И.Шкляревскому

пашню поэзии пашут волы

а вдохновение -
птичка
на сросшихся плоских рогах:

"ти-у ти-у..."

На вокзалах играют оркестры.
Масса цветов, как на пышных похоронах.
Спортивная женщина, 24, ищет друга-автомобилиста
                  с иномаркой.
Отделка квартир под офисы и апартаменты.
Винни-Пух торгует баночным пивом с лотка.
Мраморный шарик луны уплывает в солнечном небе.
                  Ребенок, упустивший веревочку, хнычет.
Гуманитарная помощь из Люксембурга: печенье
                  с изюмом, джем, разноцветная пачка салфеток.
Мир манекенщиц в улыбках, слезах, фотовспышках.
Арлекин эмигрировал и танцует в ночном кабаре.
                 Далеко-далеко.
Образок Николая-угодника в кейсе, пришпилен к подкладке.
Бультерьер.
Чистые мужские пальцы, не прикасающиеся к деньгам:
                 все расчеты через кредитную карточку.
За витринными стеклами поселились автомобили.

Мой удачливый, сильный Пьеро, без тебя нет любви,
                 прости мне тот вечер. Мальвина. А/я 32.

60 тысяч человек обвенчал на Олимпийском стадионе в Сеуле
                 преподобный Сан Мюн Мун.
Постройка туннеля под Ла-Маншем задерживается.
Отчего полукруглые окна с освещенными шторами
                 всегда выглядят так, словно за ними живут
                 счастливые люди?
Пожалуйста, пиццу.

Юные мамы с бледными ногами.
Книжка про рыбную ловлю с рисунками поплавков и мормышек.
Кришнаиты приплясывают и дребезжат, как звонок у соседей.
Библиотечный народец бормочет и неважно одет.
Замыслы счастья превратились в бабочек на рекламном щите.
Фиолетовый, золотисто-желтый, черный.
Пожилой Одиссей на спортивном велосипеде.
Их два брата, на Севере оба служили, старший теперь
                 швейцаром в кафе. У другого контора на бирже.
Позвольте помыть вашу большую машину.
На музыкантах топорщатся фраки, вступят вот-вот:
                 перевернуты скрипки и метнул быстрый взгляд дирижер.
Синяя помада на губах модниц.
"Куплю микроскоп". Что он собирается там разглядеть?
Он в "Макдоналдс" водил меня дважды.
Нищий просит меньше трешки не подавать.

Я так давно с тобой не танцевал.

Европейское качество, тропический аромат. Шоколадные
                 батончики "Жак".
Бродяжка Чарли прикатил из-за океана в "линкольне"
                 и открыл отделение банка.
Консервированные ангелы из Калифорнии, судя по этикетке.
Запись в платную школу поцелуев.
Девушка в универмаге проводит розовым ногтем, пробуя
                 шелковый шов.
Спины в кожаных куртках.
В бумажниках просыпаются деньги.
Всего-то и надо: блестящая заколка в волосы, хрипотца
                 саксофона в переходе, шоколадка.
И люди метро улыбнутся.

Я так давно с тобой не танцевала.

Благотворительный вечер на теплоходе, буфет
                 даровой. Шампанское и бутерброды.
Взбесившийся от желания рояль уносит нагую
                 натурщицу прямо с концерта.
Черный полированный бык, похитив Европу, прячет
                 хромированную улыбку в сейф гаража.

Скупка ломаных механических часов.
Где-то их вскрывают, как устриц, выковыривая
                 остановившееся время.

На ступенях перед гостиницей драка. Микки-Маус
                 поссорился с Мэкки-Ножом.
Медленная, осторожная походка пьяниц.

Багровое солнце спускается, как монгольфьер, за метромостом.
Короткий светящийся поезд увозит за Кунцево обрывки мелодий,
                 цветы и читателей из библиотек.

весь опутан лилипутскими веревочками
ленивых домашних забот

по приставной лесенке
один уже взбирается мне на грудь
прочитать приговор.

