Емкость I (Скудельная посуда)
Гончарство – древнейшее из технических ремесел, с изобретением гончарного круга обретшее признаки демиургии. С одной стороны – кукольный театр творения, с другой – работа с абсолютом, с двумя пустотами, одна из которых оказывается внутри горшка, а другая остается вовне. В древности категорией пустоты оперировали священные книги, в наше время на бесспорную ценность пустоты виновато указывает разве что набитый опилками медведь из сказки Милна.
Гончар, облачившись в фартук, запускает ножной педалью круг творения, погружает руки в глину и затем, смачивая их время от времени в воде, поднимает стены полезной пустоты. Он – создатель формы, стремящейся из глины к совершенству и никогда его не достигающей. Скудельник, молчаливый трикстер вышних. Его акт – героическая метафора самого человеческого усилия. Созданные им женственные звонкие сосуды – исчерпывающая аллегория бренности, тщеты, преходящести, от избирательного сродства с которыми щемит человечье сердце. Человек недостаточно глуп для того, чтобы не испытывать чувства солидарности с этими творениями горшечника, такими же, по сути, как мы, только очень примитивно устроенными. Вывернутыми наружу скелетом, словно черепаха. Или наш череп, вероятно, навеявший первые мысли о посуде. Даль свидетельствует:
"Горшок... – не родился, а взятъ от земли, как Адамъ; принял крещенЁе огненное, на одоленЁе водъ; питал голодныхъ, надселся трудяся, под руками баушки повитухи снова свет увидел; жил на покое, до другой смерти, и кости его выкинули на распутье."
Не случайно часть скудельничьих земель отводилась под место погребения для странных и самоубийц, где раз в году, в Дмитриеву субботу, можно было молиться за них в часовне.
Пушкин дважды писал о горшке. Холостым – попрекая им толпу:
"Печной горшок тебе дороже :
Ты пищу в нем себе варишь."
Женатым – помещая его в самый центр своего семейного устройства: "да щей горшок, да сам-большой".
В сегодняшнем мире гончара можно повстречать только в скансенах да в покуда все еще многочисленных неразвитых странах. В обоих случаях они призваны обслуживать то состояние человека праздного, которое именуется туризмом.
Емкость II (Сборная посуда)
Бондарь – мастер вязаной или обручной сборной деревянной посуды, емкостей – как то: лохань, ушат, кадка, чан, но главное – бочка, получившая свое название по причине выпирающих боков.
Во времена Коменского бочка была удобной мерой сыпучих и жидких тел – корабли грузились преимущественно бочками. В виноделии и поныне бочка является родительским домом вина, расселяемого затем по квартирам бутылок. Как всякий дом, она не может при этом не свидетельствовать о строении универсума, не быть то ли хранителем, то ли моделью мироздания. Не случаен выбор Диогеном одной из её родственниц в качестве жилья. Бочка без дна Данаид – мужеубийц, низвергнутых в Тартар, – докатившаяся с веками до лошади Мюнхгаузена, лишившейся крупа в сражении, и до арифметических задач о бассейнах с двумя кранами, а также аттракциона в парке – "бочки смеха" – вращающейся трубы, которую следует пройти насквозь.
Бочка несчастного царевича Гвидона – прообраз корабля и материнской утробы одновременно и спасительный бочонок Эдгара По, выносящий его героя из циклопического водоворота вагины Геи.
Но самое загадочное – гоголевский хромой бочар, наладивший в Гамбурге производство лун – прескверного, впрочем, качества. Есть остроумное допущение литературоведа Бочарова (sic!), что в бедной голове Поприщина составился коллаж из сведений, почерпнутых им из газет: хромого лорда Байрона, чье тело было доставлено на родину не в гробу, а в бочке, впоследствии распиленной кем-то предприимчивым и распроданной по частям почитательницам поэзии Байрона в качестве талисманов и сувениров.
Поприщин – сумасшедший; не перестает, однако, потрясать Гоголь. Ибо чем другим являются наши космические станции и корабли, как не запущенными на орбиту обитаемыми бочками?
Лучшими из бочек являются, несомненно, дубовые. При их изготовлении используется закругленная двуручная цикля золингеновской стали, зовущаяся по-немецки также "колыбельным ножом". Мне доводилось в свое время видеть такие в бочарном цеху Львовского пивзавода. Но куда большее впечатление произвел тогда древнеавстрийский механический автомат для насаживания на бочки обручей. Вместо тривиальных клёпок и колотушек – химерическая плечистая конструкция на чугунной станине высотой метров в пять, с неистовством Кинг-Конга хватающая железными лапами подставленную бочку и начинающая с уханьем и пыхтеньем набивать на неё едва насаженные обручи, заглушая постанывания, покряхтывания и писки несчастной. Отваливая её набок, считанные секунды спустя, и принимаясь за следующую. Раз увидев такое, Тэнгли бы удавился, а с ним и большая часть авторов кинетических скульптур.
