Ты видишь, он видит, все видят:
по улице идёт Гробдуэр, двухметровый медведь
с жестяной шерстью и лазерными глазами.
На груди у Гробдуэра экран,
и все желающие смотрят порнушку.

Он заходит в пивную.
Два месяца назад её ограбили и дотла сожгли.
Тогда хозяин поручил азербайджанцу
покрыть её шифером,
сварить металлическую решётку
и самому торговать.
Теперь посетители сидят, как звери в клетке.
И пьют пиво.
Фарфоровая статуэтка метр шестьдесят восемь
объясняет разницу между Версаче и Валентино,
словно только что сошла с подиума.
Её партнёр понимает, за такую осведомлённость
не грех раскошелиться.
Кривая Челюсть за "Афанасия",
Багровый Нос за "Старого мельника".

Он выходит наружу
и слышит голоса:
– Все тюлени рождены умеющими плавать...
– Итак, любезные народы, позвольте нам
с плодами своих размышлений:
что есть Вселенная?
– В Лондоне, как и накануне,
стоит тихая безветренная погода...
– Акула кусает один раз...
– Говорите прямо, милостивый государь,
не надо эзопить...
– Запомните, время руководителей,
которые ограничиваются обещаниями...
– Наша зарплата что порошинка в заду...
– Угарный мужик...
– Твоё письмо с какой-то чудной силой
минувшие страданья воскресило...
– Сегодня эта проблема приобретает
политическую окраску...
– Только сон приблизит нас
к увольнению в запас...
– Ну что можно сделать с этим человеком?
Ничего. Только убить.
– Я смотрю, ты слишком умный.
Не в тюрьме, случаем, подковался?
– Кончай бодягу!
– Фырр!

Его пучит от страдания,
словно наелся требухи.

Над головой Гробдуэра летают каменные пчёлы.
Гробдуэр хлопает лапами от холода,
и от резких движений дребезжат механизмы мутанта.
Наслушавшись небесных звуков,
он пинает ледышку на автобусной остановке.
После читает объявления
о купле-продаже двухкомнатных квартир,
мотоциклов, швейных машин, пиломатериалов,
свадебных платьев и плодоносящих садов.

Гробдуэр уходит за черту города,
за речку, за поля,
к себе домой,
а где он живёт, никто не знает.
Он здесь.

В парфюмерном ларьке размышляет,
купить ли дешёвый шампунь
на короткое время
или дорогой на длительное?
Искусственно-нежные запахи окружают его.

В гастрономе отмечает, что продукты тут продаются с надбавкой
по сравнению с рынком на свежем воздухе.

У продавщицы розовое лицо с флюсом.

В небе нет самолёта.

На реке тоненький лёд.

Братва пересела на БМВ.

Это февраль перед мартом.

Немного пыли из-под автобуса.

Лиза в юбке.

Ушли.

Да, Гробдуэра не видно.
Он здесь.

Всё рядом: рынок, пивная, ларьки, остановка,
речка, пятиэтажки, а за ними поля.

Он шелушится от страдания,
его можно бетонировать и штукатурить,
его можно шпаклевать и белить.
Так, чтобы в стене оставались
только рот, нос и глаза.

Тополь без ветра не качается,
а на ржавую проволоку бельё вешать не надо.

Я стучался в закрытую дверь.
Чудный мир рисовался перед взором.
Беседы.
Манеры.
Луна.
Музыка не для смертного уха.
– Ну что надо в такую рань, –
услышал скрипучий голос.
Мне открыли.
Там разговаривали о гараже,
который выдали в кооперативе.
Раз есть коробка, машину купили само собой.
Или другой случай, послушайте.
Достал жене видеокассеты, через месяц – бац! –
зять привёз с севера видик.
– В таком случае, – сказал хозяин, –
я подарю огурец для дачи.
Там я услышал о смельчаке,
который влез на металлических кошках в высший свет,
но у него не хватило смелости
спуститься вниз.
– Подайте, мне, пожалуйста, винограду, –
сказал я.
– Вам чёрного или белого? –
хрупким голосом ответил он.
Тут пришёл Матюта,
выпил полбутылки водки
и бросил:
– Гомосексуалист – это гомосексуалист,
а вот предающий узы... –
И, допив горячительное, стал решительно обличать
московских пидорасов.
Охранники вывели его
и выбросили на асфальт.
Он помочился,
прикладывая руку ко лбу.
– Пожалуйте, глинтвейн, настоянный на корице,
пьют непременно тёплым.
Я сделал глоток
и ущипнул за ляжку белокурую Веронику,
она покраснела.
Накрашенный незаметно перешёл на Уайльда.
Я не поддержал тему.
Выбило электропробку, в комнатах погас свет.
Кто-то визжал,
кто-то хохотал,
я поглаживал великолепные формы Виолетты.
– Свечи, господа, свечи!
– Это не электрик, это шутит Андрон, –
сказал накрашенный.
Я рассказывал пожилой даме,
представившейся княгиней Стольской,
как это увлекательно –
заготавливать шкурки песцов.
– Никогда бы не подумала, –
сказала она,
касаясь рукой моего плеча.
Я понимал, что все женщины здесь в форме.
Виолетта внимательно закурила "Кэмел".
Но я уже был занят другим.
Я стучал в следующую дверь.
Никто не отвечал.
Я бил кулаком при свете свеч.
– Надо за ручку, – сказала Стольская.
За какую ручку, я не понял,
но дверь открылась.
Запах прели ударил в нос.
Пыль всколыхнулась с паркетного пола.
В комнате лежала разбитая лира,
скелет,
тёмный венецианский пейзаж в раме,
пустая бутылка рома.
Кто-то пустил сюда попугая.
Свечи горели.
Теперь пахло чем-то горелым,
нет, скорее ладаном.
Рухнуло перекрытие потолка.
Я просыпался.

