История самая обыкновенная. Он женат, она замужем. Роман завязался где-то в Австрии, между Веной и Линцем. Обстоятельства разминули любовников: он, видимо, отправился на родину, она съездила в Америку, а потом собралась в горы – кататься на лыжах. Впрочем, дней через десять у них назначена новая встреча – в Париже. Так что, действительно, история самая обыкновенная; "безнадежная внебрачная связь", как пишет героиня в письме, которым, собственно, и является рассказ Игоря Померанцева "Возлюблённый".
        Итак, влюбленная женщина пишет письмо. И здесь ситуация самая обыкновенная – мировая литература вспухла от писем влюбленных женщин. Они пишут предмету своего увлечения, как хрестоматийная мадмуазель Ларина, пишут своему годовалому ребенку, как Мага из "Игры в классики", изливают душу подруге, как героини бесчисленных эпистолярных повестей и романов. Пишут, пишут и изливают. Однако с какой женщиной имеем дело мы? Не имея возможности всмотреться в очерк ее лица, обсудить достоинства и недостатки ее фигуры, нам остается обратиться к единственному, в данном случае, источнику – самому письму.
        Письмо – карточная колода, где небрежно перетасованы фигуры окружения героини. Он и она; они играют этой колодой скучную партию под названием "безнадежная внебрачная связь". Вернее, пока играет только она, открывая одну карту за другой своему "возлюблённому", а, значит, и нам с вами. В колоде обычный набор дам, валетов и королей.
        Вот они – четыре короля, но, всматриваясь в них, не видишь лиц, одни спины, в лучшем случае – далекий нечеткий профиль. Первый король – естественно, Муж – вполне неизбежная фигура в подобных партиях; впрочем, Муж очень странный: он двоится, как в плохо сфокусированном бинокле. В одном окуляре – "мой муж ушел к какой-то другой женщине, чтоб меня спровоцировать", в другом – "вчера... мой муж себе ударил голову и его тоже стошнило... я даже эти строчки пишу, сидя за столом, за спиной разговаривают муж с мексиканцем". Право, странная карта! Похоже, дух бородатого короля – Мужа – вызывается всякий раз для дачи свидетельских показаний о том-то и том-то. Второй король – Американец, его карта неудачно упала на зеленое сукно: рубашкой кверху. Так мы и видим только клетчатую ковбойскую рубашку Американца на его, по-видимому, стальной спине, когда он "поехал сильный, замкнутый на родину" после короткой "пьесы о разврате", в два тела сыгранной им с героиней. Наркоман, хрупкий и нервный третий король, с которым она сваляла довольно банальный скетч в двух частях: сначала хотела она, но не хотел он, потом захотел он, но не хочет она. В полосатой тюремной шапочке и с огромным фаллом поворачивается к нам четвертый король – некий Р. Этот Р. написал героине письмо с постскриптумом "Обнимаю Вас сердечно", и она вынуждена будет отдаться Р., т. к. он десять лет отсидел в тюрьме; отдаться из гуманности (не в роде Эмнисти).
        Если женщина ведет карточную партию, то, будьте уверены, дамы будут играть в ней самую жалкую роль. Так и здесь – и почти несуществующая мама, и некая княгиня, и красивая испанка (всенепременнейшая дама червей), и "истощенная детьми и преподаванием музыки" бельгийка – все они не более чем негритянский хор, окруживший скрипучий старушечий голос Билли Холидей. "Willow, weep for me...", – начинает лид-вокал, дробясь и переливаясь в подпевках: "Willoooow, weeeep, weep, weep"; блестят фальшивые зубы и бриллианты княгини, испанка встряхивает непременно "иссиня-черными" волосами, пухлая мама и бельгийка с длинным испитым лицом неумело притопывают у микрофонов. "Willoooow..."
        На таком дамском фоне героиня разыгрывает своих королей, тасуя их перед взором "возлюблённого" и нашим. У каждого из королей есть паж – валет; место их вовсе не ничтожно. Королю-Мужу несколько назойливо ассистирует валет-Доктор; Доктор многолик, подобно шефу, и временами становится неясно, кто же настоящий король – Муж или Доктор? Валет-Мексиканец служит оруженосцем у сильного замкнутого Американца; Мексиканец – "хороший человек... молчит, ему тяжело", тоже сильный, замкнутый: валет вновь является пусть не зеркальным, но отражением короля. Как Американец любил героиню, так Мексиканец любит испанку – даму червей. Мексиканец – Гримо у Американца – Атоса. Сын героини тоже пока служит в валетах: в подмастерьях у короля-Наркомана, со столь же невыявленным характером, как у него самого. Но все же любопытнейший из четверки валетов – Сириец, тупой студент, плохой философ, распоясавшийся за десятилетие отсутствия своего хозяина – короля Р. Именно он награжден в письме звучным титулом "рабодержавец". "Рабодержавец" – что это? Английское "to hold" так и стучится в это странное словцо, ибо значит и "владеть", и "держать"; вот и получился из примитивного "рабовладельца" сиятельный "рабодержавец"...
