"Знамя", 1998, #3.

Все тексты вошли в книгу "С особым цинизмом".

* * *

К лучшему: это ты, ни за что не держишься,
Оnlу уоu (в такси, во тьме), только ты.
Быстро, как яд по воде, перекашивает от нежности
Неопределенные черты.

О, не стой же в глуши над душой, за спиной, закажи забвение,
Сомнамбулический парадиз.
И кораблик, и рыбку златую пущу по вене я
В поисках сладких грез, заводных небес, sеvеn sеаs.

Сердце не разорвется больше при всем желании.
Водка-цыганка сияет, давно суха.
Как ослепительно зимнее солнцестояние,
Непредставимая, чуждая ранее
Бесчеловечная речь, другая судьба, торжество стиха.




* * *

Помнишь, как ты плакала о мертвом и живом?
Шахматы твои судьба смахнула рукавом.

Вот вдали любовь, бледна, проходит и молчит,
Горько помавает опустевшей головой.
А давно ль летала бурей, молньей шаровой,
Демоном вертепа, девой цирковой?

Плачут и смеются, за твое здоровье пьют.
Не освободиться никому из этих пут.

Сердце на цепочке, словно ключик и брелок.
Помнишь ли трапецию и девочку Суок?
Помнишь ли Лютецию и тлеющий снежок?
Каждый беззащитен, вероломен, одинок.

Каждый как ребенок, уцелевший на войне:
Грудь в ремнях и поцелуях, а в глазах печаль.

Что ж они приходят, на руки меня берут,
Тихо так бормочут, убаюкивают, врут?
Не освободиться никому из этих пут.

Ангелы предместий, наркоманские дела,
В огненных доспехах, раскаленных добела,
Все это тебя уж не достанет никогда,

Каждый мореплаватель и юный офицер,
Принцы поднебесья, господа нездешних сфер,
Призраки зенита, покровителя чудес,
Те, кого ты хочешь видеть, кто навек исчез.




* * *

Кто смотрел, как земля раскрывает свои,
Разверзает земные объятья, -
Убоится ли он равнодушья земли
И дыханья, как мертвые братья?

Ни к чему описанья теперь, письмена,
Окликания, перечисленья,
И душа молчаливая потрясена
Всей бессмысленностию Спасенья,
Полнотою беспамятства, млечного сна.

Не смотри на меня, я забыла слова,
И мои голоса отлетели,
Только память колеблется, словно листва,
Как Офелия, лилия в теле,
Нарушая теченье, мертва.

Только пепельный смерч поднимает овраг,
Дикой музыкой сопровождаем.
Только братья мои говорят на морях:
Это гибель, и мы ожидаем.




АNGЕL GUАRDIAN

Видишь пепельный грим дорогих пантомим
И дебелый балет на пороге Невы,
Будто бабочки-вспышки слепящих равнин,
Будто реки могил, будто ночь головы.

Будто архистратиги, да нож в голове
Мельтешит, как проектор по белой стене.
Исчезает столица, и царь на Москве
Закрывает глаза в литургическом сне.

Дай мне яду, моя дорогая страна,
Все равно я лицом упадаю вперед,
Завяжи мне глаза, я могла бы сама,
Как утративший навыки жизни пилот.

Позабудь меня, брось меня в этой пурге,
Где имперская флейта и флотский гобой,
Надрываясь, бликуют в воде и фольге.
Я не помню, чтоб я говорила с тобой.




* * *

Вещи выскальзывают из рук,
Будто трагический тайный снег.
Ныне оставишь меня навек.
Ныне забудешь меня, покинь,
Как обычную женщину - вестовой,
Я никогда не буду с тобой.

Навсегда отрекаются цари.
Навсегда проигрывают судьбу.
Навсегда выбирают одну.
Никогда в мою сторону не смотри,
Больше меня не жди.

