* * *

Тихое утро. Солнце встает над промокшей до нитки землею.
Может, подсушит ее, наконец, и созреет картошка
И помидоры, цветущие все пустоцветом обильным,
Ах, ты мой сад-огород, до чего ж надоел ты мне, право.

Хочется спать-отдыхать и гулять по лугам беззаботно,
Встретить пичугу – смеяться, а вовсе не пугало ставить,
Чтобы не ела она этой кислой незрелой морковки,
Рожу на нем рисовать пострашнее, рубаху искать, чтоб с дыра́ми.

Ветер на флюгере западный. В небе ни облачка. Тихо.
Птичка в кустах верещит, муха летает сердито.
Сяду-ка я у окна, чаю налью, пока спит все семейство,
Юность припомню свою, генералов, каких-нибудь девок.

* * *

Октябрь. Бегают с ведрами в поле веселые дети.
Звонкие крики их в сердце так далеко раздаются,
Что станешь с открытым забралом посередине дороги
И слушаешь смирно... Падают листья на плечи,
Дятел стучит, кричит-верещит на крыше сорока,
Гуси летят болтливою стаей в нахмуренном небе,
Ветер западный мчится, морщинит холодные лужи,
Гонит какую-то дрянь, промочившую все на свете.
Так и стоишь посредине дороги, и плачешь,
Звонко над полем бегут голоса, и роняет наряды
Роща далекая, лес, обступивший кордон и Быстрова,
Баню свою растопившего, верно уж, звонким поленом.

Вот был день

Н.Томареву

Вот прекрасный был день, когда съехались поработать,
Топором помахать на Быстровском кордоне с молотком и гвоздями!
По небу солнце ходило, дыша между перышек розовых, легких,
Весело стало, тепло, поскидали плащи-телогрейки!

И ночь, когда из кабака возвращались божественной легкой походкой,
Божественной, право, была: черный бархатный воздух
По легким струился светло, а над лесом, роняющим с шорохом листья,
Ловко носилась луна меж прозрачных серебряных тучек.

А вот сегодня опять зарядило с утра: поливает холодной дрянью,
Тучи носятся в небе лохматые, то на восток побегут, то с востока.
Сиднем сидим за столом и в намокшие стекла,
Словно утопленник, смотрим.

* * *

Вот и всё. Наступает промозглая осень.
Дует ветер, непонятно откуда, со всех сторон собираются тучи.
Побрызжет, успокоится, снова закапает по дорожкам, по листьям и крыше,
И птицы взволнованные собираются кучками и чего-то друг другу бормочут.

Кончилось лето, да, кончилось. Вышло время,
Когда по дорожкам сада каждый день бродили мы одиноко,
                                                                                      словно китайские тени,
Считали выстрелы из столицы и мертвых встречали, легко проходивших мимо,
И с надеждой глядели на солнце, застывшее в почерневшем небе.

Кончилось все. Пули, просвистав свою песню,
                                                                  мирно легли на крышу, на ветки яблонь.
Столицы подпрыгнули и побежали куда-то, сбрасывая одежды,
А здесь созрел урожай, и мы разливаем вино
                                                                  по бутылкам, по банкам, кувшинам,
Пьяные, как, впрочем, и пляшущий дом наш, и ветер над крышей.

* * *

Кочерга на полу удивительно скачет! До боли!
И всю ночь, как безумный Ирак, верещит, не смолкая.
Мокрой брадой потрясая, носится ветер по саду.
В крепкой кабине бьется усталый шофер, словно бабочка, бьется и плачет.

Выйду я в поле по мокрой траве, засвищу во все стороны громко,
Заяц ли быстрый придет, волк притрусит и заглянет мне в очи.
Эх, как покрыли родную сторонку свинцовые мерзкие тучи!
Друг мой, медведь, наливай по второй, а потом и закусим.

Крылья намокли, в лохмотьях, никак не взлететь, а лежать неудобно.
Слышь, как некий безумец вовсю рукомойником брякает, глупый.
Пусто же там, ни воды во всем доме, ни квасу, ни даже рассолу!
Ходят унылые тени по дому, лезут на стол мне, уныло о чем-то болтают.

