* * *

Кто-то хрюкнул во сне, кто-то шлепнул стакан и разделся,
Ночь туманится, в окна насупясь, как старая кошка.
А квартира не спит: всё-то бегают по полу блохи,
Всё скребется за стенкой сапожник и тапок тачает.

Собрались в коридоре под лампой летучие мыши.
Щелкнешь чуть выключателем - чу, по углам заметались.
И дорогою, длинной, как ночь, и мечтой полусонной
В коридоре бреду к туалету, за стенки хватаясь.

А на кухне расселись по табуреткам полночные совы,
Не моргая, глядят из углов, сигарету сменя сигаретой.
Сядем рядом, закуришь, родину вспомнишь,
Что, разиня свой рот, перед шляпой с глазами застыла.

Ну что ты, дурочка, бродишь по опустелому дому?
Что смеешься, что плачешь, ведь выйдет, как было:
Этот помашет портфелем, другой просверкает очками,
Стеклышком звякнет, мелькнет - и пошла с ним, легко улыбаясь.

январь 91

* * *

Вот сижу на вокзале, автобуса жду.
Моет тетка полы, играют прохожие в карты.
Кассирша сидит за стеклом, и похожа на какаду
Или на девочку в школе за партой.

В космосе холодно. Яркая светит луна.
Воздух дрожит. Бьется звезда в изголовье.
И вороны расселись вокруг, как шпана,
И улыбаются мне, хитрому Вове.

6 АПРЕЛЯ 1991 ГОДА

Трясется мир за тряским зеркалом трамвая.
Мелькнет прохожего испуганная рожа,
И маленьким крылом едва за душу задевая,
Он исчезает навсегда, не так ли, Боже.

Пылюка страшная. Она всегда в апреле,
И снега нет, и листья не раскрылись.
Весна по городу влачится еле-еле,
И взор народный хмур и полон яда.

Стоим. Поехали. Опять стоим, воняя луком.
Упорно лезет по ступенькам пассажир.
А далеко, отчетливым и ясным звуком
Вороны каркают, слетаяся на пир.

* * *

Трамвай пылит вдали со мной который раз.
Старуха гладит пса парализованной рукою.
Все утро хмурая толпа народных масс
Бежит по тротуарам встревоженной рекою.

Кто на работу, кто куда-то в магазин
Искать свое очередное мыло.
И я в углу сижу, совсем один.
Глядишь - и вправду все со мною было:

Река, толпа народа, ломаный трамвай,
Какой-то дремлющий фонарь, какая-то аптека.
Дрожащий на ветру и молодой калека,
И гул вдали, как будто близится Мамай.

* * *

Грустно сидеть среди ночи, газетой шурша, как в Китае.
Падают стены кругом, месяц рождается, скоро платить.
Трезвые буквы бегут, рассуждают, махают руками,
Будто и сами они никогда не бывали бандитом.

Сколько ж ночей, когда, ноги задрав, отдыхаю.
Чаю попью, покурю, статью изомну.
Все мяучит душа, как на крыше какая-то нежная птица,
Все куда-то маячит и машет, блазнит и зовет.

ЕДУ НА КАМЕННЫЙ ОСТРОВ

Помчались. Солнце набухает
За пыльным вдребезги окошком,
Залез в трамвай угрюмый дядька,
Сверкает глазом под очками.

И Петроградская с домами,
С прохожими или аптекой
Вся заметалась под окнами,
Махая мне своим платочком.

И что бы там ни думал дядька,
Что б ни плела напротив баба,
Я твердо падаю из кресел
В кусты и запахи сирени.

* * *

Уже июнь. Все ходят босиком.
Цепляя за кусты, бежит куда-то ветер.
Трещит под окнами порою мотоцикл,
Порой гроза по небу громыхает.

Ни огонька вокруг по вечерам.
Мерцает тускло пруд за призрачным забором,
И зреет потихоньку слабый урожай
На грядках. Комаров летают своры.

Столица далеко. Там, верно, тоже ночь, все спят,
Растерянно решая для страны вопросы.
Бегут в метро усатые матросы,
Солдат с рабочим тащат пулемет.

Пойти, что ль, мне, бездельнику, поспать.
Все деньги кончились в семье. Долги за пиво.
Ах, космос опускается ко мне в кровать
И улыбается загадочно и криво.