Год 1942-й.
Осень в Ницце.
Парусина навесов повисла.
И вдоль пляжей, наверно, пустые террасы кафе с легким запахом рыбы.
Когда тебе семьдесят три.
Мир обступает тебя многоцветным и душным Таити.
И плывет потолок.
Как в юности после карнавала под утро.
Серые простыни неба.
Боль внизу живота.
Это будет: магнолия, раковина, зеркало.
Зеленый мрамор стола на холсте получился красным.
Но цвет всегда прав.
Боль.
Камешек в желчном протоке.
Женщина в вышитой блузе, с плавной линией рук.
Немцы в Париже.

в зеленоватых сумерках
стекла
причудливые раковины флаконов
стайка металлических рыбок из маникюрного набора
иглокожая щетка
являют картину морского дна

аквариум трюмо отражает медленную пловчиху

Отлив, прилив, отлив...
И не надоест?

Я ехал так долго, что ноготь луны,
царапавшей замоскворецкие крыши,
превратился в жирный бронзовый гонг над пекинским вокзалом:
вам не понять, если вы не бывали в Китае.

Проселки и узкоколейки лежали в воде, в разлившихся реках
                 отражались леса
и поезд свивался в кольцо. А теперь
летят точно бабочки легкие велосипедистки,
придерживая шляпки рукой,
и в лавке, набитой фарфором, хозяйка дает посетителям веер,
пока выбирают товар.

Все сезоны сменились бессмысленным летом.
Дешевеют арбузы.
Тучный карп плеснул из корыта в торговом ряду и запрыгал
                 по мостовой.
Ни души в ресторанчике возле дворцовой стены.
Счет дням потерял старый прислужник в коричневой кофте
                 на костлявых плечах.
Смахнет шелуху со столов,
нагнется за сигаретной коробкой,
посидит на ступеньках...

Точильщик ножей со связкой гремучих железок.
Заморский китаец, узнаваемый по обилию шелка.
Мешочники всех возрастов с полосатыми сумками, полными
                 тряпок, сшитых в предместьях
по поддельным французским лекалам.
Утоляя судьбу, промелькни в пестрых лавках, в крикливой
                 толпе. Пыль на улицах, пыль.

В Японии и на Тайване была одинока она. А теперь вот в Китае.

Базилика на окнах в горшках.
Купанье в пекинских прудах,
где водоросли стоят в теплой воде, будто елки в московских квартирах,
и солнце падает за хребты черепичные храмов.

В этом городе тысячелетних привычек ничего невозможно забыть.

В заповеднике для иностранцев телефоны воркуют все так же.
Итальянец чудаковатый нашел себе третью жену, китаянку.
Англичанка отправилась на пароходе
в Японию медитировать где-то в городах под присмотром монаха,
с которым была в переписке.
Немцы совершили поездку на юг и познакомились там с певицей
                 народности И.
Недавно она позвонила,
но они понять не сумели зачем, потому что не говорят по-китайски,
только голос высокий узнали.

Спящий Будда Ленивцев в храме своем все храпит
                 на Ароматных холмах.

В ночной мусульманской харчевне
заспанный толстый уйгур, украшенный татуировкой
                 под нестираной майкой,
предлагал мне гашиш.

Есть также возможность брать уроки у опытного каллиграфа.

Но занятье древней я нашел, взявшись рыбок кормить золотых
в доме одном.

Рыбки, муж и жена, император с императрицей в конфуцианских
                 одеждах.
Я знаю то место, где их покупали на крытом базаре.
Там торгует бритоголовый старик с круглым желтым лицом.
Очень дешево, пол-юаня за рыбью душу.
В синей ватной жилетке на голое тело, с медной трубкой во рту
                 восседает он на табурете высоком.
А перед ним его пленницы в банках просторных.
Целый день шевелят плавниками,
пуская гирлянды первомайских воздушных шаров.
Серебристые, черные, полосатые и золотые.
И глядят, приблизив бинокли к глупым глазам, на владыку
                 стеклянных миров.

Ну а я им слуга.

