М.: ИЦ-Гарант, 1996. ISBN 5-900241-25-4 208 с.

CYRILLIC LIGHT

ВЫБОР МЕСТА*

1.

Согнутый, как коготь, он стоял,
травинку жуя, опираясь на посох. Озирал округу,
фильтруя высокогорья.
Внизу -
мотылёк-деревенька-голь,
пара боровов, и тошнит их грязью.
Правее - былинная битва,
и люди мычали без
анестезии.

Ответ унижает постановку вопроса.

Разнотравие сумасшествия
и ветер до пят. Медленная нежность,
как тень от ястреба, обнимает неровности поля.

Пыжься, нагуливай звук,
землемерша-линейка.
Солдаты гогочут во время перемирия. Ш
ум
битв до изобретения огнестрельного оружия -
свёрл сраженье.
Наитие, ищи себя
в.

* В средневековой Руси были профессиональные бригады, занятые выбором места для построения храма. Обычно эти архитекторы содержались за счет мирских подаяний. Сны, частная жизнь и эпос факта - только разные голоса, предшествующие выбору героя. И силы для решения собираются по крупицам.

2.

Ему нравились змеи, а ей - мел
и торжественный кислород.
Лохматая, как афишная тумба.
Невостребованный жаргон председательницы
клуба брошенных жен.
Забудем.

3.

По лишайникам с шестью стариками
он волок инструменты
горами, где шоссе выпрашивает поворот.

Менялся ландшафт во снах радикально.*
Левый берег Днепра оказывался пологим. Мосты
дрожали на капризных скрепах капель
тумана - перелетая реку оптом,
потом - фотографировались взрывом.
Пейзаж не сходился с ответом.
Плюс добавились неизвестные острова,
из-за тысячелетий видимые едва.
Бесстрашно и глухо катились лодки.

Какое выбрать место, чтоб поставить храм?
Через тыщу лет там шептал спецхран.
Деревья стояли как вкопанные
в латунный
судорожный язык. И тьма общалась,
как асбест с асбестом.

Где выбрать место?

* Менялся ландшафт во снах радикально.
Города абсолютно другие во сне, чем на плане застройки.
На попа поставлены площади, перепутаны лобные места,
сон меняет шурупы, воды в реке-помойке,
уставясь на нас с последнего пласта.
Ячеист, как футбольные ворота,
с крошечными очами идиота.

Сон все запаковал, смешал key-board.
Зудя предгрозьем, как громоотвод,
лизнувший молнию, твой сон пырнул
лягушку, как рюкзак увеличительного лета,
всё перепаковал с остервенением клыкастым переплета.
Он напряжен, как состязание двух ослабевших юл.
Он звал тебя, когда в тебе тонул.

Есть карты невостребованных трасс
и город, вросший в транс мильонной переделки,
по-шлимановски он проветрил свой каркас
и на планшетке перебросил стрелки.
Ночь. Рюмки ободок дрожит, как твой браслет.
Трамвай в рапиде путь сучит, идя на нет.

Гора, дрожа, дважды замещает Курский вокзал.
Сны переименовывают объекты, которых нет.
Равнины тормозятся, засыпая под углом теннисного мяча, цепляющего сетку.
Снящиеся собаки не берут след...




ФОТОГРАФ НА КИНОПЛОЩАДКЕ

Впотьмах ромбовидные всадники перелетают овраг.
Сливаются с сёдлами, словно Ю и 10.
Скрылись за видоискателем под у-лю-лю зевак.
Каскадёры ругаются и ничего не весят.
Я с вонзённым штативом верчусь туда и сюда.
На дне оврага смешалась с клоачным паром вода.

На съёмках такой халтуры глаз проворонишь точно.
Гляжу - ускакала массовка в поисках нового вермута.
Место для храма я чуял уже заочно.
Цапля дважды подчёркнута на эполетах омута.
На море - в часе отсюда - жабы шалман завели.
Руины с могучими икрами арок и корабли.

