Хомо-сцапиенс зеленый
под кустом сидит зеленым
и какого-либо хому
ожидает на обед.
Pуки-штуки напружинил,
ноги-лапы приготовил,
сабли-зубы растопырил,
ухти-когти заголил.

Хомы ходят по полянкам,
в лес заходят неохотно,
по тропинке к водопою
в одиночку не хотят.
Но известно всем, что хома -
зверь стеснительный и скромный,
что пописать и покакать
ходит в лес по одному.

Трудно-трудно неподвижно,
рукти-ногти напружинив,
полный цикл сидеть зеленым
под каким-нибудь кустом.
Так приятно быть в горошек
синий с красным, или в ромбик,
но охота есть охота,
есть охота - так терпи!

Наконец приходит хома,
хома женская, большая,
и как раз под нужный кустик
приседает, молодец.
О, охотничья удача!
Хомо-сцапиенс зеленый
вылетает, как зеленый,
из зеленого куста,

хому толстую хватает,
сабли зубые вонзает,
в нору темную волочит
и съедает целиком.
И четыре полных цикла
он сидит в своей берлоге
и себя в горошек лижет
трехметровым языком.

* * *

В холодильнике хранится
плавный дружеский сырок.
И упорно в холодильник
лезет синий сыркофаг.

Вот сырок с бутылкой дружит,
где налито молоко.
Сыркофаг же в это время
ищет дырку чтоб залезть.

Вот сырок ведет беседу
с поэтичным творогом.
А в дыру влезает синий
от натуги сыркофаг.

Вот сырок его боится,
вот желает убежать.
А в дыру уже пролезли
сыркофаговы усы.

"Помогите мне, бутылка
молодого молока!" -
бедным голосом страдает
плавный дружеский сырок.

"О, творог великодушный! -
просит жалобный сырок, -
угрожает поеданьем
узкий вредный сыркофаг!"

"Оснований, - отвечают, -
для тревоги никаких!"
А в дыру пролезли крюки,
цапы, хлюпы, ущипцы.

"В холодильник, - отвечают, -
не проникнет сыркофаг!"
Но упорно, блок за блоком,
лезет жадный сыроед.

Вот засунулись цепучки,
шестерюшки и хвосты.
Но никак не помогают
молоко или творог.

"Ой-ей-ей!" - сказав печально
на прощание друзьям,
эмигрирует в Израиль
плавный дружеский сырок.

И Н С Е К Т А Р И Й
(песни неба и земли)

1.

Пролетали комарабли,
как стальные дирижабли,
во все стороны, как сабли,
ноги вострые торчабли.
Их суставы скрежетабли,
их моторы бормотабли,
и крыла их слюдяные
от полета не ослабли.

Комарабли пролетали
в третьем-пятом океане,
в атлантическом просторе,
в ледовитом уркагане,
бороздили параллели
под созвездьем козерака,
очи светлые горели
из тропического мрака.

Их торчали шевелились,
их махали развевались,
их вонзилов турбобуры
угрожающе вращались.
Но от внутренних печали
пели, как виолончели,
а наружными печали
освещали всю окрестность.

Пролетали комарабли,
тяжкий ветер подымали,
насекомыми телами
всё пространство занимали,
птицы гнева и печали
волны черные вздымали.
Пролетали комарабли,
комарабли проплывали!

2.

Грозный черный паукабель
шевелится на столбе,
черным лоском отливая,
красным глазом поводя.
Он плетет электросети,
чтобы всякий к ним прилип
и чтоб выпить из любого
электричество его.

Пролетала батарейка,
вяло крыльями махала
и за провод зацепилась,
и запуталась в сети.
Тихо пискнула бедняжка,
искру выронив из глаза,
и внезапный паукабель
произнес ей улялюм.

После лампочка летела,
вся прозрачная такая,
чтоб найти себе патрона
что-нибудь на сорок вольт.
Только ахнула красотка
под высоким напряженьем,
и кошмарный паукабель
произнес ей улялюм.

Шел простой аккумулятор
на обычную работу,
он с утра зарядку сделал,
ему было хорошо,
но, задумавшись о чем-то,
не заметил черной сети,
и злодейский паукабель
улялюм ему сказал.

Так проходят дни за днями
бесконечной чередой,
батарейки и розетки
пропадают навсегда.
Только черный паукабель
шевелится на столбе,
черной молнии подобен,
красным глазом поводя.

3.

Любабочки-любезницы,
летутаньки и тамоньки,
веселенькие, голенькие,
беленькие, пестренькие,
душечки-подушечки,
два крылышка, два усика,
два клинышка, два пятнушка,
две пачечки, две точечки.

Ах, бабочка, ах, деточка,
летала вдалеке,
и шелковая ленточка
была у ней в руке.
Она махала ленточкой,
манила в далеко
ах, глупеньких, ах, маленьких
крыластых мужиков.