Церемонный поклон.
Разноцветные шарики корма.
Дань с небес жадно хватают важные круглые рты.
И опять принимаются плавать в шаровом искажающем меру
                 пространстве,
приближаясь и удаляясь. Они
то вырастают невероятно, заполняя империю всю золотой
                 чешуей, огромной и жаркой подобно Китаю,
то исчезают в бесконечной транссибирской дали.

Я любуюсь, сижу на ковре.
Я и сам утонувшая рыба.

За окном все кладут Великую стену в тридцать шесть этажей.
Рабочих набрали на юге.
День и ночь они тащат наверх кирпичи в заплечных корзинах,
                 помогая подъемному крану,
а потом спят в бараке, где тесно в проходе от торчащих
                 грязных ступней,
или в шашки играют.

О, Китай.
Иероглиф старинный, танцующий, как осьминог.
Рыбки.
Золотые шары пузырей.
Китаянки со злыми глазами.
Утонченная скука садов.

Я уеду,
и уже не услышу отрывистого дыхания твоих паровозов,
                 забежавших из детства.
Я не вернусь.

Мне никогда не узнать,
что за книжку читает, развалясь на потертых подушках
                 для седоков,
рикша в послеобеденный час.

Вот я и выдохнул золотую китайскую ноту.

Чернильница с мельхиоровой крышкой
и с еще не выветрившимися воспоминаниями о выпускном сочинении,
шкатулка с секретом, китайской работы,
засушенный нотный листок,
подушечка для сидения за ундервудом,
автограф писателя К. на открытке из Ялты, уголок испачкан помадой,
висюлька от люстры,
отбитая новогодней пробкой в ночь на 1943-й,
щипцы для завивки,
будильник,
поводок без собаки,
портсигар без владельца,
веер

на лотке у старухи
в черной, знавшей лучшие времена,
бархатной шляпке.

брату

дача
утонула в потоках дождя как "Наутилус"
вот-вот из сада выплывет
осьминог

я думал о содержании жизни:

от моллюсков
вымерших миллионы лет назад
остались лишь формы

из которых сложены горы.

твой санный след
в крахмальное безмолвие больницы
по белым простыням.

маленький музыкальный инструмент
певший когда-то
лежит в музейной витрине

и никто

не может извлечь ни звука
из онемевшей глины

По вторникам в семь часов вечера.
Из переулка возле Никитских ворот уходит автобус
                 в Афины.
Двухпалубная галера с дымчатым верхом стеклянным,
                 туалетом и душем.
Испорченным, впрочем.
Собственность маленькой фирмы, чья конторка ютится
                 в обувной мастерской за перегородкой.
А другая в одной из афинских кофеен.

Греки толкутся перед дорогой.
Гекзаметры свои порастеряв, насовсем уезжают.
От крымской кефали, солоноватой узбекской лозы,
                 тбилисских лепешек.
Медея в белом хитоне, в наушниках с музыкой
                 и с резинкой во рту, тянет за руку мальчишку.
Толстые черные старухи, привезенные девочками
                 на триремах Ясона, переводят русоволосым невесткам.
Зеленые доллары завязаны в носовые платки и упрятаны
                 в юбках глубоко.
Провинциальный бухгалтер Зенон в полосатых штанах
                 сам с собой рассуждает об автобусе и черепахе.
Ахилл на голову выше других, с героическим подбородком
                 и скошенным лбом, разузнает о таможне.
Чернофигурный флейтист с консерваторским дипломом
                 прижимает к груди инструмент в новом футляре
                 с никелированными замочками.

Автобус, греки, их скарб узкую улицу заполонили.
Чемоданы, коробки грузят в розовый трюм.
Расталкивая толпу, пробирается благородный автомобиль
                 с флажком на капоте.
На заднем сиденье посол с вечным пером золотым,
                 занесенным над большим черно-белым
                 кроссвордом в журнале.
"В пятницу будем в Афинах".
"Не ставь туда сумку".
"Мама, я мячик забыл".

Легкий шар полосатый катит ветер где-то там
                 по кобулетскому берегу вдоль складчатой синевы.
И кошка пойманной мышью хрустит под опустевшим столом.