Надо поставить храм и знать, как его снимать.
Каскадёры в многоугольных шляпах, как бензольные кольца на тросточке.
К морю бреду я, к морю, лиман, говорю, лиман, -
пористая персиковая косточка.
На запятках зрения я успел по вселенной всей.
Кто был первый фотограф? - Персей.




К ВАСИЛИЮ ЧУБАРЮ

Как впечатлённый светом хлорофилл,
от солнца образуется искусство,
произрастая письменно и устно
в Христе, и женщине, и крике между крыл.

Так мне во сне сказал соученик,
предвестник смуглых киевских бессонниц,
он был слепой, и зёрна тонких звонниц
почуял, перебрав мой черновик.

Я знал, что чернослив и антрацит
один и тот же заняли огонь,
я знал, что речка, как ночной вагон,
зимою сходит с рельс и дребезжит.

Да, есть у мира чучельный двойник,
но как бы ни сильна его засада,
блажен, кто в сад с ножом в зубах проник
и срезал ветку гибкую у сада.




ЗАОЧНОСТЬ

1.

Ходили и мы по крышам элеваторов с пассивным запасом
молча словно планету держа в зубах
я - Запятая Ты - двоеточие; был бойкий город как на ладони:
цепенели пожары пучась крутым замесом
и нас грамматиков мира вычёркивал страх
нас диктовал Флоберу новый св. Антоний

2.

Справа - внизу - табуны - кивая: водоросли на стремнине
слева - город как таковой - девочки хунта
мы выпили за сотворение мира
за плечами Джоконды в гористой сини
обозревая из ненаселённого пункта
гибель бегущую волоском визира

3.

неукоснительного  Огрызался маяк условный
Зыбилась крыша; в море всплывал ботинок
Друг слал телеграммы проектов своих похорон
важничая и кривляясь словно
грезил в аду конвоир-барвинок
вцепившийся в плечи галопирующих ворон

4.

и тебя подменили на бесстрастном отрезке
Океан входил в скользящий график
Твой поезд въехал в зону пожара
Дружок мой дрался с замороженной рыбой
                                                                            Тебя
подменили во время крушения
                                                      Бывает но важно
не обмануться в сумятице Теперь
кто тебе что откроет?
Вепрь?

5.

Есть солдат аляповатый и червь
пахнущий вермутом (всё спрятано за спиною)
В свидетелях нет подлога -
туда-сюда спасатели и пожарники.
Чем обеспечено свидетельство?
Мною и столбиком некролога

6.

И затворники стали добытчиками
Китаец лежит на площади как чешуйка
История хочет как хуже и заводит моторы
Жутко
если б мы были обычными
Фотографии как гнилые помидоры




БЕССМЕРТНИК

У них рассержены затылки.
Бессмертник - соска всякой веры.
Их два передо мной. Затычки
дна атмосферы.

Подкрашен венчик. Он пунцовый.
И сразу вправленная точность
серёдки в церемонный цоколь
вменяет зрителю дотошность.

Что - самолётик за окошком
в неровностях стекла рывками
бессмертник огибая? Сошка,
клочок ума за облаками!

Цветок: не цепок, не занозист,
как будто в ледяном орехе
рулетку, распыляя, носит
ничто без никакой помехи.

Но с кнопок обрывая карты,
которые чертил Коперник,
и в них завёртывая Тартар,
себя копирует бессмертник.

Он явственен над гробом грубо.
В нём смерть заклинила, как дверца.
Двуспинный. Короткодвугубый.
Стерня судеб. Рассада сердца.




СОБАКИ ДЕМОНСТРАНТОВ И СОЛДАТ

За выпуклой зимой - вогнутая весна,
слабая память о чудище, воссозданном по кости.
Но уже обозначена вдоль моря его спина,
и по центральной площади он когтем начал скрести.

- Гора, - указала Алёна, - замороженный умник.
На гору эту слепящую я нацепил очки.
И всё уменьшилось сразу, словно космический спутник,
летающий вокруг чудища, свершающего скачки.

