* * *
Иногда всё-таки хочется
написать стихи по-английски.
Знаю, когда "иногда".
Когда сделал что-то бестактное
или стыдное.
Начать можно с "Actually",
и дальше по-английски
якобы с юмором рассказать,
как в Лондоне меня представили таиландке,
и она протянула мне руку, а я, дурак,
всерьёз пожал, а пальцы её
были обрамлены перстнями, кольцами,
но я так сжал, что на лице таиландки
проступила боль, слёзы.
Actually...
* * *
Это было событие:
в мае
после мольб и просьб
в первый раз выйти на улицу
раздетым.
А в этой стране
месяцы слиплись,
как пельмени.
Так и умрёшь
в плаще.
СЕСТРА ПИШЕТ СЕСТРЕ
Дорогие,
два часа до Дувра,
потом судно огромное "воздушная подушка",
город Булонь и – пою:
"Париж, о Париж, весной фиалка..."
Нас провожал на вокзал А.А.
Хороший человек,
с хорошими светскими манерами.
Здесь в ресторане "Paris" ели свежую клубнику.
Опять вспомнила вас и Шевченко:
"А сестри! Сестри! Горе вам,
Мо© голубки молодi©,
Для кого в свiтi живете?
Ви в наймах виросли чужi©,
У наймах коси побiлiють..."
Простите. Сама реву.
ВЫБОР ДОМА
Вот тема,
чуждая бедным.
Их, бедных, тема:
раздел квартиры.
А у богатых
много вариантов.
Возьмём хотя бы
выбор дома
или домов.
Как мучится,
мечется богатый:
с видом на Темзу?
На газон?
На белые скалы Дувра?
Как трепещет
душа богатого,
как фатален
её выбор.
Как часто
ловлю себя
на чувстве:
я – не беден.
* * *
Харканье.
Кашель.
Хрип.
Бешенство грудной жабы.
Чья-то астма за стеной в гостинице.
Ринуться спасать?
Бить в колокола?
Поздно.
Отхрипело.
* * *
В соборе в Равенне мозаика:
Юстиниан I, архиепископ Максимиан, свита.
Может быть, очень может быть,
они уже в ней,
те два монаха,
что контрабандой вывезли из Китая
яйца шелковичных червей.
Днём соловьями заливались,
а ночью, глотая страх,
набивали бамбуковые палки яйцами.
Вот это вероучители!
Вот это константинопольцы!
ПОЦЕЛУЙ В ЛЮЦЕРНЕ
На карнавале в Люцерне
я – живая мишень:
приезжий без маски.
Подбегает зайка,
юркая, прыткая,
целует в губы.
Рожу не ворочу.
Грудь у неё маленькая,
плоская,
никакая!
Брезгливо отталкиваю его.
Выплёвываю поцелуй.
До сих пор шипит в снегу.
Слаще не было.
ВОЗВРАЩЕНИЕ ДРАКОНА
Родина: Буковина.
Чужбина: Галиция.
Всего прочего
не существует.
Где же он?
Площадь Св.Хайме.
Гостиница "Хайме Примеро".
На кой Хаим
во втором классе
переметнулся в Фимы?
Можно подумать, помогло.
К утру обрастают мохом
балконы, зеркала, глазные белки́.
Дракон надышал?
Постепенно привыкаешь
к поцелуям с пушком.
Постояльцы "Хайме Примеро"
сюда не взбираются.
На крыше сохнет
дюжина полотенец.
Им подражают голуби.
Шумная встреча шампанского
с черепицей.
Прохладная встреча губ.
Если бы Пако знал,
с кем сейчас его дочь.
Продать гостиницу.
Уехать в Колумбию.
Хлёстким кнутом,
сладким пряником
пригнать полсотни индейцев.
Запороть насмерть
самого пьющего.
Что, Пако,
слабо́?
Сквозь гнилостный запах
водорослей
ползут слухи
о приближении дракона.
Он будет
в последнее воскресенье
сентября.
Пако советует
купить мазь от ожогов.
Интересно,
где Пако спрячет дочь?
На чердаке?
Морская прогулка
на катере.
Не хватает только
мамы, папы
и старшего брата.
Старшего?
Я теперь
старше всех!
Вот ты какой, дракон
с проспиртованной глоткой!
Черти подвозят горючее
в детских колясках.
Зло побеждает. Ура!
Рыцарь спасёт хоть одну
душу с маленькой грудью
на чердаке.
* * *
Жизнь здесь шершавая, но необидчивая.
Скажешь ей: – Ваша тусклость! –
а она только тускло в ответ улыбнётся.
Но сто́ит в конце октября в Марианске-Лазне
выйти на террасу с видом на бурое, ржавое, багряное,
как тотчас вспоминаешь, что осень, а значит, и прочие три,
явление космическое,
да, да, космическое,
если не больше.
* * *
Молодой учитель записывает в дневник ученице:
"Орыся – хорошая послушная девочка. Спасибо за воспитание".
Задумывается, зачёркивает.
"Орыся – чернобровая, кареокая. Спасибо".
Зачёркивает.
"Орыся, тебе нужны дополнительные уроки. Придёшь?" .
Зачёркивает.
"Орыся...
Так я начал писать стихи?
* * *
Он просит официанта
принести бокал коньяку.
Официант приносит.
И тогда он просит меня:
– Подержи бокал в ладони. –
Я отказал ему во всём;
неужели снова?
Его замшевые влажные глаза
висят где-то рядом.
Ладно, что я,
зверь?!
* * *
– Ты гюрза или тушканчик?
Ты гюрза или тушканчик?
Ты гюрза или тушканчик?
Дай ответ!
(два раза)
Это такая рыба турецкой ресторанной песни.