Обнимаются.
Всходят на борт.
Греческий, русский, грузинский.
"Возьми ее на руки".
Юный плечистый Харон, похожий на футболиста,
                 занял место свое за рулем.
Стюардесса идет между кресел и раздает, улыбаясь,
                 стопку ярких буклетов, как билетики в рай.
С тротуара машут руками.
Поворотив полосатой кормой, ковчег грузно
                 выруливает из переулка.

Пенелопа уходит последней.
Раньше встречала она корабли, теперь провожает.
Каждый вторник приходит к отплытью.
Присев на чугунную цепь, наблюдает погрузку.
Молча курит.
С бледным лицом в завитках эгейских волос.
Со светлой ущербинкой лака, облупившегося на мизинце.

представь себе:

"Титаник"
разминулся со своим айсбергом

и не стал знаменитым

небриты щеки
вольноотпущенных полей

и облегченные леса
стоят на землю сбросив семя

паук латает паутиной ветер

пора и нам
учиться каллиграфии отлетов у птичьих стай

пожитки осени разбросаны под снегом

мир
был весь черно-белый
покуда рептилии не научились различать цвета
этой книжки-раскраски

гипсовые щиколотки девушки с веслом
сандалии пионера с горном
копыто маршальского коня
бронзовые башмаки вождя

администрация сожалеет о скоротечности времени
выгул собак запрещен

каменные ягодицы мыслителя

старый туполев
конструктор всех самолетов летучих
сидя в кресле дачном плетеном
говорил:

красота тоже род интеграла

был художник один
жил во время гражданской в москве
мастерил
что-то вроде скульптуры

обтачивал дерево гнул на огне подобие птичьих костей
клеил
бумагу вощил
подгонял подгонял подгонял

в комнатенке с буржуйкой
день и ночь
только два раза в сутки гулял -
наматывал шарф
настежь окно открывал и ходил
из угла в угол

умер он от испанки в 19-м или 20-м

на углу немецкой и вознесенской
в бывшем трактире
мы тогда обитали

после смерти друзья
к нам на телеге привезли его птицу проверить

мы собрали ее
и ведь полетела

он построил планёр

математики вовсе не знал и чертежей
я тогда узнавал специально
сын дьячка...

"идея полета"
так он ее называл
до самой войны пролежала в ангаре

говорят
сгорела в 41-м или 42-м
не знаю
я был далеко

опавший с березы лист
у земли оказался бабочкой
и запорхал
за случившейся возле подружкой

Мне все ж улыбнулось попасть в разрекламированный рейс.
Хотя и не с билетом первого класса.
На белоснежном картоне с тисненой голубкой, запутавшейся
                 в вензеле золотой каймы.

Громада в семь тысяч локтей от кормы до форштевня.
Зимние сады, вольеры для случки автомобилей, небоскребы
                 надстроек.
Даже почта, конверты с голубкой.
Расплесками марша встречает джаз-банд всходящих на борт.
Старый Ной в белой тройке, улыбаясь приветливо, протирает
                 роговые очки.
Семь палуб для чистых и семь для нечистых.

Путешественники из любопытства и по делам.
Богачи.
И те, кто даже не умеет написать слово "деньги".
Совершенно юная пара с одинаковыми улыбками, один
                 саквояж на двоих.
Китаец с учебником английского.
Седой отдувающийся банкир, тайный банкрот, с новенькой
                 женой прямо с витрины универмага, еще
                 завернутой в целлофан.
Пучеглазые мулатки, большие ноздреватые русские,
                 японцы c выбритыми черепами.
Жизнерадостные итальянцы в тяжелых синих пальто.
Эмигранты и беженцы из Содома и Гоморры с одеялами,
                 в третий класс.
У поляка шесть пылесосов в коробках, он везет их в новую жизнь.
Князь Мышкин, с которым мы в Склифе лежали в соседних
                 палатах, когда он изрезался бритвой.
Чернобородый француз с "Фигаро" и адресочком в записной книжке.
Тело нефтяного шейха, по обычаю предков завещавшего
                 похоронить себя вместе с любимым "роллс-ройсом",
                 опускается в трюм.
Собиратели марок торопятся прямо к почтовой конторке,
                 проштемпелевать до отплытья.