Темноед отложил "Толкование сновидений" и вздыбил шерсть,
как 17-ая глава "Улисса", - кусая себя за хвост.
Собаки в округе разом забыли про злость и месть.
Сука Анод и кобель Катод вытянулись в полный рост.

Демонстранты шли по колено в собаках.
Механизм защиты сломан, и кто знает, каким он был.
Псы солдат сатанели от своей правоты, но в скобках
заметим, что дух их любовный взвыл.

Псы воинов и демонстрантов перемешались, обвенчанные.
Так Аттис нёсся сквозь дебри неясно куда.
Леопарды в зоопарке застыли, как привинченные
четырьмя лапами к полу, - пасти, полные льда.




КОГДА

Авианосцы туманные время накапливают, и мы их наблюдаем,
сложное время, как смятая простыня.
Америка ищет историю, жмя на педали в так далее...
А у тебя амнезия, чтобы не помнить меня.

Язык мой подробно смакует краба,
этот узел эволюции, что сложнее рельефа Скалистых гор.
Рабы бара, исключая одного араба,
глядят на меня в упор,

когда я слышу жилистый гудок здешнего паровоза,
а владыки авиакомпаний и короли агробизнеса сидят,
умирая от демократизма, когда настольная роза,
умирая от деспотизма, экономит свой аромат.




МОНТЕРЕЙ*

Моржи суетятся, как ищущий ручку по всем карманам, забыв об отсутствии рук,
студент разведшколы вперился в экран ЭВМ, как будто забыл о присутствии pyк,
тем не менее - это астральный бокс
меж студентами и моржами в городке Монтерей.

Обуреваемый бездной студент сосредоточенней фильтра аграрного агрегата.
Морж перетряхивает в себе нечто щекотно порхающее внутри, что не знает сна.
Морж и студент в своих трудностях без возврата...
Усатая рыба в аквариуме рывками снимает швы с лунного дна.

И разверзаются хляби, морж ярится и видит в журналах своих наложниц,
кость моржовая, грусть моржовая переходит в моржовый крик.
Его понимает студент, спящий меж языковых ножниц,
и видя над Океаном - в прямом смысле идёт в прямом смысле - язык.

* В Монтерее (Калифорния) - аквариум и моржатник, военный иняз.




ВСЁ ТАК И ЕСТЬ

Вращается рот у девицы, и ветер крепчает, как херес.
Чарующие боинги и циклопические сны
стадионов. И Америка через
себя перепрыгивает, все удовлетворены

тем, как каньон лавирует, словно руль килевой
Летучего Голландца, возникшего в мозгу
человека, которого вниз головой
тащат по лестнице на шпиль МГУ.




УСТРИЦЫ

Кате Олмстед

Похожие на кованую бровь,
вы, устрицы, врождённой тьмой мне ближе
художников, что красят лыжи,
заваливаясь набекрень на тающей горе.
Косицы их черны, как языки жирафов.
Москва-ква-ква. Столица
легко уместится в любой из устриц.

Вы умиляете лихую бухту Дрейка -
отказника британской королевы, -
но на решётке, раскалённой углями,
вы уступаете. И слепнет капитан.
Мы с Джоном в креслах, выдуманных в форме
аж до крестца распущенных волос,
молчим, вишнёвые, как долгожителей народ.
Язык имеет выход, а речь имеет вход.

Как будто необъятные катушки
упрямые, и, поперёк оси
вращаясь умыслом, - летят частицы.
Потёмки устричного безвременья.
И буря раскачалась как-то так,
как если б руль вдруг очутился справа,
как в Англии, и кто куда ведёт?

Прибоя иерарх творит в горах.
Разинулись воздушные мосты,
запас пассивный вырвался наружу.

Ах, устрицам бы цокать каблучками,
носить на блюдах головы богов,
мстить и капризничать. Им не сыграть в "ку-ку".
Но темью тьма их держит на цепи
коммерческого лова, уз
бегущей по пятам природы.