Но вообще дурят. Привяжутся, обвяжутся, обволокут.
И ты уже не человек, а покупатель.
Да не хочу я быть покупателем!
Человек я!
Брысь!
– У него всего три пальца.
У него всего три пальца.
У него всего три пальца.
Но каких!
(два раза)
* * *
Я их и тогда не мог понять. А теперь бы тем более.
Что они имели в виду? Стояли, будто им наплевать.
Семечками дышали. Стояли, где из кино выходят.
И ты выходишь. Всё в тебе сдавлено, и слёзы,
и пот, и воздух внезапный. А они: "Ну, как фильм?"
Да у них уже билеты в ладонях синенькие.
Что всё-таки имели в виду? И что я мог им ответить?
Может, детдомовцами были? Или кто-то у них умер,
и они спрашивали: "Ну, как мне дальше жить?
Почему жить? Или не надо?"
Я таких нигде не встречал, да и в России их больше нет.
А фильмы были классные. Все. Без исключения.
* * *
Я хочу сказать об умершем друге, об оправе его очков,
которым холодно без его ушей, переносицы. Но я не могу.
Это фальшиво, потому что он, я, тот, кто читает,
– все в одном контексте, контексте смерти.
Скорбеть по кому-то – фальшиво, эгоистично.
Ну, убедите же меня, что я не прав!
* * *
Вот говорят: страх смерти, страх смерти.
У нормальных если и есть, то когда нюхают её, трогают. Непосредственно.
А так, да, страх, но страх за близких: в какую воду канул,
почему не позвонила, куда провалился?
Эти ветреные мамы, дети, мужья, любовники!
За них, за них, особенно ночью, не за себя:
до сырого, липкого, смертного.
* * *
Остаточное явление.
У медиков, что ли, такое выражение?
Например, если чешется шрам или тошнит после наркоза.
Ну, а если вдруг ночью яблока захотелось или днём
книжку почитать, или в окно посмотреть, это ведь тоже
остаточное явление,
останнее?..
* * *
Кто-то должен сказать правду. Про мужские уборные.
Знаю, что в женские бывают очереди. А в мужские нет.
Но плата высокая. Стоишь у писсуара, а кто-то и ещё кто-то
рядом. И ты (я) не можешь (не могу).
Можно, конечно, в кабинку. Но вечно торопишься.
Всю жизнь – не поверите – мучаюсь. Просто неразрешимо.
Хоть убегай из мужчин.
* * *
Завидую кино.
Как гласными передать
густоту воды,
взмах руки под водой,
не взмах уже,
а угасанье,
медлительное,
прощальное.
Или вот поцелуй под водой.
Так часто им обмениваются
ныряльщик и ныряльщица.
Но это уже, по-моему,
чистая, пресная, солёная ложь.
Разве под водой до поцелуев?
Нет, всё-таки кино –
брехня.
НАД- И ПОДЗЕМНОЕ МЕЖЕВАНИЕ
Знаете ли вы, что между землемерами и топографами
лежит социальная пропасть?
Но и тех и других объединяет зависть к маркшейдерам.
Геодезические съёмки последних проводятся в рудниках,
катакомбах, шахтах.
Близость к гномам и кротам придаёт их деятельности
аристократический оттенок. Когда землемер втыкает
мерный кол в грудь маркшейдера, почва жирнеет, голубеет.
* * *
В рассказе Нобелевского лауреата в области литературы
Кэндзабуро Оэ есть такие слова:
"Они шагали плечом к плечу, щёки их пылали жаром, а глаза
от яркого света сузились до щёлочек, как у монголов".
Интересно, какой фон выбирают себе монголы: уйгуров,
камчадалов, луораветланов?
А луораветланы?
Неужели кротов?
А кроты?
Так и вижу, как, встав на цыпочки, они судачат
о жалком мышином свисте,
влажной неприкаянности червя.
* * *
Из всех революций мне по душе лишь одна.
В XVI веке в Германии низы восстали против серой одежды.
Они боролись за право носить карминное, васильковое, палевое
и отстояли свободу цвета.
В результате концентрация красоты в Европе резко повысилась.
Лично я глубоко признателен революционным немецким низам.
РАДИОСВОБОДА
И чего только они не говорили о нём, Гутенберге,
называли невеждой, нуворишем, образованщиной.
У них, мол, пальцы длинные, ногти точёные.
А что у него? Обрубки...
Говорили, мол, на пятки аристократической культуры
манускриптов наступает печатный плебс.
Как я их понимаю, учась дигитальной компьютерной
системе радиозаписи. Неужели никогда больше
в моих пальцах не затрепещет магнитная ленточка,
лягушачья спинка, собачий хвостик?
* * *
Кого ещё не поблагодарил?
А, Лёнчика! Богатенького Лёнчика.
У него всегда карманы были набиты барбарисками,
дюшесом и даже "раковой шейкой".
Малыши клянчили, но он отвечал:
– Не. Могу дать сладкой слюны.
Не отказывался только Марат,
дворничихин сын.
Лёнчик щедро плевал ему в ладонь,
и Марат лакал, слизывал.
Спасибо, Лёнчик!
* * *
Почему стрекозы?
Да потому,
что их смысл прозрачен.
Потому,
что они на зависть мухам и бабочкам
перелетают моря,
ловко подогнув длинные ноги,
покрытые щетинкой
и увенчанные трёхчленистыми лапками.
Да хотя бы потому,
что одну из них можно схватить
брюшными придатками за шею
или за голову
и летать с ней до тех пор,
пока она не подогнёт
кончик своего брюшка
к нужному – тебе – месту.
Да в конце концов потому,
что с такой можно пролетать
всю жизнь...
Продолжение книги Игоря Померанцева
|