Зеркало пылью не покрывай.
Мое отражение уничтожь.
Уходи, бормочи, забывай.
Голову мне отрежь.

Я хочу быть разною ерундой,
Уличной грязью, ее водой,
Не имеющей очертаний, той
Первой встречной восторженной мандой,
Ничтожной, завороженной, немой.

Не оборачивайся во тьме.
Не оборачивайся ко мне.
Я обещаю не убивать тебя во сне.
Не превращаться в чудовищ тьмы,
Не помрачать умы.

Боги разгневаются, возьмут
Свои сокровища, дары,
Принесут виселицы, топоры,
Поменяют судьбу, казнят.

Так невозможно рассказать
Всю целокупность любви к тебе.




* * *

Вот оно как обернулось, оно вернулось,
Что бы тебе ни пелось, что бы ни мнилось.
Подходила на цыпочках недостижимая зрелость,
За плечами которой стояла незримая милость.

Говорила: "Пройдет, пройдет, полюбишь убийцу,
Вероотступника, клятвопреступника, святотатца.
Нечем тебе гордиться, сердце, нечем гордиться,
Незачем больше себя блюсти, незачем притворяться.
Люди будут плевать тебе вслед, и ангелы устыдятся".
Справиться бы, отвернуться, перекреститься.




* * *

(Тwicе)

1

Колеблющийся Утамаро
Среди миров, среди корзин.
На чайном блюдечке Самара,
Как некогда шептал Кузмин.

Все эти золотые нитки,
Натянутые меж людьми,
Китайские простые пытки
Непостижимой любви,

И ты, о жизнь моя, спросонок,
И жалость к сердцу твоему,
Что, как неистовый лисенок,
Грызет трагическую тьму

И хочет вырваться на волю,
Бежать, слезами изойдя,
И детскому мужскому горю
Позволить жаловаться зря, -

О, не предсказывай потерю
И горьких слов не говори.
Уже давно открыты двери
Кинематографа внутри,

Где бабочка-гипоталамус
Себе уж не принадлежит,
Забыв, чем некогда являлась,
Трепещет, меркнет и дрожит.

2

Сквозь фиолетовые пятна,
Запечатленные тоской:
Возьми, возьми меня обратно,
В свой простодушный рай мужской, -

На площади, где многолики
Явленья бога в Первомай,
Где флагов ледяные блики,
В объятия, где многолюдно,
Где жить хотя бы день нетрудно,
Своей души не отнимай, -

Где Ленинград дрожит, как пламя
И как осколок восковой,
И Св. Морской колоколами
Мирволит страсти роковой,

Где за красу большого стиля,
За буржуазное тепло
Так просто боги отомстили,
Легко, насмешливо и зло,

И вместо каменныя рамы
Для ослепительного сна
Над всей страной, как орифламма,
Романтика вознесена.
Судьба земной прекрасной дамы
Совсем другой заменена.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Идем и мы под эти кровли,
Под месмерический закат,
Где тень любви и дух торговли,
Где императорский каскад.

Где кровь терзают ледяную,
Аорты сузив полынью.
Оставь мне жизнь мою льняную,
Где задыхаюсь и ревную,
И гибель личную мою.




АПРЕЛЬСКИЕ СТИХИ

1

Свет мой в окошко мне больше не светит.
Два дня я читаю твои журналы.
Как тяжелая вода, стоят выходные.
Все уехали, умерли, все родные.
Божия Матерь, Твои кинжалы.

Я задыхаюсь в начале апреля.
Брат за окном старый сад вырубает.
Старые яблони, сиреневые дали.
Что ж я не вижу, чего не бывает,
Что ж я не плачу, как сад вырубали?

Никуда не поеду на Страстную неделю:
Ни к сумасшедшей Марине в Киев,
Где Володин дедушка был раввином,
Ни в Ленинград, что, мне сердце вынув,
Как монетку, оставил себе половину,

Положил ее блесткой на дно Фонтанки,
Напротив церкви, у дома Ленки.
Но хозяйка давно квартиру сменила.
Вот и память расплывчата, как чернила.