Что Страшный Суд на вкус?

Мы только вероятные пространства
меж них, меж точек, въедливых в ничто.
Мы - испаряемся. Они - дымятся.
Они - тьма беспристрастной жеребьёвки,
истошность беспросветности, рутина.

За окнами - бунт ощупи и шторм.
И скалы инвернесские грызутся.

Дорога к ферме в устричных осколках.
Их складчатые панцыри храпят.

И беркут поутру лежит на высях,
ксерокопируясь, документальный.




ДОМОВОЙ

Дом сиял на холме. Я глядел в пустоту,
словно разница двух величин,
представимых горам, представимых кроту.
В зале - стройная виолончель.

Эндрю оком обвёл весь смеющийся скот
и сказал: принадлежность - их цель.
Съел так медленно стадо холма поворот,
как одною рукою распутывать цепь.

Фототека в усадьбе. Фотограф был слеп:
кроме некой блондинки, все схвачены в лоб,
а она - велогонкой надраенный серп,
жмёт по кампусу, чуя свой будущий хлеб.

Хоботком ли наощупь, наотмашь гвоздя, -
всяк вселенная шире, а здешний уют
ни замедлить нельзя, ни ускорить нельзя:
кровь законы шлифует не за пять минут.

Я открылся, я видел, я знал, я искал
приказательность этих легчайших колонн,
этот требовательный разученный зал,
и в свечах восседающий клан.

Демон Врубеля и Майкл Джексон в одно
сведены на стене. Все жуют анальгин.
Или время здесь кем-то предупреждено?
Я сидел посреди инфракрасных могил.

И так боязно псы огибали углы,
осторожно оглядываясь погодя,
возвращаясь подобием швейной иглы
и китайских разведчиков превосходя...

БЫЛО ТАК:         У моей бабушки и дедушки по материнской линии состоял верблюд. Точно плюющийся верблюд.         Верблюдиками также бабушка Фрося называла форму носков, свёрнутых после стирки в единый клубок, когда край одного носка потом нужно напустить на этот клубок, чтобы пара держалась. Мои предки вели хозяйство на северном Кавказе, крестьянствовали в 30-е годы. (Дед мой, так получилось, провёл тогда 7 лет в байкальских лагерях из-за какого-то доноса на него.)         Всего не расхлебаешь, но верблюд засел в меня. Шура Шатрович, юркий киевлянин, погубил свою молодую жизнь за счёт верблюда. Биолог Шура надёжно изучал жизнь сусликов в туркменской пустыне с сослуживцами, - какая-то экспедиция. Вокруг лагеря мучительно ходили натуральные верблюды-верблюды.         А Шура любил скакать на лошади по смиренной пустыне, заросшей белыми грибами и пятнами пунцового мака.         Два разнополых верблюда недалеко от лагеря доставляли себе человеческое удовольствие. Было. И что?         Шура проскакал мимо счастливых и тонких животных (в самый-самый момент) и шлёпнул палкой по заду самца. Из озорства. А верблюды - злющие, мстительные.         Спустя несколько минут оный освободившийся верблюд догнал Шуру (покойного) и откусил ему голову. Он знал, куда кусать. Труп доставили в Киев и похоронили по-советски.




РЮМКУ С КРАСНЫМ ВИНОМ...

Мэриан Шютт

Рюмку с красным вином я поставил в тень
от моей головы и выключил за спиной бра.
Почернел вавилонский отель.
Шёл пятый век утра.

Она заблудилась, выскользнув в коридор.
Повсюду её шепоток досадный, - "Чёрт подери..."
Я засыпал, обнимая свой ореол.
Повсюду её хватал пузырчатый лабиринт:

неощутимы его повороты, как в горящей ночи
тьму зажигалок посеять, в Лос-Анджелесе крутясь,
и потом с самолёта пытаться их различить,
чтобы меж топосом и визитками восстановить связь.