"Летите, мотылькобели, -
любабочка поет, -
покушали и попили,
и время настает.
Усатые, пузатые,
в красивых сапогах,
летите к нам, ребятые!" -
любабочка поет.

"Мы будем улетатели
в далекие кусты,
мы будем приседатели
на толстые цветы.
Летите к нам, порхахали,
любить нас и ласкать,
ах, славные, ах, милые!" -
любабочка поет.

Летуточка-летамочка,
пустая голова,
не плакушка, не хныкушка,
всё песенки поет.
Не дудочка, не умница:
какая благодать,
что можно бы додуматься,
а можно - угадать.

Ах, деточка-угадчица,
и только и всего,
и ни о чем не думая,
не зная ничего...

4.

Когда над землею летят комарабли
и воздух сверкает от членистых тел,
печальную песню поют комарабли,

гортанную песню поют.

Когда на столбе паукабель ужасный
готовится лезть по электросети,
он мощными лапами перебирает

и мощную песню поет.

Когда же любабочка в небе летает,
летётeнька с ленточкой в белой руке,
она распевает бесстыдную песню,

любовную песню поет.

Но если, с последнего неба слетая
в сиянии радужных, в сеточку, глаз,
горящую песню, небесную песню

охрангел поет Мухаил,

тогда умолкают печальные песни
и мощные песни, и песни любви,
и он возвещает растерянным тварям

предвечную волю Творца.

И скромно поджаты мохнатые лапки,
и кольчатый хобот завязан узлом,
но черное ядрышко в пламени солнца

огромные видят глаза.

КОМАPАМУХА

Комарамуха любила
молодого уховёрта,
ухожора, листореза,
сердцееда, молодца.
Комарамуха любила
всей душою молодого
листовёрта, ухореза,
сердцежора, молодца.

Комарамуха любила,
голову свою теряла,
не любил ее жестокий
ухожор и гербицид.
Что ж ты голову теряешь,
Комарамуха-любила,
из-за этого червяги,
пестицида, молодца?

Погляди вокруг на всяких,
на секомых, симпатичных,
многохвостых, многоногих,
волосатых, на меня.
Ты такая листапуха,
ты такая хасилипа!
Вот башка твоя на место,
больше так не поступай.

Комарамуха глядела,
голову назад приставив,
на секомых, волосатых,
усоногих, на меня.
Комарамуха летала,
больше так не поступала,
мне спасибо говорила
по пятнадцать раз подряд.

Комарамуха любила
по пятнадцать раз подряд.

САМЕЦ

Расставив ноги широко,
стоит, набычась, локомот,
густая теплая вода

по лбу его течет.

Он жрет пользительную смазь,
пьет липкий постоянный ток,
пока не свистнет вдалеке

неслышимый свисток.

Тогда на кончиках рогов
танцует белая искра́,
и, встрепенувшись, локомот

съезжает со двора.

И разгоняется, стуча
копытами чугунных ног.
но и бегущий локомот

все так же одинок.

Бежит, пластаясь над землей
во весь свой стометровый рост,
и бьется по ветру за ним

его железный хвост.

Он слышит шелест впереди
магнитных женских голосов,
электротягою влеком

на этот нежный зов.

И глядя в яркие глаза
на темный и пустынный путь,
он толстым голосом мычит,

завидя что-нибудь.

ПЕСНЯ ПPО ПОPШЕНЬ

В небе
порхает поршень,
кудрявый поршень,
кусачий зверь,
ищет
свою подругу,
красотку тачку
он.
Сядет
на свод небесный
и бьет в хрустальную
твердь:
"А выйди,
моя Маруся", -
летит его
лебединый стон.

Тачка
с точеной ручкой
веселой птичкой
к нему летит,
ластится
и мурлычет,
и нежно чешет его.
Поршень
кричит, как коршун,
и страстно штангой
блестит:
"Ах, счастье
быть с нею вместе:
она прелестное
существо!"

Вот
они
сели в небо
вить гнездо.
Он таскает
ей болты,
арматуру
и крепеж.

А
она
нежной стружкой
гнездо устелет,
и будет
не жизнь, а балдеж,
в самом деле!

Тачка
снесла яичко -
фанерный ящичек -
три шестьсот.
Вылупился
топор
и топорщит перья.
Папа
гвоздей наловит:
пусть наследник
растет:
"Будь, Сема,
красив, как мама,
и добродетелен
будь, как я!"

Вот
топор
научился
лететь, как поршень,
воздух надвое
рассекать
и усами
шелестеть.

Вот
топор
научился
сидеть, как вор,
и вежливым носом
блестеть
из засады...

"Видишь,
сынок, на небе
висит красивенькое
гнездо?
Слышишь,
сынок, зверюшки
о чем-то дружно
поют?
Чуешь,
сынок, как пахнет
резиной и
резедой?
Это
гармонь природы,
это вечный
ее приют!

В ней нет злодеев
и уродов,
в ней все прекрасны,
все поют!"

