Ч а с т ь════п е р в а я

1

Я посмотрю направо и скажу:
"Верни мне имя, я с ума схожу".
Между домов растут цветы помоек,
там твердая раздвинута земля,
и понедельник, словно параноик,
впадает в бред, виляя и юля,
петляя по дороге, как собака,
ломая Юлианский календарь,
а рядом вторник, враль и забияка,
в восторге нажимает на педаль
и катит в среду, и теряет счет
часам, сокрытым в ящике Пандоры.
Я твердо знаю - время не течет,
оно белье стирает, хлеб печет,
и точит нож, и режет помидоры.

2

Ты носишь имя, будто вправду жив,
но это только видимость. По сути
ты мертв в любви, ты в каждом слове лжив,
ты позволяешь властвовать минуте
над вечностью. Ты, руки положив
на грудь мою, меня готовишь к смуте
и бунту плоти. Плоть, как некий взрыв,
цветет в горячем воздухе объятий -
и время вдруг меняет вкус и цвет.
Из-за каких-то судорожных сжатий
тьма ширится и поглощает свет.

3

Все то, что называется судьбой,
грозит тебе разлукой и сиротством.
Лицо мгновенья с заячьей губой,
иль с волчьей пастью, иль с другим уродством
склоняется не только надо мной.
Над целым миром - просто люди слепы,
а потому слова мои нелепы.
Нагое время встанет к нам спиной.
Нам трудно угадать, какого пола
минута эта и какого - час.
Мы их окликнем именем глагола:
"Прошла", "Прошел", "Начался", "Началась".
Откликнутся они - и время явит
себя в любви, и след такой оставит,
что не прейдет его над нами власть.

4

Преодолев превратности судьбы,
ее пороги и водовороты,
мы - господа себе, и мы - рабы,
для нашей смерти сделаем гробы.
Их будет много. Словно пчелы в соты
влагают мед, так мы свои тела
уложим непослушными руками,
но ни спиной, ни грудью, ни боками,
ни тем, чем испокон веков любовь была,
не сможем время чувствовать. Богами
мы сделаемся, ибо для богов
нет времени и нет его оков.

5

Я оглянусь на зов земных вещей
с печалью и улыбкою неловкой:
вот рыжий кот, не ловящий мышей,
уютно дремлет рядом с мышеловкой,
вот - слово, словно пойманная мышь,
проколото заржавленным металлом,
вот ты на узкой лестнице стоишь
и кровь видна - зеленая на алом.
Нет, я ошиблась в имени. Цвета́
я снова перепутала. Толпа
гремит внизу, как связка погремушек.
Когда душе грозит воздушный плен,
то избежать капканов и ловушек
тебе поможет "Книга Перемен"

6

иль "Книга мертвых". Кислый, как лимон,
загробный воздух поглощает зренье.
Есть правда в том, чтоб избегать имен.
Именованье - это сотворенье
таких пространств любви, таких времен
страдания, такой словесной жажды,
что каждый, кто не мертв и не умен,
один глагол не повторяет дважды.
А днем сияет месяц золотой,
как будто ночь надели наизнанку
на тело искалеченное той,
кому в лицо плеснули кислотой
и в чьих ладонях раздавили склянку.

7

Она молчит, и язвы этих глаз,
и этих губ смертельные ожоги
скрывают имя. Имя - это лаз
в иную жизнь. Но свет вдали погас,
и я лежу, ее целуя ноги,
как жалкий червь в пыли, и бормочу:
"Я не могу, не буду, не хочу
в иную жизнь протиснуться, пробиться,
как нитка сквозь игольное ушко..."
Уже светает. Надо торопиться.
Ты помнишь - был поводырем Чешко
для тех, кто в Вавилоне языка,
свернув направо, попадал на Невский?
Но скрыл Чешко огромной буквой "К"
в своих стихах блистательный Гандлевский.

8

И где теперь живет Вергилий наш?
Ад языка язык его терзает.
Из старых книг он имя вырезает
свое, вонзает острый карандаш
в слова, из букв составленные. В раж
впадает он и сердце выгрызает
у слов. Я это вижу, как мираж,
как райский сад с фонтанами в пустыне,
а он, держа руками патронташ,
патронами стреляет холостыми.