В баре пустом плутает она, в подсобках, и шепчет, - "Чёрт..."
Там панически бледен свет кухонных машин,
крутизны завиральной котлов испарённый спорт.
А я поднимался мягко в тишь неясных вершин...

Чем дальше мы друг от друга, тем разъятее речь,
в пустоте коченеющей напряжённо горит
синтаксис опознавательный обручальных встреч -
точка, тире, запятая и вопрос (верёвочкой свит).

А простыня осторожна в бессонницу и груба,
как пляжнику в первую ночь от солнечного хлыста.
Мне снился Летучий Голландец и на палубе его гульба.

Расчесочка бликов чертилась под аркой моста.




НА ДОРОГЕ

Гитара, брошенная рок-звездой в толпу,
разрывается, как глубоководная рыба, выдернутая в небеса.
Опустел карнавал, и разыграны одежды жертв.
А кто не влюбился, тот вооружился, и вот
рычат, вываливаясь на канал,
с призраком рюмки и пистолета.

Канал с причалами, словно просветы
зубчатые меж стеллажами библиотеки.
Женщина промелькнёт иногда, выбирая букву,
А текст дороги летит под ноги,
и цель уже за спиной - азбука в детском ранце!

Кем ты была, - повторяю. Коленки мутны
и каблуки набекрень, ты - падая навзничь,
хватая кольцо мнимого парашюта, - кем?
Вещи в себе сознавались, но только не ты.
Ветер со взморья, рыбак, и перед ним
груда ершей слюдяных, словно платье инфанты Веласкеса.

Мы спешно переодевались, и с нами
расстояния разнимались подобно спицам и втулкам,
их горка сияла под остановленным Солнцем.
И это конец карнавала.
Была ты бравурной ведьмой.
И я начал свой путь, чтобы начать:
в сторону будущей стороны.

В грозу на шоссе три дня спустя
(озон и бензин, жемчуг, бензин, озон)
на настырном шоссе я вошёл в озноб,
кратный клеткам твоим. Я был
полубуквой царства, и во все концы
направлен и претворён. И не
случилось бегство моё зимой
или в субботу.




НА ФЕРМЕ. КАЛИФОРНИЯ

Мы жарим двух быков на вертеле. Лариса,
бледнея с каждой рюмкой, кусает воздух, как конфорка.
На винных бочках, начиная снизу,
до самых звёзд сплетается восьмёрка.

Ступенька
                    вертолётной двойки
                                                        над долиной.
Сон свойств окрестных гор, секвой.
                                                            Сражение ежей
в твоей причёске за честь души невинной.
В халате полосатом, как бекон, я виражирую вдоль тёплых гаражей.




ЕЖ

Еж извлекает из неба корень - тёмный пророк.
Тело Себастиана на себя взволок.

Еж прошёл через сито - так разобщена
его множественная спина.

Шикни на него - погаснет, будто проколот.
Из-под ног укатится - ожидай: за ворот.

Еж - слесарная штука, твистующий недотёп.
Урны на остановке, которые скрыл сугроб.*

К женщинам иглы его тихи, как в коробке,
а мужчинам сонным вытаптывает подбородки.

Исчезновение ежа - сухой выхлоп.
Кто воскрес - отряхнись! - ты весь в иглах!

* Эта строчка возникла по ассоциации с событием из моей рабочей биографии. Я служил дворником, и надзирающий за мной техник-смотритель приказал в одночасье убрать огромный мартовский сугроб на автобусной остановке. Выполнить пожелание было не под силу и за неделю, тогда я нанял за трояк бульдозер и счастливо ушел домой. Наутро вышел скандал, и меня оштрафовали на два оклада за уничтожение государственного имущества. Ни я, ни бульдозерист не подозревали, что в сугробе с осени осталась дюжина гипсовых урн, - естественно, эти фениксы были превращены в зубной порошок тракторным загребалом.




ВАРИАЦИЯ

Нас ли время обокрало
и, боясь своих примет,
соболями до Урала
заметает санный след?