Первый гулкий гудок.

Распаковка вещей, эта первая радость дороги, еще до ударов винта.
Будто вскрываешь подарок.
В нем стол для письма, на никелированном позвоночнике
                 лампа, о какой я мечтал.
Ковер, вентилятор, мрамор полки под зеркалом в ванной,
                 чтобы дамам расставить флаконы.
Текст молитвы "О путешествующих", окантованный в рамку.
B соседней каюте, заваленной шелком в тюках, тараторят китайцы.
Стюард уже знает меня: "Тот очкастый из 1042-й..."

Целый город кают, тут и дети родятся в каютах.
Лифты, палубы, поручни отполированной меди.
Там и сям портреты кудрявоголового Хама к предвыборной
                 кампании, с дамскими трусиками в руках.
Величественный нищий с перебитым носом дремлет у трапа,
                 благосклонно кивая шлепающимся на коврик монетам.
Сим объявлен сошедшим с ума и дает интервью в своей
                 каюте-люкс на палубе "А", с пальмами и отделкой
                 из дерева гофер.
В закрытом обеденном зале грузины поют свои песни
                 и замышляют переворот.
Вокруг пирующих мягкой тигриной походкой рыскают
                 официанты.

Голубятня в четвертой фальшивой трубе.

Над прогулочной палубой повисли гирлянды, столики
                 сдвинуты, все готово к объявленным вечером танцам.
В кадках цветут олеандры.
Румынское семейство с кучей сумок жует маленькие
                 ван-гутеновские шоколадки.
Негритянские дети носятся между шезлонгов, горланя
                 на английском, французском, испанском.
Старый розовощекий эмигрант (бассейн, массаж)
                 с золотым перстеньком на мизинце объясняет.
"Теперь я на отдыхе. Дом в Калифорнии. Сеть магазинов.
С табачной лавчонки там начинал. Да, с табачной лавчонки..."

На корме матросы-буддисты развесили молитвенные флажки.

Стюард в белой робе с нашитой голубкой трет
                 у рубки бронзовую табличку.
"Ковчег Интэрнэшнл.
Арманд Ной, президент".
За перегородкой стрекочет машинка для счета банкнот.

В трюме в отдельной каюте террористы с добычей
                 в банковских мешках и заложниками.
Снаружи у двери их стерегут жандармы в пятнистых
                 комбинезонах.

Быть может, мы все эмигранты.

В ресторане первого класса, где журчит, распространяя
                 сырость, фонтан.
Дочь фабриканта купальников терзает белоснежными зубками
                 окровавленный персик.
Представитель ООН по правам человека изучает меню.
Проповедник, возвращающийся с гастролей, погрузился
                 в большую креветку, как в часовой механизм.
Саксофонист на эстраде осторожно выдувает дрожащий
                 серебряный шар.
На кухне рыбьи спины отливают керосиновой синевой,
                 и орудуют ножами повара.

В безлюдном салоне с зачехлённым роялем юный
                 американец с мулаткой из разных углов
                 трогают друг друга глазами.
Только они и спасутся.

Все на палубах, посмотреть, как отходим.
"Ты бы дольше копалась еще, отплываем..."
"Вон она, у ларька "кока-колы". Машет шляпкой и плачет..."
"Шоп откроют через час после выхода в море..."
"Сейм было принял закон о гражданстве, но его провалили..."
"Когда стали стрелять, мы легли в огороде.
                 Все сгорело, еле спасли паспорта..."
"Продавал вертолеты в Боливию, красотка-жена,
                 виллу на море купил..."
"Если б не чертов потоп..."
"Ничего, так и я четверть века назад. Присмотрелся.
                 Начал с табачной лавчонки..."
"У нее был аборт от него..."
"Говорят, нет прохода от феминисток..."
"При взрыве в лионском метро. Хотела учиться балету,
                 но нога..."
"Что-то о монастырях. Он грант получил под нее..."
"Уже пятно посадил. Вот так застегни, чтоб не видно..."