В один прекрасный день узнаёшь,
что стал составной чьего-то бреда.

На связь выходишь, но редко.

Между нами пролегает плотный, зловонный туман,
но ты должен выйти;
хоть ползком, хоть на карачках.

Цепь, которая нас связывает, незрима и невесома,
но крепче ничего нет,
она не от мира сего.

Я представляю, как ты ждёшь избавления,
а оно близко
и грядёт космической катастрофой.

Мы рады этой очистительной грозе,
которая сметёт грязь и пошлость.

Избавление близко.

Я знаю, ты ходишь в церковь,
помяни и меня.
А я буддистка и верю дома.

Во что-то верят и мои черепахи.
Им тревожно сейчас!
То и дело просыпаются, бродят,
озабоченно задирают мордочки.

Цзянь особо чувствительный,
много размышляет, знает третье измерение,
целиком воспринимает большие тела:
человека, трамвай.
Иногда я сажаю его на голосовые связки
и что-нибудь пою.
Ему это нравится.
Аська – простая баба, кобылища,
но славная и добродушная.

А сейчас они успокоились.
И меня отпустило.
Интересно, как это у нас одновременно.

Счастливо.
Если можешь, вякни что-нибудь.

Анонимное письмо, без обратного адреса.
Как будто тебя разбудили в пол-пятого утра
звонком из Америки.

Ты тщательно бреешься,
задумчиво пьёшь кофе,
стараясь не уронить бутерброд,
ещё раз поправляешь галстук перед зеркалом,
одеваешься с иголочки, –
в самом деле, мероприятия важнее быть не может, –
идёшь на почту
и отстукиваешь телеграмму:

Соединённые Штаты, Белый Дом,
Президенту.
"Связи нет".
Без подписи.

Звёзды, молнии, фонарь,
фары автомобилей – не слишком ли много света для ночи?
Здесь река растекается вширь,
что-то вроде плотины или озера.
Здесь весной, под мелким дождём,
сидят рыбаки с удочками.
Курят, переговариваются,
подначивают друг друга –
у одного сплошной клёв,
а другой зря забрасывает леску.
Лечь на траву у берега,
смотреть на звёзды,
слышать, как плещет рыба,
как изредка шуршат шины машин на дороге.
После дневной жары
этот ветерок, кажется, умиротворяет.
Надо же: сверкнул метеор.
Прошла пьяная компания,
и кто-то кинул камень в воду.
Теперь тихо.
Пахнет тиной.
Я переживаю самого себя.
Эта незавершённость мироздания
в мысли,
это самовосполнение человека.
И даже смерть не ставит точку,
быть может, открывается новая дверь.
Я один.
Силуэт дерева на берегу.
Возвращаясь, надо проверить,
действительно ли это вяз?
Почему я днём не обратил
на него внимания?
Вон тополь, вон платан.
Пройду мимо кафе под открытым небом,
мимо пустого рынка,
мимо парочки, в объятиях, во тьме.
Вы знаете, как называется
главная торговая улица в Шанхае?
Наньцзинлу.
Вы знаете, где лежит край,
где нет ни слёз, ни воздыханий?
Вы знаете, как низвести фортуну
на одну ступень с собою?
Вы знаете, почему слова не переходят
из уст в уста незапятнанными?

Окончание книги