9

Дождь не идет, а мелко семенит,
на пустырях растут пырей и спорыш.
И каждый, кто богат и именит,
и тот, кто беден, как церковный сторож,
бесславен кто, и тот, кто знаменит,
тот, кто вины своей не ощущает
и кто всегда себя во всем винит,
кто мстит жестоко, кто всегда прощает
любое зло, кто жар своих ланит
не бережет, но дух свой сохранит
для нищеты, кто целый мир вмещает
в мельчайшее горчичное зерно,
пока оно в земле по швам не треснет -
все знают, что творенье прощено -
всё смертию умрет и всё воскреснет.

Ч а с т ь════в т о р а я

1

Трепещут тени крыльев на стене.
Не Авраам ли в жертву Иегове
приносит сына? В молодом вине
я ощущаю слабый привкус крови.
Дрожащая рука отведена,
и это изменило вкус вина,
но жизнь свою держу я наготове:
ее, как овна, в жертву принесет
тот, кто считает, что меня спасет,
когда он овну голову отрубит.
Из жил, как время, вытекает кровь.
Отвечу я любовью на любовь.
Но кто простит меня и кто полюбит?

2

Да, в области, назначенной для птиц,
летают птицы. У синиц и галок
так прихотливы выраженья лиц!
Полет их быстр, но разговор их жалок.
И стриж войдет в смертельное пике,
когда ты выйдешь к блещущей реке,
в руке сжимая средство от русалок -
пучок полыни. На твоей щеке
блестит слеза. Вдали бушует лес.
Спина русалки выпачкана в иле.
Зачем мне знать, что ты давно исчез
во влажной преждевременной могиле?

3

Зачем мне знать, что дерева фонтан
бьет из земли? Что брызги листьев сохнут?
Что осень возмущает пуритан -
разденутся деревья и не охнут?
Что по ночам в земле горит метан
и сладко пахнет этот газ болотный,
что наша смерть, как некий зверь бесплотный,
за нами всюду ходит по пятам?
Что мне любовь уже не по летам,
что хризантем садовые медузы
напоминают море и Китай,
что как ни мучь меня, как ни пытай -
жива любовь, нерасторжимы узы.

4

Ты тот, кто призван, а не тот, кто зван.
Теснят лимонниц бабочки-белянки.
Аврам бредет из Ура в Ханаан,
Спиноза пауков разводит в банке.
Твоя жена по имени Агарь
тебе подарит сына Измаила.
Раскроется, как лоно, календарь -
имен и чисел братская могила.
Ты в эту землю заступом ударь, -
там клад зарыт, но деревянный ларь
горит, как свечка, и сквозь запах гари
Агарь, кричу я, где же ты, Агарь?
Но стало бегство именем Агари.

5

Но стало рабство жребием ее -
так некогда сказал апостол Павел.
В пустыне Сур кружится вороньё,
трон оставляет тот, кто нами правил.
И ты, рожденный от горы Синай,
живи в законе, кайся и не знай,
что срок назначен каждому объятью,
что смерть есть звук, который означал
бездушный гнет вещественных начал,
уже преодоленных благодатью.

6

Принять прощенье, словно груз вины,
не сможешь ты, не сделаешь ни шага.
Есть у вещей и званья, и чины -
они когда-то были крещены -
в купелях слов блестит скупая влага.
Мы прокляты - и мы же прощены,
нас выбрали, нас именем назвали,
и, отличив служанку от жены,
от ночи - день, и солнце - от луны,
ты, Сарра, руку подаешь Агари.

7

И вот теперь в той области земли,
где были преображены предметы,
где плавали дома, как корабли,
и их жильцы смотрелись в воды Леты,
как в зеркала, а иногда мели
полы прохладным веником полынным,
кололи сахар, пили кипяток,
их дети провожали взглядом длинным
ночных светил сияющий поток,
где волны тел, как их ни назови,
верны законам вечного движенья,
так вот - теперь в той области любви
нас нет, а есть лишь наши отраженья.

8

Там каждый жив, но как ребенок мал,
там пестрых карт рассыпана колода,
там ты бормочешь: "Я не отнимал
от уст детей ни молока, ни меда.
Я жизнь, как птицу, не ловил в силки,
не знаю я, в какое время года
летят на юг крылатые полки.
Похожи клювы птиц на уголки.
Не в этом ли сказалась их природа?"
Но ангелы белили потолки,
чинили ящик старого комода,
держали обоюдоострый меч,
пока твоя не начинала речь
шипеть, как каустическая сода.