Сколько ходиков со звоном
расстилает сеть путин, -
тёмен сонник тех законов:
мы - одни и я - один.

Еду, еду, крестит поле
дикий воздух питьевой,
цепкий месяц входит в долю -
грызть от тучи мозговой.

Всё смещается отныне.
Дух к обочине теснит.
Циферблаты вязнут в глине,
образуя семь орбит.

И на стрелках, как актриса,
сидя в позе заказной,
запредельная виллиса
вертит веер костяной.




УЛИТКА ИЛИ ШЕЛКОПРЯД

1.

Улитка или шелкопряд,
по чёрной прихоти простуды,
я возвращался в детский сад
и видел смерть свою оттуда.

В сомнамбулической броне
наверняка к ядру земному
с повинной полз к родному дому,
а дом курился на спине.

Внизу картофельный шахтёр
писклявым глазом шевелил,
и рвались угли на простор
от птеродактилевых крыл.

Я встретил залежи утрат
среди ракушечного грунта:
нательный крест Джордано Бруно
и гребни эллинских дриад.

2.

Природа пеплами жива
и фотографиями в раме,
как перед новыми снегами
кто ходит в лес, кто по дрова.

Дышать водой, губить медведя
и нацарапать на бревне:
- Когда я спал, приснилось мне...




ПЁТР

Скажу, что между камнем и водой
червяк есть промежуток жути. Кроме -
червяк - отрезок времени и крови.
Не тонет нож, как тонет голос мой.

А вешний воздух скроен без гвоздя,
и, пыль скрутив в горящие девятки,
как честь чужую бросит на лопатки,
прицельным духом своды обведя.

Мария, пятен нету на тебе,
меня ж давно литая студит ересь,
и я на крест дарёный не надеюсь,
а вознесусь, как копоть по трубе.

Крик петушиный виснет, как серьга
тяжёлая, внезапная. Играют
костры на грубых лирах. Замолкают
кружки старух и воинов стога.

Что обсуждали пять минут назад?
Зачем случайной медью похвалялись,
зачем в медведей чёрных обращались
и вверх чадящим зеркалом летят?




АВТОСТОП В ГОРАХ

Пока мы голосуем у окраин,
мой дух похож на краденый мешок:
снаружи - строг, а изнутри - случаен.

Пустых пород приподняты слои,
под фарами они скрипят, крошатся,
и камешек ползёт, как мозг змеи.

Ремни геометрических сандалий
ослабив, ты хребтов заводишь гребни,
мизинцем растирая кровь на кремне.

Вовлечена в шоссейный оборот,
ты тянешь сны за волосы. Твой рот
самовлюблённей ртути на смоле.

И поголовья бабочек багровых
друг друга подымали на рога,
от белокровья крючась на дорогах.

И души асов, врезавшись, могли
из меди перепрыгнуть в алюминий
и вспыхнуть в километре от Земли.

А трасса поутру была рыжа
и прожита в течение ножа.
Тень кипариса на угле. Жара.




ГОРБУН

Ты сплёл себе гамак из яда
слежения своей спиной
за перепрятываньем взгляда
одной насмешницы к другой.

А под горбом возможна полость,
где небозём на колесе,
где резали б за пятипалость
надменную, но слепы все.




СТАДИОН

Всё шире и шире пейзаж этот зимний.
На тёмном пути, на пути беговом
капканы закопаны в снег боязливей
мимоз или крабов. Ни звука кругом.

И было напрасно тогда дотянуться
хотя бы до тени твоей, и она
горящей бумагой спешила свернуться,
и яблочный цвет подымался со дна.




ТЕРМЕН*

1.

