виноватых, а находил
Волос в паху или пение птиц ловил
И застревало в горле, и навсегда
Билось о связки чужое верхнее да
Ты часто давился: сном ли, хлебом изнанки
(Лик, осененный хвоей елки-обманки)
Ты стал моим словом (пускай отдающим в стон)
Ты более не страдаешь уже. Прием.
о хиросима ницца благая лесть!
Тебе понемногу снится апокалипсис весь:
Сваи стропила кровь – кровь асфальт диабаз
– Дуб мочало орех Иисус хранивший нас
обоих Солнечный лунный свет
Плотен – не отличу от тьмы
Поднимается занавес и паркет
расступается Это выходим мы
Им двадцать первый век? Пусть не отводят глаз!
Это смерть.
Мы приказываем смотреть
наши сны
(Не прерывая ласк)
* * *
Не тихой бедности но нищеты роскошной
ищу забыть приметные поля
пусть: я лежу в земле, а воздух и земля –
как две страницы склеились оплошно.
У некоторых крыш ограды высоки
у слов иных есть выклики и сплески –
над нами птицы жалобно-легки
и оттого у них движенья резки.
* * *
Тело за мною ходило тело
Ело маковый мед
А теперь довольно, мне надоело
Я во власти других забот
Я в зубах сжимаю алую нить
К ней привязаны небеса
Я всё выше, выше желаю плыть
Я хочу оставаться сам
Гильотина света над головою
И мне дела нету до нас с тобою
Пусть они в разлуке, в беде навеки
Я сегодня сам и мосты и реки
Я огонь и трубы, вода и мыло
Я что хочешь, лишь бы тебе польстило
Я Ариадна скалою у грота
В зубах нитка, во рту монетка
Я себе Ариадна, Тесей и Лота
Я голубка, детка
* * *
Я находил старинные слова,
Тупые деревянные колеса
Я волчий щебет дорогой травы
пересекал не раз, но не сейчас –
когда был юн и свеж, среди дворцов
среди скворцовых крох
небес пристойно светлых
А был я эстетически доверчив
и добровольно Сартра раскрывал
Я с детских лет боюсь чего попало
от страсти я бежал в трамвай новорождённый
С тех пор люблю я спать под ватным одеялом
вранье и героин, и секс по телефону
________
Здесь негодяй пишет стихи о хорьке
Где же искать утешения, как не с тобою
Малоприличная детка о третьей руке
Нёбо горячее спинка и небо седьмое
В дикой стране меж четырех столиц
Ты мне являешься в блеске стальных ресниц.
Радовская богоматерь иконка божия
(...............эти она...............)
________
Страсть достигая уст
душит
живую
речь
Город позорно пуст,
негде с тобою
лечь...
* * *
След от бритвы безопасной
На предплечье у меня
Запах жести безобразный
От постельного белья –
Над моей кроватью стены
Все изъедены слюной
Шевелящееся сено
Русской речи неродной
Мне приносит голубь мира
Только воду в рукавах
Дайте же кусочек сыра
Выживать на островах...
УПАДОК
Облезли бархатные туфли
Снял гобелены кредитор
Икра и устрицы протухли
Бычки Герцеговины Флор
Лежат повсюду на паркете
В рояле плавает дюгонь
В саду вишневом злые дети
В костер бросают том Гюго
Сосед уж не звонит а звoнит
От нас в Житомир не спросясь
С утра в окошке голубь стонет
На мрамор испражняясь всласть
В почтовом ящике томятся
Угрозы штрафы и счета
Глаза закроешь деньги снятся
Глаза откроешь нищета
Ни в банк ни в гости не пускают
А в день что отключили газ
Мой муж признался умирая
Я пидорас
Его бесплатно похоронит
Наш добрый пастор но ужель
Меня хозяева прогонят
В облезлых туфлях на панель
ПЕРЕВОД С ЕВРОПЕЙСКОГО
Словно Англия Франция какая
Наша страна в час рассвета
Птицы слепнут, цветы и деревья глохнут
А мне сам Господь сегодня сказал
непристойность
Или я святая
или, скорее
Господь наш подобен таксисту
Он шепчет такое слово каждой девице
что выйдет воскресным утром
кормить воробья муравья и хромую кошку
из пестрой миски
А в хорошие дни Господь у нас полководец
И целой площади клерков, уланов, барменов
На языке иностранном, небесном, прекрасном
произносит такое слово, что у тех
слипаются уши
Господи, дай мне не навсегда но отныне
мягкий костюм, заказанный летом в Варшаве,
есть небольшие сласти, минуя рифмы
изюм, например, из карманов, и другие крошки.
Терезиенштадт, апрель 19434
ПРИЛОЖЕНИЕ
В комментариях к книге "Малое собрание" В.Тарасов приводит два текста А.Горенко. Первый из них,
по словам Тарасова, передал ему Александр Лихтикман; согласно Лихтикману, текст написан в 1992
или 1993 году. Второй текст обозначен Тарасовым как "необыкновенно живой кусок" из черновой те-
тради Горенко и написан предположительно в 1999 г.
* * *
Я буду спать в сапогах в раю
в сапогах и в теплых носках
под правую щеку сумку свою
левую
подложив и с книгой в руках
и не будет холод меня будить
под звездами в темноте
и мне не придется больше просить
у Бога дом и постель
* * *
Медвежий угол речи львиной
Речь львиную крошил скворец
в знойной зелени и синей
Из мякоти и плоти мяса
юродивый ваял дворец
кормил поля насильно славой
кормил и это звал державой
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
| 