Буду сидеть и смотреть в окошко,
Буду лежать, отвернувшись к стенке,
Как Володя тому назад лет двенадцать,
На четыре года меня моложе.
Ни избежать уже, ни убояться
Ни судьбы, ни людей, ни иных посланцев.

II

Выпал апрельский снег на Страстной понедельник.
Божия Матерь плачет в пододеяльник.

Сон мне приснился печальный, наряд подвенечный,
План-эпизод бесконечный.

Сон мне приснился печальный, наряд венчальный.
Ангелы стали деревья, сейчас вознесутся.

Кошки выходят, как дым, серые, рыжие с белым,
Радуются, пугаясь, по снегу крадутся.

Те, кто уверуют нынче, наверно, спасутся,
Но нежнее, беспомощней, жалостней остальные. -

Видимо, так, или примерно, мыслит Елена,
Кормит бомжей, проходимцев, не делая в людях различья.

Я же терзаема ревностию и тоскою,
Страшным таким честолюбьем, манией величья.

И сказал мне Сережа-актер, когда уходила:
Не отказывайся, как подавать тебе станут, не сердись и не смейся.

Не для тебя эта светская жизнь, моя радость.
Пойди, попиши книгу, авось полегчает.

Только пьяный мужик на почте просил "на конвертик",
Я забылась, рассердилась, рассмеялась и отказала.

Все равно не видать мне Витебского вокзала,
Не видать небесного Иерусалима.

Не толкаться в пригородной электричке,
Не пивать водицы с привкусом мела.

И звезда моя невыразимая отлетела.
И не быть мне спокойной и дикой, как Игорь в солдатских одеждах.

III

Посади меня ныне за белые шторы,
Завяжи узлом занавески.
Над землею невидимые танцоры
По серебряной ходят леске.

Посади меня в комнату, где четыре
Госпожи склонятся крылами.
За стенами возлюбленный ходит в мире,
О, за огненными зеркалами,

Столь неверной походкой, как бы незрячий,
Головой своей поникает,
Всею кровию ледяной, горячей
Отзывается, окликает.

Опусти меня в талую тихо воду,
На песок соленый нездешний.
Я хочу увидеть свою свободу
Уходящей, падшей, кромешной.

Не услышится шума мне городского
Этой жизни, еще могучей,
Ничего своего, ничего людского,
Никаких дорогих созвучий.

Утоли меня ныне хотя б движеньем
Не ресницы, не колыханьем
Риз, не гибнущим отраженьем,
Голубиным легким дыханьем, -

Тем, что менее, меньше Твоей горчицы,
Меньше веры в Тебя и присных,
Ни огня в степи, ни детей волчицы,
Невозможней див рукописных.

Дай мне знать, но менее чем намеком,
Колебанием, тенью, бликом
О единственном и навсегда далеком,
Для земного - пустом и диком.




* * *

Катя многое умела, а теперь она на небе.

А.А.

Зачем, Катерина, решили оне,
Что ты им должна эту гибель во сне?
Душа, словно рыбка, блестит на блесне.

Зачем, Катерина, решили они,
Сокрывши совет за сплошными дверьми, -
За буйные ночи, бессонные дни?

Садовник - пастух - трудовой пантеон -
Открыли тебе запредельный неон,
Глухой формалин и бездонный капрон,

Мертвецкой жестокий безграмотный сад,
Где души, как пар, над телами стоят,
Не в силах уйти, ни вернуться назад,

Над синею надписью, белым столом,
Клеенчатой биркой, застывшим стволом
Телесным и лабораторным стеклом,

Древесным застылым, без нежных корней,
Постыдным, постылым, а станет родней
Железу и камню, но ты - холодней.