Безумец скакал на коне разлитом
фантомным винтом
а может быть гнулся в машине тупой
снегами

как короед на пари с короедом -
кто первый пройдёт дровяной мешок
Термен летел воскрешать

выкручивалась свастика метели -
4 хвостика
чувственной чернобурки на шее

Носорог обвешан и уставлен
шкурой
разворачивается энциклопедия движений его

в магнитном суховее
кукловодами и магистрами и это - лёд и пурга

Но мозг вождя тот слипшийся пельмень
уже болтался на весах
и перемигивался чёт и нечет
их перевешивала тень
конкретной мухи пустеющей как государство

Что отражается в Лете?
Солнце? Луна?
Не суди по профилю на монете

Девицы в вороных колготках
на пристани
Горки

Мерцая судорожными молотками
лежащими в графических портфелях
прозекторы съезжались на дачу
наступало время последствий

голова клюёт в тазу носом
как кувыркнувшаяся
таков теперь Ульянов с его двужильным скелетом
Термен
был тебе меценат стал твой пациент
стал сноской
Термен

2.

"Ульянов-несмеяна свинтил из Татарстана"
(надпись на стене в Калуге)

Был гимн нем и скакал Термен
прозекторы же рылись в гимне вождя

Жиры и углеводы не делали погоды
Лупили по-стахановски в копилку
Пустела муха перекрёстная И пальцы
прозекторов смыкались в нём как пальцы

детей в песочнице - мы строим лабиринт
и подземелье Короленко так охлаждает в зной
Само собой само собой

И пятикрылый серафим ли-лабиринт прорыт в песке
имеет форму газовой разводки

Мы треснем водки

3.

Сны размышляют коллективно как стройбат
и разбегаются ища квадрат

а ты Термен им спутал ноги

обёрнутое в простыню
Оно лежало до поры в сугробе
был брошенный на обе
лопатки этот ню

Как противошумовая стена
лежало Оно в сугробе

красноармейцы по струнке заиндевели
как люди

посадских псов напрягался зрачок
с голодухи
но был охраняем знаток

Гегеля

4.

Всякий меняется головой, чаще - она сама.
Термен летел меняться головой, неуследим.
Олово слова Крестьянин никелированный Рабочий
                                                                      в себе скульптурно ломал.
И оба в даль глядели, где непоспешный дым.

Как лужа дёгтя висела бы над урной,
                                                          воспрянул человечище,
оспаривая мир изъятыми глазами.
Крахмальный доктор лечащий
                                                  смирел, как искра между полюсами.

Мороз скрипел, как Феликс, и однако
                                              явились в Горки жук, и муха и оса, -
стричь ауру, - согласно оккультистам,
                                              у свежих овощей она сохранна 3 часа.

* Изобретатель музыкального аппарата, известного по миру как "терменвокс". Инструмент был основан на изменении электрического поля, работал как конденсатор и, таким образом, менял плотность поля и, соответственно, звук. Термен мог - и делал! - исполнять музыку посредством самодвижения, озвучивая самого себя на ходу - автобалет? Он был великим изобретателем всю свою жизнь. В частности, принцип его музыкального изобретения был одо6рен Лениным и положен в систему охраны Кремля. По смерти вождя изобретатель ринулся его воскрешать, т.к. обладал экстрасенсорными способностями и был достаточно самоуверен. Но - опоздал.




ТИП

Шёл он кверху, однако впотьмах поломался бесшумно.
Помятый, как полотенце шахтёра, и бессильный,
                                                                      как сброшенный ремень.
Он не нашёл ничего, а предназначения
                                                        не предполагалось.
Самообман, как дырка от гвоздика в календаре,
на обложке которого - город (план сверху),
                                                                      поэтому
отверстие воспринято как рекламный цеппелин,
                                                                        но его дважды нет.




Ц/У НА НАБЕРЕЖНОЙ САН-ФРАНЦИСКО

Лев на площадке разрушен, лакает его полнолуние.
Civic Center S.F.
Валунов угрызения и оболванивание.
Курьи головы на волнорез устремлённых дерев.

Завершён в вещей темени твой самоедский круиз.
Вкрадчива сонная низка колец твоей физии,... но ты не Улисс.
Спец, не треснись ниц, как с сеткой яиц аккуратный слепец.