Могучий гудок.
Бессильный цветной серпантин, серпантин.
Скрипучие выкрики чаек.
Откуда-то с верхних надстроек далекий треск машинки
                 для счета банкнот.
В упряжке буксиров небоскреб отделяется от небоскребов.
Доктор Ной, скинув пиджак, возится со своими голубями.
В небе высоком-высоком шуршит самолет, точно там ведут
                 иглой по синей шершавой бумаге.

На заспанной Темзе.
Клерк из "Ллойда", ночь проторчавший у телевизора за матчем
                 футбольным из Монтевидео, уже все перепутал.
Внес в компьютер неверное имя: "Титаник".

По дну
бродят обросшие ракушками люди,
поглядывая на небо,
где проплывают темные днища
супертанкеров, яхт, многопалубных белых отелей с бассейнами и казино,
и всё ждут,
когда к ним опустится бог в акваланге.

разве
это не швейные машинки настрочили весну?

земля вновь обрела форму яблока
все небо изъезжено белыми самолетными следами
и молодняк
уже выводит из узких и ржавых сараев
свои сверкающие мотоциклы.

тебе

...и "Дедеман Второй",
и обе "Розмари",
анисовка, настой
античности в крови.

Купальник полосат.
Так, оседлав бушприт,
над Летою летят.
И соль о борт шипит.

море это небо
которое можно потрогать

высохшая тень вдовы
показывала мне желтый любительский снимок

он сидит за дощатым столом
перед домом щитовой довоенной постройки с бельем на веревках
пишет в толстую книгу
а с локтя до земли свисает тяжелая тень

он писал:

"сладкая тень дыни"
"ребенок беспечно играющий с тенью"
"окаменевшая тень мамонта"
"лохматая тень собаки бежит за уродливой тенью телеги
рассыпая по обочине клочковатые тени лая"

"глупцы полагают тень кое-как заштопанной изнанкою света
но быть может и вещи лишь заизвестковавшиеся оболочки теней вроде
скорлуп обитателей моря"

"носатые тени дураков"
"легкомысленные женские тени"

страница вырвана
зато вклеено несколько новых из блокнота поменьше:

"окоченевшие зимние тени"
"хорошо отмытые весенние тени"
"драгоценная узорчатая тень листвы и мраморной тонкой резьбы"
"тропические тени столь густы что их можно намазывать на хлеб как варенье и подавать на завтрак"
(этот листок слегка испачкан чем-то лиловым)
"муравей с трудом тащит свою цепляющуюся за песчинки крошечную тень"

в бечевке крест-накрест тонкая пачка самодельных конвертов
с пометками вроде:
"тень тамариска (Tamarix). Старый Мерв"
"тень журавлиного крыла (Grus antigone). Окрестности Кяхты"
"тень паровоза серии "Э". Курск-Товарная"
- с датами 1930-х годов
совершенно пустые внутри

и снова из толстой тетради:

"я сказал им что никогда не стану (замазано тщательно несколько слов)
беспомощную человеческую тень"

опять нехватка страниц
и вклейка обрывка серой бумаги со следами карандаша:

"заполярные дни столь скудны что лишены даже чахлых теней"

и далее
чуть изменившимся почерком с более крупными буквами:

"в Китае тень заставляют паясничать и плясать на канате"
"вчера у меня плакал боксер изувечивший свою тень"

сотни страниц
выписки ссылки пометы:

"15 ярдов точайшей малайской тени по 11 шиллингов 4 пенса за ярд
(из личной бухгалтерской книги капитана Джона Ф., 1674)"

в отдельных папках
счета железнодорожные билеты справки с отметками паспортных столов
диплом на серебряную медаль ВДНХ 1963 года
за оригинальную конструкцию раздвижных пляжных тентов

"изрытые ступнями тени пляжей"

так он писал бедняга
уже больной

последний год не выбирался даже в библиотеку
и только совершал обычный свой полуденный обход окрестных пустырей
огибая скрипучие тени заборов

"старик прогуливает собственную тень"
"голубые тени затопляют лунки следов на снегу
как талая вода"

интересующимся
могут быть предоставлены и другие материалы

или их тени

Часы для подводного плавания.
Допускают погружение на глубину тридцать метров.
Лежишь на дне.
Рыбки объедают твой костяк.
А стрелки тикают...

