Я призываю тебя,
Зевсов бычок, заморский
Мой покровитель, сын
Ио-коровы! К ней на лугу
Зевс прикоснулся...

Эсхил

1

Жара ложилась осторожно
На побелевший тротуар.
Меня трясло. Мне было можно
Всё: засвищи, схвати удар,
Разденься, влезь в оранжереи,
Разбей оранжевый горшок –
И кишинёвские евреи
С улыбкой скажут: "Хорошо!"

О буйство августовской плоти!
Поп в ископаемом комплоте,
Мальцы, старухи у ворот
И раздражённый жирный кот
Готовы были лезть на крыши...
Стуча зубами, я уже
Сквозь бред разглядывал афиши,
Не различая ша и жэ.

На пёстрых улицах столичных
Они стекали на забор,
Двух спутников моих обычных
Перебивая разговор.
В их зазеркальном отраженье
Я вдруг увидел на мгновенье:
Моя невеста под венцом
Стояла с медным бубенцом...

Меж крокодиловых двустиший
И голубых рекламных карт
Стекала жёлтая афиша
О том, что кукольный театр
("Срок обучения – два года")
Из образованных людей
Готовит чудных кукловодов!
(Плюс сорок творческих рублей!)

(Сухой, как выщипанный веник,
Я смастерён не ради денег –
Для беззаботного труда.
И благодарен папе Карло.
Но благородного металла
Мне не хватало никогда!..
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .)

Да здравствует моё решенье!
И двое спутников моих
Изобразили удивленье
На лицах искренних своих.
Одни сказал: "Вот это штука!"
Другая, прикусив язык,
Вздохнула: "Что ж, ведь ты привык
Кривляться! Впрок пойдёт наука..."

О красный занавес! не я ли,
Перед надутым дураком
Бренча на сломанном рояле,
Переворачивал весь дом!
На новогоднем карнавале –
При длинной шпаге и усах –
Не я ли притчей на устах
Бывал, не мне ли выдавали
Нелепый приз – карандаши
Для умащения души!
(Распорядители едва ли
Когда-то что-то понимали.)

О красный занавес из ситца!
Пусть я кого-то насмешил, –
Спеши расправиться и взвиться,
Но опускаться не спеши!

Скелет нехитрого сюжета
Умело задрапировав,
Блесни – как и тогда: кровав! –
Передо мной нетленным светом!
Мне не забыть, как, театрально
И злобно выкатив кадык,
Шёл на тебя многострадальный
И задыхающийся бык!

И два обычных симпатичных
И потных спутника моих
Затёрлись между городских
Камней и криков неприличных:
"Ату! Коли́ его!.." – "Ловите!.."
И, оглянувшись, я увидел,
Как обожравшийся вокзал,
Страдая, очередь лизал

И млели кольца велотрека,
А за газонами гюрза –
Публичная библиотека –
Высасывала глаза!
Глаза ленивого Емели.
Они бездумно голубели,
Поманивая бойких Фень
Из яблоневых деревень...

Ах, августовские свиданья!
Протяжные перекликанья!
Улыбочки через плетень
У яблоневых деревень...
Так далеки вы от экстаза
Полубезумного рассказа,
Что, вспоминая вас, поник
И загрустил бегущий бык.

Но он запомнил: послезавтра,
Сбежав от суточных трудов,
Ворота кукольного театра
Снести он должен быть готов!
Круша картонные устои,
Цвета отдельные смешать
Пожаром бунта и – бежать!
Бежать, не зная, что не стоит.

2

Куда бежать от разговорной
Убогой речи? Боже мой!
Она, как надписи в уборной,
Вдруг ошарашивает борной
Неистребимою тоской...
Не толмачами ль пищетреста
Занесена моя невеста
В графу питательной треской?

Кем и когда, какого рода,
Кому предписанная грусть?
Я буду нем четыре года.
Усядусь наземь, как индус.
Пишите, слушайте, читайте,
Запоминайте наизусть!
Но – чёрт возьми! – не приставайте
Ко мне!.. Шедевры? Обойдусь!

... Идальго, верный магазину,
Отставив в сторону копьё,
Печальным образом разинув
Рот, без конца сгущёнку пьёт.
"Отважный рыцарь Дон Кихот
Пил молоко всегда, и вот
Убил дракона он легко.
Ребята, пейте молоко!"

Как восхитительна витрина!
Из-за неё – настороже –
Выходит в роли протеже
Голубоглазая Мальвина.
Её сегодня целый час
Держал директор Карабас.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

О чём бы ни была беседа –
Она растаяла бесследно:
Ни добрым молодцам урок,
Ни красным девицам зарок.
О ней не выскажется лектор
По теме "Быт и коммунизм"...

И вот под режущий прожектор
Выходит бык – рогами вниз.

"О красный занавес из ситца!
Не закрывай его сейчас!
Ему не хочется беситься?
Заставь! – он выведен для нас.
Нас много. Мы – один великий
И рукоплещущий безликий
Голодный Зритель. Мы хотим.
Нам подчинялся даже Рим
В своих вонючих колизеях
И был засмотрен в прах и в дым!
Сегодня мы опять глазеем.
Нам надо... надо!.. Мы хотим!"

И голос, выпорхнувший тонко:
"Изобразите нам ребёнка,
Как будто он играет в мяч.
Его улыбку, смех и плач".

О, посмотри, как театрально,
Усердно высунув язык,
Играет в мяч многострадальный
И задыхающийся бык!
Как тяжело слетает пена,
Как кто-то мяч его берёт,
Как постепенно... постепенно
Стихает смех, и бык ревёт!

Ломая рамки этикета,
Ревёт рогатый Риголетто,
И слёзы катятся из глаз!..
"Эффект ли, найденный для нас?
Или пощёчина?.. Узнайте!
Нам не до этаких задач..."
Печальный бык ревёт: "Отдайте!
Верните мне! Отдайте мяч!

Отдайте мяч! Отдайте слово!
Я не приму от вас другого –
Лишь то! Я сам его нашёл!.."
"Да он... да он с ума сошёл!
Ату! Коли его! Ловите!.."
И, оглянувшись, я увидел
Свою невесту на лугу
И красный занавес в углу.

— — —

Прощай, мой занавес! Лежи
В углу – заброшенный совсем...
Я ухожу за рубежи
Театроведческих проблем.

Довольно унижали нас!
Принятием суровых мер
Вполне довольны Карабас,
Актёр и милиционер.

На, криворотый зритель, жри!
Терзай распавшуюся ткань!
Тебе по жребию жюри
Билеты в град Тмутаракань.

Прощайте, спутники мои!
Всё было, право, не всерьёз.
Довольно горестной любви,
Актёрства, ревности и слёз!

Театр – не театр, и бык – не бык!..
Актёр для роли этой хил...
Смотрите. Видите: старик
Стоит?.. Стоит старик Эсхил.