К О Н С Т P У К Т О P   # 2
(для продолжающих)

Запоюкали поюны:
надоело нам поюкать!
Мы хотим, как гамаюны,
гукать!

1. МОДЕЛЬ КОСМИЧЕСКОГО КОРАБЛЯ "ВОСТОРГ-1"

Шумелка-мышь вскоробкалась на ящик,
держа за нитку пламенную речь
к трудящим,
каковые, прудящиеся пру́дом сям и там,
стояли и вминательно глядели
по сторонам,
по каковым виднелась темнота,
заставленная ящиками склада
спущенки, колбасыра и монада.

Кричала мыша: "Там такой отпад!
Там нету ни препонов, ни преград!"
И мыши с ожиданьем нетерпенья
галдели вверх в пустые небеса
(на благо всем ухала колбаса);
усами восхищенно шелестя,
они махали, дружные, хвостом,
когда взлетела пламенная речь,
держимая за ниточку.

Потом
они вскричали: "Слава! наш летучный,
наш небывалый мышка-пустонавт!
Прощай, наш фрэнд! Алас на нас!
Гуд навт!"

И мышка улетела в потолок,
помахивая цыпочками ног.

И я там был, и кушал кюль-басу,
и ковырял задумчиво в носу,
и думал, как печальна и горька
судьбина улетелого зверька!

2. МОДЕЛЬ МЫСЛИТЕЛЯ У ОКНА

Шумелка-мышь шуршавая в полу.
Бубнитофон немножечко в углу.
Сижу, задумчив, как земельный таг,
гляжу закат практически за так.
Затакт.
В окно вжужжался пирожук,
горящий и хрустящий, как сухарь,
упал. А я вминательно сижу
и не упал. Я мирозданью царь.

О, я, который так всего постиг!
Как некий небывалый пустонавт,
одетый в целлофаст и хрипдашип,
взираю с неба на земельный шафт.
Я не упал!!
Где в небе тухнет свет,
толпы скитайцев тянутся на юг,
там я парю, как парадоксов друг,
и жду, когда ты мне, наконец, подашь обед!

3. МОДЕЛЬ ШИЗОГО ПОД ОБЛАКЫ

Он отвкусил горячий пирожук,
и он упал, жужжа сердитым басом,
а он летал веселым карабасом
сюда-туда, как парадоксов-друг.

Ему казался Самолет-летит,
и он ему покачивался торсом,
а он ему не запокачивал: уперся
руками в атмосфэру и летит!

А он не так! он так свободн и юнн,
как мориц одноглазый и суровый,
он не всхотел стать гений длиннововый,
он стал один, как истинный поюн!

И он летел и зорким обводил,
и воздевал, и гордо устремлялся,
и ел вортушку (ею он питался),
угрозен и волнист, как крокодил,

и быстролетен, как суперцемент
и клеймомент, мгновенно вместевзятый,
а мимо лился воздух полосатый,
и шли скитайцы из Уфы в Дербент.

PАЗНЫЕ ЛЕТАЛИ

За окном моим летали
две веселые свистели.
Удалые щебетали
куст сирени тормошили.
А по крыше магазина
важно каркали гуляли
и большущие вопили
волочили взад-вперед.

Две чирикали лихие
грызли корочки сухие,
отнимая их у толстых
косолапых воркутов.
А к окошечку подсели
две кричали-и-галдели
и стучали в батарею,
не снимая башмаков.

ПОСЛАНИЕ ИЗ ГОРОДА ФЕДОСЕИ
ПО ВОПРОСУ О НЕКОТОРЫХ
ЭКОЛОГИЧЕСКИХ СИCТЕМАХ

Широка страна родная,
есть в ней город Федосея,
в нем есть угол заповедный,
где дорожное железо
разветвленное лежит.
Там идет веселый дизель,
механический любовник,
он кричит предельным басом,
трандычит железным мясом,
он ужасен и прекрасен
и от мощности дрожит.

Он идет по переулкам,
отдаленным перегонам,
тупикам и закоулкам
собирать своих вагонов,
красных, черных и зеленых.
А печальные вагоны,
безголовые бараны,
а еще точнее, овцы,
щиплют траву по газонам,
дуют воду из-под крана,
теплым пузовом дымятся,
обрамляет их природа,
окружает их среда.

Их вытаскивает дизель,
механический любовник,
из бузинного прикрытья,
любит их с ужасной силой
и влечет по белу свету,
по родной стране советской,
груз возить разнообразный
день туда, а день сюда.

И бегут они семейно,
под ногами рельсы гнутся,
и осмысленную пользу
производят между тем.
Так свершается в природе
и, конкретно, в Федосее,
сочетание различных
механизмов и систем.

* * *

Скочет Злица по квартире,
хлопит жилистым хвостом:
к распупыренной гримахе
от нее упрыгал Зёл.