        Однако, скажете вы, почему эта женщина столь странно выражается? В том-то и величие замысла, да-да, величие замысла автора рассказа. Игорь Померанцев сделал открытие в прозе в ту самую эпоху, когда само словосочетание "открытие в прозе" звучит неприлично. Мало того, что он пишет от лица женщины – о, это не ново! – пусть даже женщины влюбленной; он пишет от лица женщины, влюбленной женщины, влюбленной женщины, нетвердо знающей русский язык. Просто какие-то Финнегановы (или опять финновы?) поминки наоборот. Мало что так молниями проницает темные глубины языковых смыслов, как ошибки при употреблении идиом. "Возлюблённый" героини – русский, и она пишет письмо ему на неродном ей русском языке: отсюда ошибки, но эти ошибки – лучшее, что есть в рассказе.
        Она – немка (в Страсбурге она "счастлива на почти чужой земле", русские – "народ запуганный, жестокий, властвуют над моим европейским"), но немка, "живущая в трех речах" (отметим трогательные "речи" в правах "языков"). Три речи, видимо, – английский, немецкий и русский. Это ее письмо, тем не менее, живет в двух "речах": английском и русском. И я, конечно, не могу отказать себе в удовольствии процитировать и прокомментировать наиболее прелестные примеры этого интернационального коктейля-ерша. Итак:
        "Но шок был для меня, что этот человек живет уже более десяти лет" – сбивчивость речи создается пропуском предлогов и местоимений; здесь пропущено "в том"; в некотором роде – это калька с английского "but it was shock for me that this man..."; тем же объясняется гигантское количество "что" в тексте.
        "Упал в старые привычки" – этот невозможный Сириец "упал в" вместо "вернулся к", что подозрительно напоминает "fell" в смысле "пал морально", или же (раскинем все наши карты) "to fall back" – "отступать", или "to fall under" – "подпадать под действие", или, наконец, "to fall from grace" – "впадать в ересь". Весь веер значений имеет одну точку сцепления – "to fall".
        "Задавать поводы к ревности" – "задавать" вместо "подавать", и здесь ошибка обогащает значение – ведь можно "задавать темы к ревности", т. е. провоцировать ревность как спектакль-импровизацию. Именно этим занимается героиня – подбрасывая, задавая "возлюблённому" темы-карты: Американца, Наркомана, Р. И неслучайно упоминание тут же Свана, совсем неслучайно.
        "Как много видных представителей вашего мощного народа" – уморительное соединение в одной фразе "видных представителей" и "мощного народа". "Мощный народ" вовсе не русское словосочетание и его нерусскость ярче вспыхивает от соседства с "видными представителями", вычитанными бедной женщиной из той самой газеты "Правда", из которой она выписывала адреса членов Верховного Совета. Кажется, тот же источник и у "секретаря Ленгорсовета".
        "На одной стороне... но на другой стороне..." – вновь смесь ипсвичского с магнитогорским. "На" – английский предлог "on"; соответственно британцы говорят "on the one hand... on the other hand". Посредственный автор так и написал бы: "на одной руке... но на другой руке", или (что еще хуже): "в одной руке... но в другой руке". Померанцев, будучи мастером, намекнул лишь неверным предлогом.
        "У тебя было бы может то же самое про меня" – чудовищно утомительная фраза, если забыть, что все эти "было бы может", "то же самое" звучат по-английски в два раза короче и благообразнее. Не стоит, наверное, указывать на "про меня" ("about me"), вытеснившее сложное для иностранца "насчет меня" – и так ясно.
        Очень любопытен "император" (имеется в виду Александр II), который "до тебя (т.е. до адресата. – К.К.) дотронулся". Вместо воображаемых спиритических кошмаров оказывается, всего-навсего, что дикая смерть Александра II трогает (touch) "возлюблённого". И впрямь "русский язык – ...такой интеллектуальный" – поменял несовершенный вид настоящего времени на совершенный прошедшего и, вместо легкой интеллигентской грусти, явилась тень покойного монарха.
        "Ужасность жизни" – так и хочется сказать "ужасness".
        "Блаженность без экстаз" – забавное существо женского рода – "экстаза"; из письма известно, что "экстазы" не всегда "приходят", это – "подарок".
        "Считаешь ревность доказом любви" – мне почему-то кажется, что у самок-"экстаз" есть самцы – "доказы".
        И наконец, "владетель русского" – вершина, стилистическое откровение автора письма; насколько это точнее, безукоризненнее рыхловатого "владеешь русским"! А вот героиня пользуется русским осторожно, как вещью, взятой напрокат.
        Вот такое письмо отослала европейская женщина русскому адресату; вот такой рассказ написал русский писатель Игорь Померанцев. Остается только поговорить о заглавии. "Возлюблённый" – это не "возлюбленный". "Возлюбленный", как все слова с ударением в первой части, звучит как-то уверенней, оптимистичней – у него впереди еще вся вторая половина. "Возлюблённый" же – фикция совершенного вида; любовь почти прошла, т. е. почти "бывший возлюбленный".
        Как хорошо, что в этом слове немыслимо поставить ударение на последний слог – это и дает нам некоторую надежду.

Продолжение книги "Профили и ситуации"