Привыкни, смотри: это кафель и мел,
Расходная книга, огонь, каломель,
Спиртовка и яды, перчатки, металл,
В страну асфоделей ведущий портал.

Идем! - Проницаемы все потолки
И стены - и если коснуться руки
И друга, и мужа, то муж или друг
Подумают - бабочка, воздух. А вдруг
Подумают: нету протянутых рук
У душ, не бывает протянутых мук?

Идем! - Там домашние, лампа горит,
И, видишь, над ними, как призрак, парит
Удушливой скорби подземный иприт,

Сей тлен сладковатый, наркотик земной.
Зевота и смерть за твоею спиной.

Печаль их беспамятна, мысли черны.
Как жаль их! - Но больше уже не страшны.
Идем! - Мы летим над землею страны.

Россия под нами лежит, как платок,
Родная, лоскутная. Тяжкий каток

Как будто проехал по груди равнин:
Зеленые простыни, черный кармин,
Ячейки для лифтов и взлетных кабин.

И реки как сердце, и шум городской,
И ангелов крылья, и свет нелюдской -

Мертвецкой. В последний, измученный раз
Взгляни серебром изменившихся глаз

На кафель, клеенку, на жалкий престол
Каталки, на бедный недвижимый ствол

Телесный, безводный, без нитей, корней
Намного спокойней, навеки сильней.

Прощай, моя радость. Не можно живым
В те области - знаешь? где место прямым,
Где ждут, кто хотел умереть молодым.
Услышь меня в гуле - о, за таковым
Ты ныне сокрыта, родным, ледяным.

Р.S.

Но ты жива, моя алкоголичка,
Всем трепетанием своим, людской магнит.
О, Гюльчетай! - открой личико.
Не открывает, временит.
Что меня с нею роднит?
Сила, любовь, привычка?
Никто, никто теперь не объяснит.
О, девочка моя, о, толстенькая раненая птичка.




* * *

ВОЗДВИЖЕНЬЕ
(Ольга и Валерия)

1

Что, Боженька, тепло ль Тебе
В Твоей темнице изъязвленной,
В Твоей светлице безоконной,
В Твоей реснице воспаленной,
В Твоей деснице раскаленной?

Что может на крыла горбе
Дух вынести один, рисковый, -
Не бой в гордыне и труде,
Не упоение в беде,
А образ жизни пустяковой.

О католической борьбе,
О правде светлой и бессонной -
Что знает путник о ходьбе,
Игрок о картах забубенный,
Джазмен о золотой трубе,
Маньяк о страсти исступленной,
Колдун - вслепую - о волшбе,
Чума о граде населенном,
Клятвопреступник о божбе, -
Молящийся перед иконой?

2

Вернись в Сорренто! - зелена
Вода, как будто на открытке,
В морском раю, в саду без дна,
И в небе ползают улитки
По камешкам и желтой плитке.
И так душа раскалена,
Как бы любовью иль на пытке, -

Что все равно для знатока,
Которому ведь мир чужбина,
Эстета, сноба, игрока,
Обманутого дурака,
Живого лишь наполовину.

Потерянная жизнь легка.
Не плачь, тебя я не покину.

3

Барышни, я говорю голосами, святые стоят за лесами,
Ангелы тут же молчат со своими весами, -
Весело им наблюдателями на кордонах,
Перепоясанным, с бледными звездами на погонах,
На междуречьях, на реках степных.

Кто сокрушается сердцем, терзается, умирает, -
Кто им слезу утирает, в подол подбирает,
Кто им стирает, латает, твердит, повторяет,
Кто обмирает за них, кто говорит за троих,
Трогает сердце ладонью, как злую колдунью,
Кто их лопатит под дых, вопреки полнолунью,
Братьев моих?

Мэри, забудь меня, плаванье будет веселым,
Лучше скажи им опять, бестолковым, преступным и голым,
Что над морями, где звезды стоят и святые,
Каждого любят и ждут, отворяя объятья пустые.