Зёл был чухлый, глуповитый,
вечно блеял невпопад,
всё валялся на поддоне
и считал четыре, пять.

Когти у него тупые,
с ободочком голова,
а туда же, ксиволапый,
скок-поскок и упилил.

Будет со своей гримахой
кваркать ночи напролет,
будет у нее в поддоне
говорить четыре, пять.

Вот поддон хватает Злица
и кидает из окна,
тощий хлобот поднимает
и отчаянно кричит:

"Детки, детки, малоедки,
сиротинушки мои!
Папка ваш не кушал рэпу,
а теперь от нас упрыг!"

Злятки бедные мяучат,
бороденками трясут,
копошатся на поддонах
и считают раз, два, три.

ПЕТУШКА И КУКУХ

Как тяжелая икота
с верным веником в руках
вылезает из болота
накрахмаленный кукух
Он когтями воду роет
он зубами землю рвет
под крылами воздух воет
в голове струится свет!
Он проходит по деревне
обрывая провода
мужиков ногами топчет
и хвостом стегает баб
Он визжит как раскладушка
что уже пришла пора
и кровавая петушка
вылетает из дыры
А у ней как сковородка
медный голос на огне
и летит она как лодка
и садится у окна
и показывая всюду
проницательным перстом
волосатыми ногами
отворяет ворота́
Он заходит улыбаясь
как соленый огурец
и поет как бодрый заяц
и как юный огород
А петушка, как пастушка
как железная мормышка
как литровая рюмашка
улыбается ему
И они кричат друг другу
обоюдное УPА
он зовет ее подругой
а она его петром
он зовет ее красулей
и манжетами стучит
а она его папулей
и вода с нее течет
И в сплошном оцепененье
окружающий народ
слышит скрежет и сопенье
из соседнего двора
и детишек держат бабы
на испуганных руках
и бормочет репродуктор
как петушка и кукух

ОБОPОТЕНЬ

Книжный червь из газетного киоска
раздвигает пупырчатую землю
и уходит в питательные дебри
на добычу корня и истока.
Он проходит сквозь глиняные толщи,
сквозь слоистые и пористые грунты,
огибает камни и пустоты
и находит корни и истоки.

Он сосет эти сладостные корни -
исполняется истинного слова,
припадает к источникам прозрачным -
исполняется силы небывалой.
И опять проползает через толщи,
тяжким словом нагруженный обильно,
громыхая кольчатою силой, -
снова к свету газетного киоска.

Книжный червь из газетного киоска
раздвигает пупырчатую землю
и уходит в питательные дебри
на добычу корня и истока.
А к утру он старательно причесан,
и на пальце новая резинка.
Он такие продаст слова в газете,
что прочтешь и останешься заикой!

ЧЕРВЯК

В голове моей завелся
червь блестящий и холодный.
Он похож на человека,
но совсем не человек.

Он во лбу буравит дырку,
он из глаза вылезает.
Длинный, черный и блестящий,
настоящий джентльмен.

Он меня немного скушал,
а немного недокушал,
он прелестный, словно ангел,
но совсем не человек...

Я ее целую в губы,
и червяк в нее заходит.
Вот теперь нас стало двое...
Здравствуй, милая моя!..

* * *

Чучело тучи тянут по птичьему небу
          ветру навстречу,
грозный который в шапке из волчьего снега
          поднял ружье,
коим сразить изготовился чучело птицы,
          по тросу скользящей,
волчьим строгим зрачком ее провожая
          в последний путь.

То-то посыплются перья от белого грома,
          трескучие перья,
то-то гремучая черная дробь издырявит
          серый лоскут.
Вскинет кулак победительно грозный охотник,
          чучело ветра,
клацнет затвором, ружье преломив, загудит
          сервомотор.

Будет доволен и хитроумный механик,
          чучело Бога,
владыка местной вселенной, ветра и волка,
          грома и птиц,
точный и строгий включатель тайных моторов,
          скрытых защёлок,
он запоет, торжествуя, гордую песню.
          Бог промолчит.

К В А Р Т Е Т

1. КАК ОСТРАВАДР ВЫПИЛ ЧУЖОЙ ЗАППЕРСОСТ

Пошел ушастый Услустамк
однажды на базар.
За ним зубастый Остравадр
отправился тайком.

Он крался лесом и пешком,
украдкой и зимой,
и вислоухий Услустамк
его не увидал.

Он вез на санках запперсост
отличный на базар,
пока зубастый Остравадр
за ним бежал бегом.

Он нюхал воздух и рычал,
учуяв запперсост,
но ничего не замечал
ушастый продавец.

Он до базара не дошел,
укушенный врагом,
заплакав, съеден запперсост
отличный на базар.

Смеясь, докушан до конца,
и вылизано дно,
и, засмеявшись, убежал,
и плакал остальной.

Но отомщен был Услустамк,
поскольку Остравадр
от запперсоста впал в экстаз
и выпал с той стороны.