Не забывай о заброшенных самолётах в снегах,
                                                          продольно распиленных субмаринах.
Не забывай о чертежах непробуженных,
                                                        Винчи не доведённых,
лопнувших, как сердце наперсника в винных
забегаловках. В оных

моделях быта - летающие ракушки и очерченные пузыри
застряли в условных эонах, как въевшиеся пружины,
потрескавшиеся растворы и заурядная сантехника. Не ори.
Тобой дорожили.

Не выбирай между кожаной курткой и мотоциклом,
                                                                        на котором чехол
липнет и егозит под полуночным ветром трепетней пушкинского черновика.
Пиши, не забывая, о чём,
время капает с молотка.
Одиночество усовершенствует тебя в этом.
Сон двоится по скорости реакции между жабой и змеёй.
Не перелезай, как шпагоглотатель сквозь атом,
успокойся, ты - свой.




ЭКСКУРСИЯ

С кроной каштана я стал обучаться взаимности.
Ульянов пальмовый грыз числитель
                                                  пионерского знаменателя.
Нега тщательности пасла нас в силу необходимости.
Век заканчивался бессознательно.

Морской лев - подъязычный объём со связкой висячих замков.
Через дужки замков мой типаж проскочил,
                                                  его имени не ищу, - он с нами.
Морские львы! близкие к выпуклой яме!
Пролезание было по свойству подобно истоме.




ПИСЬМО ДРУГУ

Там, где малина и отшиб хозяйства
и тайное растение бурлит,
и выходная арка, этот лобзик,
выпиливала детское всезнайство,
за речкой - цвинтер, дядька шастал с кобзой,
я вспомнил образ твой, наперсник и пиит.

Сосед в уборной всё таращится в очко,
шикарен, но тошнит в дощатой халабуде.
О, как, ковбойствуя с тобой в ночном,
мы слог выпасывали - прочно не забудем.
Слепую тройку ведьм в малине, близкий гул
бомбардировщиков, свернувших на посадку,
соседа, стоящего на карауле памяти вприсядку.

На снимке ты меж мраморных морских коньков
(а те - хвостами вверх),
как между ножек стула венского.
Вмурован сам в себя, и без обиняков
присваиваешь пыль веков. Путейный инженер.
Из своего купе, - бачь хлопця деревенского!

Перед барочной стенкой щёлкнутый в упор,
ты как тот жук в горохах, заарканенных вьюном.
Гипс-альпинист уродуется за твоей спиной.
Ты блещешь, что куда монетный двор!
Твоё лицо - подкова знака Ω.
Быть может, ты глядишь на окорок свиной?

Сосед вскормил хряка. Да, близоруки оба.
Хряк не сдержался и сожрал дитя.
Хряк-середняк не догонял по весу.
Хряка казнили, но проблема гроба...
Хряк через рынки пересёк Одессу
спустя два дня. О, пiвдень, о, смiття!

Прости виньетку прозы. Ведьмы ждут.
Ждёт характерный суд, и обнуление
так правильно заточено, так чисто, -
примерь, и доведёт до белого каления
фиксатор дагерротиписта.

Нет, ты глядишь на касту амазонских рыбок,
они так держат параллелограмм
своих мотивировок на стремнине, - либо
туда повёрнуты, либо сюда, и там -
не сманивая сферу на себя, не искушая транса и дикарства
развилок и провалов заторможенных...
И голыми руками при них ты можешь брать государства,
переснимаясь на таможнях.




Я ОТРЕКАЮСЬ ОТ ОБЕЗЬЯНЫ

Я отрекаюсь от обезьяны и присягаю Тебе.
Тебе присягали другие, но я не могу отвлечься.
Я не расслаблен настолько, чтобы начать с Б.
Пугало, пугало человечье -

Я. Озёрная кривизна перенимает, а я не хочу.
Подхалим отражения замечателен в своём роде.
Я Тебя не ищу.
Ты найден в своей свободе.