* * *

Светит который уж день
                            ненасытное солнце над нами с природой,
Жарит вовсю,
                просушило и лужи в канавах, и пруд за калиткой.
Грустный, сижу на веранде и слушаю радио
                                                                из-за границы германской.
Там поэтессы разделись и пляшут, своими тряся животами.

Рот широко раскрывает одна, засоренный дурными зубами.
Хочется кушать ей, видно, вот и орет, то и дело вздыхая.
С ней поспевает другая,
                        будто во сне раздвигает мохнатые ноги,
Вот, мол, глядите, какая страна мы,
                                                        понюхайте, чем она пахнет.

И в полуобмороке я выхожу на крыльцо отблеваться немножко.
Да, это правда, засохшая гнида, страна у меня не подарок!
Подлая всюду,
                куда ни поедешь, сурово насупясь,язвительно блея.
Очень похожи мы с ней,
                                как патрон и обойма, мерси за подсказку.

КУДА-ТО ЕДУ В АВТОБУСЕ

Остановка. Старуха ползет по проходу:
                                                        в глаз вставила клюшку,
Согнута пополам,
                приседает и что-то бормочет усами вприглядку.
Жаркий автобус пока отдыхает, на шинах-рессорах качаясь,
Бережно крылья сложив; в креслах красотки
                                        власы распустили и дремлют вполглаза.

А вперемешку - цыгане, златыми зубами играют-сверкают.
Звякнет глазами цыганка и сердце тихонько подрежет.
Черные карты мигают таинственно
                                        в перекошенных кольцами пальцах,
Кто-то ходит за темною кожей
                                и вскипает мгновенною черною пеной.

Где-то и я затерялся.
                        Диктор, набычась, про ливни в Узбекистане бормочет.
Армяне, мол, взяли Баку, в Грузии красят унылые горы -
И газета об этом шипит мне с колен, и случайный прохожий
Все об этом на ухо шепчет мне, зло усмехаясь.

* * *

Ветер по травам задул. Облака появились на небе.
Шляются мухи по стеклам в моем кабинете.
На ногу сядет и нюхает, рыщет своим шевелящимся носом,
Падает навзничь, едва лишь поднимешь над нею газету.

Съездить скупаться? Клубнику собрать? Посидеть на скамейке?
Жарко и лень - ох, донимают проклятые мухи!
Радио брешет про тигров, бродящих по улицам Питера, Рима,
И про бунтующих граждан, удравших в леса от закона.

ПОСЛЕ ПУТЧА. ДЕНЬ ВТОРОЙ.

Светает. Под окнами ходит туман,
Словно горбатых уродов толпа собралась на брегах у пруда с карасями.
В небе светит луна, и с серебряной чаше
Плещется тихо она,не стыдясь, перед нами своей наготы не скрывая.

В комнатах спят. Только бессонное радио
                                                все талдычит футбол вокруг Белого дома,
Там депутаты шальные кому-то грозят головою,
Крыс гоняют в тиши кабинетов, стуча по усатым столам паспортами,
Да какой-то давно позабытый Лукьянов
                                            трясет перед носом прокушенным пальцем.

Зреет в туманах моя кукуруза на призрачной грядке.
Дачи туманом закрыты. Но и там, за туманом, в лесу
                                                            собрались вокруг водки чекисты,
Лысину растерянно потирая, то снимут штаны, то наденут, руками моргают,
И в глазах у них бродит тоскливо Москва и визгливо кашляет, куда ни попало.

Мирно уснули чекисты в лесу, наконец, на кордоне,
Морды свои по тарелкам легко разложив
                        и, однако, раздевшись перед безумным Быстровым.
И поэтесса ушла, закатив белобрысые очи то ль к лампочке, то ль от восторга,
Ах, как долго рогами кивала она и трясла бородой под трухлявые рифмы!

Я все сижу у окна.
Смешная луна уже бегает с легкими тучками в небе.
Совсем рассвело. Ветерок задышал. Томно пугало подняло руку,
И задрался рукав подвенечной старинной рубахи.

Спит семейство, сопит потихоньку в кроватях.
Спит далекая юная где-то. Меня позабыли, наверно, ее торопливые губы.
Неугомонный, в приемник стучит барабан -
                coup d'etat, похоже, никак не закончится в этих проклятых столицах.
О, Ленинград, Ленинград, хоть бы ты уж совсем провалился в болото!