2. КАК ОСТРАВАДР СЪЕЛ ЧУЖИЕ СЕМЕЧКИ

Решил Услустамк завести огородик,
затыклы и фруквы посеять на нем,
чтоб осенью чудной наполнить свой погреб,
и летом прелестным, и ночью и днем.
Он выкопал ямку и семечко бросил,
он выкопал ямку и семечко бро-
сил, выкопал ямку и семечко бросил,
и семечко бросил, и все закопал.

Но-ночью пришел Остравадр острозубый,
вы-выкопал ямку и семечко съел,
по-после другую, по-после другое,
по-после наелся и около сел,
и около лег, и свалился на грядку,
и около часа валялся на ней,
и около часа уснул как убитый,
и около года проспал, лиходей.

А утром из пуза его шерстяного
затыклы и фруквы вдруг стали расти,
а с ними расти заклажопы и влипсы,
а с ними еще огольцы, полидоры,
а после еще расскажика с бубникой,
а дальше и гуще, и пуще, и чаще,
и роща, и лес, и прелестное лето,
и ясная осень, и день-бутетень.

3. КАК ОСТРАВАДР УКРАЛ ЧУЖУЮ ОДЕЖДУ

Пошел купаться Услустамк
на речку Упр-А,
надел пинетки и трусцы
и весело пошел.

За ним покрался Остравадр,
зубаст и босиком,
уныл, упал и полосат,
и очень беструсов.

"Я тоже, - думал Остравадр,
таясь под лопухом,
на листик сев и на пенек,
под кустик заползя, -

достоин, - думал Остравадр,
дойдя до Упр-А
и глядя, как плывет в реке
ушастый Услустамк, -

носить, - подумал Остравадр,
подкрался и схватил, -
трусцы!" - подумал Остравадр,
и тут же их надел.

Потом пинетки натянул
и побежал домой,
крича: "Бабуля, погляди,
какие я украл!"

Но тут на крик из-под куста,
из темного темна
вдруг вылез страшненький Разруст,
косматый великан,

схватил косматою ногой,
рыча и бормоча,
зажал в косматом кулаке,
кряхтя и вереща,

а после съел на нем трусцы,
урча и стрекоча,
и все пинетки откусил,
пыхтя и трандыча,

потом еще и кепку съел,
портянку и пинжак...
Так отомщен был Услустамк,
и зло посрамлено.

4. КАК УСЛУСТАМК И ОСТРАВАДР УХАЖИВАЛИ ЗА ДЕВУШКАМИ

Хасилипа с Листапухой
раз гуляли у реки
в каблуках и пуделяшках,
в мудре-пудре и духах.

Очень гордые гуляли,
небывалой красоты.
Угодить таким гулялям
трудно-вредно-нелегко.

Вот ушастый и усастый
им навстречу Услустамк,
улыбается приветно,
мягким носом шевелит.

Хасилипа с Листапухой
как увидели его,
так и сразу отвернулись
и не смотрят на него.

Тут зубастый и красивый
им навстречу Остравадр,
улыбается зубами,
дразнит красным языком.

Хасилипа с Листапухой
как увидели его,
так сейчас и отвернулись -
глядь! - а тама Услустамк!

Хасилипа с Листапухой,
как увидели его,
так носы отворотили -
глядь! - а тама Остравадр!

Так вертелись Хасилипа
с Листапухой целый день.
И стояли, улыбаясь,
Услустамк и Остравадр.

А над ними зеленела
обстоятельная смерть,
и в плечо толкал будильник
многоосною рукой,

и по клетчатой вселенной
острый шарик шелестел,
и, качаясь, мир зеленый
выплывал из пустоты,

и короткое дыханье
превращая в мадригал,
шарик воздуха в гортани
не сумеешь проглотить.

PЫБКА БОPЯ

Мелкий рыбка Боря Булька -
это очень мелкий рыбка,
круглоротый, головатый,
полосатый, волосатый.
Мелкий рыбка Боря Булька
каждый вечер произносит
изумительный пузырик,
полосатый, волосатый.

Он сперва его готовит,
лепит круглыми губами,
а потом его приносит
и выплевывает в небо.
Поднимается пузырик,
как торжественная песня,
шевелясь и отражаясь
в гнутом небе водоема.

Толпы рыбок приплывают
каждый вечер, чтоб увидеть
изумительный пузырик -
полосатый! волосатый!
И, не в силах удержаться,
каждый рыбка произносит
тоже маленький пузырик,
даже пусть не волосатый,
но пузырики взлетают,
как сверкающая песня,
как торжественное солнце
мелких рыбок водоема.

А великий Боря Булька,
смесь Навина с Аполлоном,
потихоньку уплывает
в однородную природу,
в полосатые потоки
волосатого пространства,
где пузырики родятся
в голове его дремучей.