9

Иное имя - лезвие ножа,
иное - грань воздушного кристалла,
и я, на сердце руку положа,
скажу, что жить еще не перестала.
Я чувствую, как кровь во мне течет,
и все свои грехи наперечет
я знаю, и ношу, как власяницу,
свою печаль, и резвую синицу
остатком нищей трапезы кормлю,
но близок Суд, где мне в вину вменится,
что жизнь, как речь, не в силах измениться,
что все прошло, что я тебя люблю...

Ч а с т ь════т р е т ь я

1

Заезжий гаер, фокусник, факир
вдруг оживляет тело Мнемозины -
и смотрит смерть из всех щелей и дыр.
Так на базаре кобра из корзины
вдруг поднимает голову - и вмиг
является раздвоенный язык,
змея шипит, живая память жалит,
халат факира сладким ядом залит,
но он молчит, он к этому привык.

2

Куда страшней для нас ее дары,
в глухую ночь откопанные клады...
Я вижу, как обрушились с горы
и заревели жизни водопады.
А на базаре шум стоит и визг,
влажны ладони от соленых брызг,
на дне корзин кольцом свернулись гады,
любовь и время превращая в яд.

Куда, скажи, стремится водопад?

3

Стоит луна слезою в Божьем оке
и еле слышный раздается всхлип.
Да, в океан впадают все потоки,
пугая шумом стаи вольных рыб.
Какое имя носит океан?
Лес, состоящий из одних лиан,
убил бы имя. Имя океана
так гибко, как змея и как лиана:
оно звучаньем обвивает ствол,
греховной тайной соблазняет Еву -
и вот лиана прирастает к древу
и открывает пасть свою Шеол.

4

Мы шли сквозь снег как бы сквозь райский сад,
шаги считали, и при счете "десять"
увидели висящий в небе клад.
Но кто сумел сундук резной повесить
там, где летают резвые щеглы?
Кто в воздухе запретный плод упрочил
и в нем, как в остром кончике иглы,
любовь сокрыл и смерть сосредоточил?
Резной сундук качался на цепях,
и ангел, пролетая, второпях
крестил убийц, прощал блудниц и трусов.
И я слова запомнила твои:
"Когда в глаза кусают муравьи,
то на свету видны следы укусов".

5

И я боюсь, как бабочка сачка,
дрожанья рук, сужения зрачка
при свете ночи, легкого скольженья
ключа, навек плененного замком.
Когда любовь растет, как снежный ком,
я постигаю смысл Преображенья.
Я это слово, как добычу вор,
от глаз людских в расшитый саван прячу,
и в гроб кладу, и над могилой плачу...

А свет сияет на горе Фавор.

6

Так в смертном теле каждого из нас
есть орган тьмы и тайный орган света.
Ты острой костью рыбного скелета
наметь маршрут глухих воздушных трасс
для птичьих наций и звериных рас:
покинув навсегда пространство это,
они в иное время попадут -
туда, где Парки нашу жизнь прядут.

7

Там возникает новый Вавилон,
там завтра наступает день вчерашний,
стоят дубы подобием колонн,
и муравейник Вавилонской башней
торчит между растущих в небо пней.
Блестит река тугой змеиной кожей,
там нет любви - и ты, томясь по ней,
в который раз запрет нарушишь Божий.

8

Была любовь, как истина, проста:
вот это - руки, это - грудь и плечи...
Одни у мира Божьего уста,
один язык как орган внятной речи.
И звук один во многих голосах
горит, как куст в пустыне, - не сгорая...
Печаль и плач, и скорбь на небесах:
Адам и Ева изгнаны из рая.
Опять луна висит на волоске,
почти не увеличиваясь в росте;
скелет воды белеет на песке.
Адам и Ева собирают кости.

9

И змей ползет на чреве и шипит,
в пяту нагую жалит человека.
Но, слава Богу, Мнемозина спит,
и память поврежденную калека
не трогает. Душа его чиста.
Он лик земли, обросший бородою,
обмыл. Поцеловал ее уста.

Земля была безвидна и пуста.
И Божий Дух носился над водою.