* * *

Хочешь – стреляйся, хочешь – усни паровозом.
Толстая морда в груди все-таки смотрит в окно.
Но коромыслом брови я не сломаюсь.
Ты глубоко ошибался, когда одержал.

Годы – не порох, горят незаметно природе.
Если зима – то налей, сапогами скрипя.
Помнишь, у Гоголя: редкая птица бывает
Не долетит до середины Днепра.

Ну хорошо. Засмеялся в глаза перед немцем,
Смотришь – татарин в собственной роже пошел.
И поцелуй на морозе пьяным сверкает оскалом.
Ну хорошо. Однако. Ну хорошо.

* * *

Август кончается. Блекнет трава, осыпаются листья.
Редко покажется солнце, а так все серо, уныло.
По двору гости бродят, кто с кружкой, кто с полотенцем,
Потерянные какие-то, в глазах голова кругами,
То интернационал запоют, то разграбят ближайшую грядку,
А то вот, дыхание затаив, слушают Пушкина дивные звуки,
Звучащие в этих местах по-осеннему дико.

В городке недалеком тихо. Оркестры медью не радуют слуха,
Ораторы в бой не зовут, как в столицах, сырыми речами,
Редкий турист вдоль прославленных стен пробегает под горку
Или в гору плетется, равнодушные очи на церковь уставя.
А с колокольни плывут колокольные звуки, вид благородный
Придавая горам, и туристу, и милицейской машине,
Лениво фырчащей наверх, к отделению, верно.

Керамзит подвезти, насчет шлака ль договориться,
Шофера поймать, жестянщику сунуть бутылку –
Вот и жизнь – да еще про дрова не забыть бы!
Да кабы сердце дышало, язык не брызгал отравой.

* * *

Что ты крутишься, малыш, у меня под ногами!
Что вопросы задаешь один другого смешнее!
Свинья, говоришь, это большая скотина?
Это правда, дорогой, по всей атмосфере скотина.

Бегают всюду дородные смелые дядьки,
Бьются о стены одного кишлака, другого,
Нам-то что с тобой нынче, маленький, делать,
Ствол ли купить, или бежать в Египет.

Гуляю с сыном по полям

Сели мы у дороги. Какой-то кудлатый проехал
Мимо в машине, пыля и махая наружно рукою.
Вьется меж сосен, полей и Шанхая дорога.
И между пальцев ползет муравей, задыхаясь.

Поле, меж тем, отдыхает. В небе журчит жаворонок,
Бабочка юркая пляшет вовсю над забором,
Жарит повсюду прекрасное жаркое солнце,
И величаво шуршат вдоль дороги березы да клены.

Вот и народ в воскресенье повыполз на черные грядки.
Спины кругом и зады воздымаются к небу сердито:
Буря вчера бушевала с грозою, повыбило много посадок,
Нужно скорее рукой поправлять, что наделала буря.

Только вот мы с тобой, двое бездельников, взрослый да малый,
Ходим, слоняемся промеж заборов, полей, шевелящихся сосен,
Бабочку встретим, лягушек поймаем, нащиплем цветочков.
Впрочем, и ужинать скоро, нарвали букет – и пойдем поскорее.

* * *

Когда беснуется в лесу автомобиль,
И дерева бегут к нему горячим строем –
Дорога вспыхивает тяжело,
Как некая безродная комета.

Вот вырвался в поля, осенний, одинокий,
Как листик желтый, оторванный от ветки,
Несется вдаль с протяжным тонким криком,
Блуждает между облак с темным ликом.

И вдруг – исчез. Растерянные птицы,
И мы выходим меж деревьев в поле.
Взмахнет лучом темнеющий возница –
И даль осенняя прогнется больно.

* * *

Копыта вскинули ружье,
Раскидистым сверкнули зубом,
Улыбкой тонкой помахали вслед,
Как гром далекий прогремели губы.

И я, лежащий на своем диване,
Уснул, спокойный, слабый, вечный,
И вся страна в минуту расставанья
Склонилась надо мной, смеясь беспечно.