МЫ ГРИБОЕДЫ

Не всякий из нас
решится съесть гриб-маховик:
массивен, велик
и скорость имеет большую.
Но опытный грибоед
умеет и сам раскрутиться,
догнать гриба и спокойно
съесть маховик на ходу.

Не всякий из нас
умеет скушать валуй:
коленчат, тяжел
и страшно стучит в работе.
Но опытный грибоед
сначала съедает подшипник,
и вывалившийся гриб
становится легкой добычей.

Не всякий из нас
любит испытывать груздь:
странное ощущение,
и чешутся перепонки.
Но опытный грибоед
специально ищет то место,
где гроздья изысканных грустей
радуют сердце гурмана.

Не всякий из нас знает,
как высасывать сок из масленок;
как правильно из молоканок
выплевывать молоко;
что нужно перед едой
вырубать коротковолнушки,
иначе они в животе
начинают громко скрипеть.

Мы учим своих грибоедиков
подкрадываться к лисичкам,
выслеживать шампиньонов
и всяких хитрых строчков.
Мы учим своих грибоедиков
так съесть белый гриб-буровик,
чтоб зубы остались целы,
и чтоб он не успел забуриться.

Мы любим собраться вместе
и послушать рассказы мудрейшин
о кознях грибов сатанинских,
о доблести и благочестии.
Мы любим своих грибоедиков
и славных своих грибоедок.
Мы любим чесать друг другу
перепонки, наевшись грустей.

Но каждый из нас знает,
что не следует есть мухоморов,
даже если ты очень голоден,
даже если счистить все мухи.
Потому что мы - грибоеды!
И предки у нас - грибоеды!
Поэтому нас, грибоедов,
не заставишь есть мухомор!

В ЗАЩИТУ АМФИБPАХИЯ

Унылый, как зайчик, лежит амфибрахий,
ушами свисая с боков головы.
Грозит ему чучелом злой парикмахер,
аптекарь пугает охапкой ботвы.

О, вредные люди! оставьте в покое
хрумтеть кочерыжкой на книжном шкафу
и падать со шкафа, и пить молоко из
картонной коробки, и лезть под софу!

Но злой парикмахер нацелился щеткой,
коварный аптекарь готовит сачок.
Хватают за хвост деревянной прищепкой,
сажают в пустой туалетный бачок.

Уймитесь, аптекарь! отстаньте, прикмахер!
Вернитесь к пипеткам и брению лбов!
Мы вам не дадим обижать амфибрахий,
суровый и мощный любимец богов!

ПЕСНЯ О ФPАНЦУЗСКОМ КPОЛИКЕ,
ИСТОМ КАТОЛИКЕ И БОЛЬШОМ БЕЗОБPАЗНИКЕ,
СЪЕВШЕМ МЕТЕЛКУ

Французский кролик
                                        чавкает в углу,
                    грызет метлу,
                    жует свеклу.
Он любит Папу,
он не любит пастилу,
                      он каратист,
                      парашютист.

Французский кролик
                      нажрется, как нолик,
                      и скачет, как мячик,
                      и хочет летать.
Французский кролик,
                      зачем ты католик?
                      И чем же теперь
                      подметать?

Французский кролик
                                        роликом искрит
                    по проводам
                    туда-сюда-м.
Он любит выпить
пива-пива тыщу грамм
                    по вечерам
                    и по утрам.

Французский кролик
                      бутылку откроет,
                      метелкой закусит
                      и хочет летать.
Французский кролик,
                      зачем тебе ролик?
                      И чем же теперь
                      подметать?

Французский кролик
                      заначку зароет,
                      листочком накроет
                      и хочет летать.
Французский кролик,
                      зачем тебе ролик?
                      И чем же теперь
                      подметать?

О ПРОИСХОЖДЕНИИ ЧЕЛОВЕКОВ

Кругом тишина непролазная,
природа угрюмая спит.
А тут человека образная
улыбкой во тьме шелестит.

Глаза ее синие-синие,
а в сердце ее тишина,
она молодая и сильная,
такая, какая нужна.

А в небе, где звезды вращаются,
где льется таинственный свет, -
архангелы там совещаются
и ей посылают привет.

"Привет, человека образная!
Свой путь совершая земной,
гордись своей шерстью атласною
и ласковых глаз глубизной,

и выпуклой косточкой лобною,
и пальцем большим для труда...
Образная ты и подобная!
И помни об этом всегда!

Ты избрана стать человекою,
праматерью всяких людей,
и всем, что летает и бегает,
отныне и присно владей,

и всем, что растет или ползает,
что перемещается вплавь, -
владей, человека, и пользуйся,
и мудрость Господнюю славь!"

Кругом тишина непролазная,
природа угрюмая спит.
А тут человека образная
морщинкой на лбу шелестит.

То чешет в сомнении яица,
то трет в изумлении нос,
и в сердце ее поселяется
тяжелый и страшный вопрос.

