ПРЕДИСЛОВИЕ

        Этот том вызван необходимостью взглянуть на себя из моих трех предыдущих книжек: "Днепровский Август" (1986), "Фигуры интуиции" (1989) и "Cyrillic Light" (1995). Первая книжка была адаптирована скорее редакторскими навыками молодогвардейцев, чем к тому времени уже дезориентированной цензурой, вторая – переуплотнена несоразмерно полиграфическому решению, а третья была приемышем журнала "Золотой Век" и сама похожа на небольшой журнал, представлявший рубрику моей жизни на известном отрезке. Прокатившееся десятилетие мне захотелось вытянуть и подвесить на единой хорде, равномерно нагруженной вещами приблизительно равного достоинства и внутренней связности.
        Короткое предисловие Кирилла Владимировича Ковальджи к "Фигурам интуиции" я до сих пор считаю достаточным для читателя или, точнее, зрителя, могущего вызывать на экране своей лобной кости картины, возбуждающие смыслы. Он открыл мне самостоятельность и обратную связь образа, когда сравнил меня с музыкантом, "который создает для себя новый инструмент и заново учится на нем играть", защищая неуклюжесть моего письма становлением вещи как таковой.
        Сам я читаю книги – неважно, с конца или с начала, – предаваясь заданной смутной игре, в этом заключается моя читательская предвзятость, внезапно пришедшее в голову правило, с которым соразмеряешь удивление по ходу чтения. Игра эта может быть подслушана в мнении другого или в азартной самоуверенности, что тебе попалось именно то, что нужно, и подсказка, наводка на ожидаемое приходит извне, из текста. Так творится триалог между тобой, книгой и суждениями о ней. Однажды Андрей Левкин предложил использовать два стихотворения – "Жужелка" и "Тренога" – в плане модулей для восприятия всего моего письма: если не "Жужелка", то – "Тренога" на всем протяжении книги; одно стихотворение центростремительное, другое – центробежное, и так галопом по страницам. Делается это не для того, чтобы механизировать тайну – в конце-то концов никто не ответит внятно, что собой представляют избранные модули, эти замороченные жужелки с приставучими треногами, – а ради того, чтобы занять руки, опредметить время чтения, почувствовать его как действие. Другой мой близкий читатель – Мартина Хюгли – сказала, что из текста "Борцы" растут все задатки, все ноги мною увиденного, и что именно это стихотворение – карта и каталог книги. Слава Богу, думаю, у меня есть такие восприниматели.
        Мне было бы приятно, если бы читатель со мной мог пережить какие-то моменты моего опыта, поискового поведения во время самого написания текста, побывать на "сеансе" в шкуре воображаемого автора. Я часто вспоминаю психотехнику Александра Еременко, как он работает, ловит тему, в охотничьем трансе "приманивает креветку". Однажды он показал мне незаконченный текст, торчащий из-под каретки машинки. Стихотворение было написано "пятнами" – на некоторых четверостишиях висели рифмы, иные строчки были представлены только грамматическими знаками, другие – словосочетаниями или развинченными балясинами частей предложения. "В арматуре этого текста должна появиться креветка, – объяснил Еременко, – я ее сейчас переживаю и хочу воспроизвести", – улыбался поэт. "В креветке – в реальной или в названии ее – есть и кривизна каприза, и ветка, и тайна нижних юбок канкана, кадриль, дрыганье и тугая непроницаемость панциря, креветка должна появиться в тексте. Клетки четверостиший – ждут, и она скоро поймается на уготованную вакансию, припорхнет, материализуется креветка и сдвинется каретка, остальное для нее я уже оборудовал... Черт-те что!"
        Во многих включенных в книгу стихотворениях я пытался передать ритуалы, в которые мы так или иначе втянуты повседневно. Ритуал открывает глаза и закрывает их одновременно с текстом, но эти начала и концы особенным образом уходят в небытие, забываются, лишая причинности весь ход следствий, которые мы и принимаем за самостоятельные события; "полет рассказа" имеет опору в самом себе. М.б., и стоит смотреть на какие-то стихи в книге как на отголоски ритуалов.
        Для напутствия или настроя предлагаю Вам, читатель, несколько разрозненных и пронумерованных мыслей Леонардо, к которым я обращался по мере составления "Выбранного". Вот они: "Опиши язык дятла и челюсть крокодила" (397. W. An IV, 167 r.). "Появится такая вещь" что если кто вздумает покрыть ее, будет покрыт ею" (962. С. А. 37 v.). "О языках свиней я телят в колбасах: О, какая грязь, когда видно будет, что одно животное держит язык в заду у другого" (894. С. А. 370 r.). "Люди, которые ходят по деревьям, идя на ходулях: Так велики будут лужи, что люди будут ходить по деревьям своей страны" (945. С. А. 370 r.). "О церковных службах, похоронах и процессиях, и свечах, и колоколах, и присных: Людям будут оказываться величайшие почести и торжества без их ведома" (964. С. А. 370 r.).