* * *

Бьется и бьется в стекло неугомонная муха.
Радио что-то бормочет сверху, мохнатые лапы просунув сквозь щели.
Вспомню тебя – и бежит по полям восхищенное сердце на воле,
Словно какой-нибудь заяц, готовый на подвиг, вовсю потрясая ушами.

Ветер поднялся, траву пригибает: вертится в грядках вертушка.
Солнце несется по небу сквозь звезд, обнимая могучей рукою
Нас средь картошки, цветов, помидоров, укропа,
Так вдалеке от столиц, поднимающих к небу ладони.

* * *

Ветер по травам задул. Облака появились на небе.
Шляются мухи по стеклам в моем кабинете.
На ногу сядет и нюхает, рыщет своим шевелящимся носом,
Падает навзничь, едва лишь поднимешь над нею газету.

Съездить скупаться? Клубнику собрать? посидеть на скамейке?
Жарко и лень – ох, донимают проклятые мухи!
Радио брешет про тигров, бродящих по улицам Питера, Рима,
И про бунтующих граждан, удравших в леса от закона.

* * *

Утром ловил карасей за забором в пруду, шевеля заводными глазами.
Будет теперь чем кормиться семейству и кошке голодной, опухшей от каши.
Жарко сегодня, и ветр колобродит лениво
                                                                  по листьям моих восхитительных яблонь.
Флюгер на палке бормочет чего-то едва, и, стихая надолго, не машет ушами.

Тихий и я у окошка сижу, полутемный какой-то. Гляжу на бездонное небо,
Где пролагает мне путь между звезд
                                          мой печальный и ласковый ангел-хранитель,
Бабочек мирно считаю, порхающих с грядки на грядку, и сны вспоминаю,
Где карасей я ловил, как сегодня, кому-то готовил приятную пищу.

* * *

Снова качаюсь в бесконечных клетках собственного тела
По волнам беспечного спирта.
Пускай стреляют – если умру, опять ненадолго.
Ну, пройдусь, раздвигая стены, по безутешному миру,
В небо черное загляну, в туманную землю
И продолжу ленивый дневник собственной неразрешимой жизни.

Вот темнота скользит по глубинам глазниц,
Дышит мерно, расширяя тело до бесконечности улицы,
Где плачет, как ребенок, потерявшийся трамвай.
Ветер южный рвет окна,
Темный ветер, несносный ветер.
Поднимешь над подушкой ночное лицо –
Газета в полумраке лениво скалится, уже совсем мертвая.
Ходят окна, думают молча, кружат...
Тысячи звезд на подходе,
И скоро не нужны станут крылья в прозрачной земле,
в исчезающем солнце.
Черные тени сжигают пространство,
Ветер исподний в тысячелетних движениях.

А утром, во мраке звенящих трамваев,
Охвативших ладонями голову или комнату,
Слушаем, как подступают и отступают спирта тонкие такты,
Как сумасшедшая конница проходящие по телу.
Смотрит в окна слепой пейзаж, огромный, во сне, навсегда,
Одинокий фонарь склонился над усталым заводом,
И тени в тяжелых и скользких хитонах кричат вперебивку друг другу,
Да ветер сочится в земных, живых, словно боги, щелях.

* * *

Облака бегут по небу,
По земле бежит автобус,
И зеленые деревья
В разные стороны бегут.
Пассажир угрюмо дремлет,
Развалясь на пыльном кресле,
Или, хлопая глазами,
Крутит темной головой.
Легкий дождик то забрызжет
По стекла прозрачной брызгой,
То в минуту испарится
На стекло, как не бывал.
Дворник включится шофером,
По стеклу пройдется важно,
Разгребая влажной лапой,
И глядишь – опять застыл.
Так и едем. Скоро ль Луга
С придорожным ли буфетом,
С туалетом ли пахучим,
С папироской ли в зубах?
А за Лугой – километры
Разбитной, как все, дороги,
Тряска, розовые кресла,
Незнакомый пассажир...

21 мая, автобус Петербург – Святые горы