МЕХИЙ ЛИСИЦ

Саше и Наташе

Мехий лисиц раздавался
в перепутанных кустах,
то ворочался, весь бедный,
то о чем-нибудь вздыхал.
Жижих мухалиц летало
много более одной,
серых мышлей раз за разом
вылезало из норы
и мерзайцев нехороших
пробегало кто куда, -
мехий лисиц даже ухом,
даже носом не водил!
То ворочался все время,
то о чем-нибудь вздыхал,
то лежал, такой несчастный,
в облетающих кустах.

МЕХАЯ ЛИСИЦ

Жижих мухохолей в небе
разносился крик печальный,
долго крыльями махали,
улетая на восток.
На пеньке сидела лисиц,
толстовата-маловата,
напряженно размышляя
над проблемой похудеть.

"Вот, к примеру, - размышляла, -
пролетает пегий куриц.
Но куда он пролетает,
если - как его поймать?!
А захочешь, - размышляла, -
съесть приятного мерзайца,
так за ним бежать придется!..
Нет, худеть, худеть, худеть..."

На пеньке сидит, худеет,
меховата-лисавета.
Под кустом довольно ветер
и сравнительно зима.
Тихо падают на шубу
пух и перец понемногу.
В небе мухохули машут
на восток, восток, восток...

ТОЛСТЫЙ ВАСИЛИЙ

Толстый Василий лежал на дому,
розовым носом спускаясь во тьму.
Запахи лавра, лаванды и роз
Толстый Василий имел через нос.

Ах, Толстый Василий, твой дом на холме
розовым носом сияет во тьме.
Великий надомник, сиятельный князь,
ты наш во тьме негасимый вась-вась.

Толстый Василий лежал на полу,
розовый глаз растопырив во мглу.
Горние выси, Тибет и Кавказ
Толстый Василий видал через глаз.

Ах, Толстый Василий, твой глаз на полу
розовым светом сияет во мглу.
Великий смотритель божественных дел,
ты наш во мглу непрерывный глядел.

Толстый Василий лежал на посту,
розовым ухом слыхал за версту.
Шелест эфира, шуршание крыл
Толстый Василий в ухо ловил.

Ах, Толстый Василий всегда на посту,
розовым чем-нибудь бдит в темноту.
Великий напостник, духовный отец,
ты наш во тьме путеводный звездец.

Толстый Василий лежал на мосту,
розовым чем-то журчал в темноту...

* * *

Все куда-то подевались, всякие зверюшки.
Все куда-то превратились. Вымерли, наверно.
Муравоин кропотливый, гусельница-дева,
стрекозунья попрыгуля, бабочка-летута,
самолетный паукатор, мухаил-охрангел,
жук-ползук с морским отливом, тучный комарджоба,
мошка с бантиком ленивым, стрекотун легатый
и мечтательная с детства тётенька улётка.
Все зверюшки опустели, улетели, ускакали,
закопались, завинтились, шляпка не торчит.
Стало чисто, не кусаче, не жужжаче, не виваче,
стала осень, просто осень, осень холосо!

ОТВЕТ НАСЕКОМОГО В.СТPОЧКОВУ

Отвратительное, незнакомое,
страшное большое насекомое...

Наступил я на него ботинком,
и потом для верности потыкал...

Как заснул потом, уже не помню я,
и всю ночь мне снилось насекомое...

В.Строчков

Беззащитное, бездомное,
страшно заломив рога,
я лежу, как рассекомое:
где рука, а где нога?
Ведь вчера еще я прыгало
в ослепительных садах,
а теперь такое выпало
мне страдание и страх.

Было я на сласти падкое,
вдаль глядело сквозь очков,
а теперь ужасной пяткою
раздавил меня Строчков.
Силы бедные кончаются,
молвлю слово, но, увы,
как-то мысли растекаются
из пробитой головы.

Как-то холодно в конечностях,
как-то скучно без очков.
Уж теперь о человечности
не тебе писать, Строчков.
Не тебе, убийца пленников,
истребитель юных сил!
Был бы жив поэт Олейников,
он за нас бы отомстил!

Что ты дерзко ухмыляешься,
будто подвиг совершил?
Ты мной даже не питаешься -
так, от злобы задавил!
Что ты радуешься, гадина?
Буду в снах тебя терзать!
Не тобою жизнь дадена,
не тебе и забирать!

ЗВЕРЬ Ч:ЕРЕН

Вышел Зверь чёрен,
видом ужасен,
голосом пупырчат.

И ость его - хондроз,
и Пух его - нашёл,
а глаза его - огнь колеблемый.

И рот его - тор,
а тело его - шар,
и лапы его - три,
и хвост его - игриво,
а зубы его - дробно,
а язык его - огнь колеблемый.

А имя ему было Баррахна-Сандоз-Гепатит
а число его было 999,
которое есть число Зверя-чёрена.

Дыхание его - дым клубящийся,
взгляд его - угль тлеющий,
голос его - кимвал бряцающий,
мысль его - прыщи и чирьи.