По чьей-то жалобе нашли все же способ возбудить против агрегата уголовное дело и к середине 80-х его разобрали на части. То был предагональный период, когда пиво ненадолго оказалось объявлено врагом народа.
Вскоре послетали обручи, удерживавшие части страны в подчинении, и та страна распалась, как отслужившая свое бочка.
Емкость III (Судно)
Корабль – следующая за бочкой стадия в искусстве изготовления емкостей, включающая в себя элементы анатомии и зодчества и вызвавшая к жизни искусство навигации.
Более всего поражает то, что со времен аргонавтов корабль обязан был иметь имя. И самый далекий от моря и мира чтения человек непроизвольно реагирует на приманку обманчиво звучащих, летучих названий: "Катти Сарк", "Мэйфлауэр", "Нинья" и "Пинта", "Эндевер", "Бигль", "Мария Челеста", "Летучий Голландец", "Лузитания", "Титаник"...
Пакетбот читается как "покет-бук" и, в свою очередь, приводит на ум магический корабль скандинавских богов "Скидбладнир", в свернутом состоянии умещавшийся в кармане, словно носовой платок. Картина и книга "Корабль дураков" – Иеронима Босха и Себастьяна Бранта. "Пьяный корабль" гениального французского юноши девятнадцати лет – и "мудрецы" английского детского поэта, пустившиеся по морю то ли в тазу, то ли в решете.
Что мог думать и знать об этом бесконечно далекий от морских путей и стихий – транзита над пучиной, – происходящий из безнадежно сухопутной страны Коменский, называвший ванты "канатами" и деливший мачты на "главную, переднюю и заднюю"? Понятно, как позднее Петр мог упиваться сорокапушечной бранью и охотой за ветром, – музыкой всех этих кливеров, ютов, деков, а также грот-бом-брам-стакселей! (То были "файлы принтерного драйвера" его века.)
Ныне моря бороздят восьмисоттысячетонные нефтеналивные бочки, отколовшиеся от суши гигантские паромы, плавучие аэродромы и прячущиеся в толще океана, больные атомным флюсом ракетоносцы.
Однако самым волнующим – самого глубокого залегания – сюжетом, рожденным Новым временем, остается сюжет гибели "Титаника", состоящий и составленный из обломков древних мифов. Мера искусства в нем при этом столь абсолютна, что вряд ли сценаристом и постановщиком его мог быть кто-то из людей или даже человечество в целом. Все волнует в нем. Встреча двух первообразов – ковчега и вавилонской башни. Гремучая смесь, образованная вступлением в связь технического гения человека с праздной и презрительной гордыней испепеленных небом библейских городов. Наличие беспроволочного телеграфа – и готовность сети масс-медиа к немедленной ретрансляции трагедии одновременно на весь мир. Шедевр организации, гоночный темп, ни малейшей пробуксовки в сюжете – нечеловеческая власть и воля корпораций, сметающая и исключающая всякое ей сопротивление. Придрейфовавшая в ночном тумане ледяная гора, видимая лишь в 1/9 части. Отнявший считанные минуты переход от суперкомфорта к пребыванию в ледяной воде, к километровой глубине под ногами и водяной пустыне на сотни миль кругом. "Есть еще океан!" – отозвался Блок. Приветствуя гибель той рукотворной, угольно-черной модели планеты, каковой являлся "Титаник".
И самое впечатляющее то, что треть пассажиров по лотерейному небесному принципу была зачем-то сохранена и жила затем долго, обращая внимание на мировые войны не больше, чем на подцепленный насморк. Словно законсервированная агентурная сеть. Или буквы шифрограммы, так и не сложившиеся никогда во внятное донесение о случившемся.
Не говоря о красоте знамения, вскоре подтвержденного – и смытого валом мировой бойни. Окончательно похоронившим, кстати, земледельческий образ войны – шнековая мясорубка вместо косы и серпа, вместо шелеста сечи и звона – воющее "пушечное мясо".
Емкость т.о. – одно из имен пустоты, имеющей тенденцию и аппетит емить и собственных создателей.