целая предпраздничная неделя
обернутая в рождественскую бумагу с золотыми звездами

на улице тихо
небо сыплет свое конфетти
и даже заехавший во двор прозрачный автобусик службы ритуальных услуг
с грудой нежно лиловых белых желтых гробов
кажется развозящим гостинцы

нынче
моя старая няня Прасковья на небе
наверное моет полы
райским цветочным шампунем

а мы выбираем подарки

галстук для папы
флакон в форме мотоциклетного бензобака для мужа
кукла с телом розовым даже на ощупь
модель парохода

универмаг так похож на застекленную башню Эйфеля
женщины роются в ярких свертках и тряпках наваленных в кучу
как в мусорных баках
волхвы растерялись перед обильем товаров и опасливо поглядывают на ценники
теребя кошельки

в конце 3-й линии бар на втором этаже
два кофе с ликером: подруги

"А он знает, с кем ты едешь на праздники в Прагу?"
"Нет, конечно"
"Хорошенький, правда?"
"Я взяла бы чуть-чуть потемней"

раньше птицы сюда залетали
после ремонта сплошное стекло
женщины дети мужчины так похожи когда получают подарки

"Ну, пошли.
Он за нами заедет в четыре"

да и мне ведь пора
я пожалуй куплю тебе тоже такой лак чуть-чуть потемней
и еще ту прозрачную блузку
вот и волхвы с коробками вышли из отдела игрушек "Lego"

как прекрасна эта бумага в серебряных блестках

под перепончатым сводом уместился целый мир предвкушающий праздник
или вокзал
отъезжающий в Прагу на Рождество

и над всеми
кого тут в кучу собрала любовь
над гроздьями разноцветных воздушных шаров похожими на легкие клоуна
и над морем лаковых открыток готовых разнести по миру благую весть
задумчива чуть рассеянна и нежна -

Женщина Бреющая Ноги

на трехметровом рекламном щите фирмы "Gillette"
вся в белой пене
как Афродита

Какие-то тетки с треугольными рыбьими ртами в алой помаде.
Их мужья, завернувшиеся в газеты, как сыр.
Модель ветряка, умершая в школьном кружке.
Рыжая клякса мандариновой кожуры.
Беспризорная природа вдоль железных дорог.
Беззащитные амфоры в хрупких музейных витринах.
Легкие перепончатые сны.
Мысль о побеге, поселившаяся, точно кошка в доме.

Мир, наклеванный птицей.

километровые столбы с номерами на бушлатах

это я
с вывернутыми желтыми плавниками
и с раздувшимся изо рта мерцающим пузырем слова
вытащенный из пучины сомнений
на редакторский стол.

нищие боги Индии босиком
церемонные китайские боги мерно покачивающие веерами
пьяницы бабники и драчуны с Олимпа в гремящих медных сандалиях
начитанный бог евреев с заложенной пальцем газетой
и желчный католический в золотом пенсне
съезжаясь из "Президент-отеля"
заполняют президиум и ложи Большого театра

публика пахнет духами
сверяет по пригласительным билетам места
листает программки

осанистый как банщик православный бог
демократично беседует в проходе партера с мэром Москвы
о строительстве Храма

задерживается представитель аллаха: говорят на таможне

над сценой приветственный лозунг с досадно обвисшим углом:
"Да здравствует 2000-летие со дня рождения Иисуса Хрис..."

виновник торжества
в плохо сидящем сером костюме от "Большевички"
и галстук завязан коротковато
смущенно кивает через оркестровую яму входящим
еле слышно отвечая на поздравления знакомых:

- Спасибо, Понтий...

похож
на брошенный зигзагами по траве складной деревянный метр
Иосифа-плотника