И дана была ему власть
зудеть и чесаться 30 лет и 3 ночи,
и ни один на земле не спасся,
кроме некоторых.

ДАЧНАЯ НОЧЬ

В щеля́х латыни непролазной
говнеют сочные клопштоки,
для них питательный, широкий
мужик специальный приготовлен.
Пискливый комарад слетает,
вонзило ловкое надрючив,
и, роковую страсть питая,
нетерпеливо ножки сучит.

Кухонный стол покрылся мухом,
зеленым, жестким, здоровенным;
замухоренное варенье
в литровой банке копошится.
Во Тьме - какой-то - Таракани
прием какой-то тараканий:
заходят толпами в стаканы
снутри пустые тараканы.

Хрумтит крысавица подполья -
лихой эсеровской закваски -
с таким азартом костемольным,
что котовасий зрит с опаской
в дырявый угол и за плинтус;
и тенью жуткою террора
его пугает черный фикус
и улетающая штора.

АНPИ PУССО

В укропной чаще прячется злодей
с лицом чернее марсианской ночи,
с глазами, как серебряные дыры,
с поджарым телом скакового льва.
Из зарослей выходит красный буйвол:
коробка клиновидной головы
и длинные улиточьи рога.
Он неподвижен, медленно шагает.
Лев выбегает, прыгает на спину,
вонзает зубы. Черное лицо
задумчиво. Серебряные дыры
глядят вперед отчетливо и кругло.
Коробка клиновидной головы
сминается, передние колени
подломлены, но задние уперлись.
Он неподвижен, пятится назад.

В цветке капусты желтая змея,
тяжелый хвост ее лежит повсюду.
Бананы аккуратною обоймой
висят на древовидных помидорах.
Морковь цветет красивой пирамидкой
каштана. Стрелы лука высоки
и веероподобны. Попугай
сидит в укропе, якобы летя,
и смотрит мимо смутным желтым глазом.
На небе осторожно голубом,
скорее сером
или даже черном,
горит луна, как красная дыра.
Но не исключено, что это солнце.

БОЖЕСТВЕННЫЙ АВГУСТ

Шар-птица летит в золотых облаках,
вращается жгучее тело ее,
и тянется параболический взмах,

немыслимо длинный.

На плотном песке у горящей воды
расплавился оттиск имперских подошв,
и стелется низко рассеянный дым

кузнечного треска.

Лежать на песке, ощущая рукой
биенье наручных песочных часов,
пернатого света стеклянный покой

и угол склоненья,

и плыть на матрасе в прохладном огне,
и видеть в бутылочном темном раю,
как курочка-рыба плывет в глубине

и тихо кудахчет,

как божья коробка ползет по руке:
квадратные пятна на желтых крылах,
и слово Господне гремит в коробке,

как серная спичка.

* * *

Когда поет щелчок домашний,
то это происходит так:
стихает вой автомобилей
и, развалившись на куски,
мельчает, тонет...
И будильник
выходит в ночь из темноты
и бойко ходит по квартире
на тонких циркульных ногах,
и в темноту опять уходит...

И возникает шум в ушах,
органный шорох в узких трубах,
стоячий кровеносный гул...
А там уже само пространство
рябит и пенится в ночи...
Тогда поет щелчок домашний,
и это происходит так,
как будто скрипнет половица
или суставом хрустнет стул,
но это песня.
Эта песня
звучит за ночь всего лишь раз.
Короткая, простая песня:
щелчок - и всё...

* * *

Ночной стpекочик вытянул свой голос
над глохнущей землею и качает
его, как тонкий пpовод телегpафный.
Свеpкач гоняет белую моpзянку
пpеpывистой и монотонной песни.
И эти два отъявленных солиста
pаспиливают куб стеклянной ночи
на маленькие кубики, в котоpых
светители кpылатые летят -
по одному на кубик - и хотя
не освещают - светятся, но все же
являют нам на глохнущей земле
то Цаpствие Небесное,
то небо.

ХОМО-СЦАПИЕНС ЗЕЛ:ЕНЫЙ
ШЕВЕЛИТСЯ НА СТОЛБЕ,
ШЕВЕЛЯСЬ И ОТРАЖАЯСЬ,
ЖИЗНЕРАДОСТНО УРЧА.
А В ДЫРУ ВЛЕЗАЕТ СИНИЙ
ПО ПЯТНАДЦАТЬ РАЗ ПОДРЯД,
И БОЛЬШУЩИЕ ВОПИЛИ
ВЫЛЕТАЮТ ИЗ ДЫРЫ.
ИХ ТОРЧАЛИ ШЕВЕЛЯТСЯ,
И СВЕРБИТ У НИХ В НОСУ...
ВС:Е КУДА-ТО ПОДЕВАЛОСЬ
ИЗ ПРОБИТОЙ ГОЛОВЫ.