Бумеранг:


Третья книга стихов.
М.: АРГО-РИСК, 1998.
Обложка Олега Пащенко.
ISBN 5-900506-82-7
64 с.

Назвался Одиссеем - полезай к Полифему,
назвался Немо - молчи, таиcь и скрывайся,
и даже когда Морфей приведет морфему
к тебе в постель - молчи и не отзывайся.

Назвался капитаном - закидывай невод,
охоться с подводным ружьем в подводном овраге.
И в небе спящем, и в мире - тихо и немо,
лишь Немо ищет забвенья в море, а Тихо - в браге.

Кем назовешься, туда и полезешь,
полезен будешь прелестью перифраза,
когда на валунах зацветает плесень
и истлевают слова в сердцевине вяза.

И если Алиса все еще ждет Улисса,
плывущего из Лисcа и Зурбагана,
пускай сестра моя, корабельная крыса,
напишет ей честно, как нам погано,

(пока - без слов - он показывает на обрубок
языка, барахтающегося в дословесной тине,
и смотрит на шевеление губок
морских, на гибкие язычки актиний).

А ты, мой Браге с бутылью своей подзорной,
двояко выпуклой и вогнутою двояко,
узришь ли меня ты в этой ночи позорной,
личинкой света в дальнем созвездии Рака?

Postscriptum
(исполняется хором звездных феечек):

Кем назовешься, туда и полезешь,
и даже неважно, кто какого карасса;
когда грызешь себе губы, грызешь и грезишь,
и этим кончается плавание Гаттераса.

Марысе Д.

Снится Польша маки на краю овражка
так небольно и спокойно
словно волосы я ваши глажу
дайте пальчик чувствуете пани
тут сквозная ранка
это взор ваш
подкалиберный и бронебойный
я машу вам с башни
я машу вам с башни вражеского танка

Сумерки сырые ночь хоть выжми
и луна желтеет над порогом
кузнецы куют в траве высокой в желтой пижме
вышла и пошла через дорогу
две минуты только разговору
тушинскому вору
и тому досталось больше
до утра ходить по косогору
гордости бы нам немного пан Тадеуш
эх - да где уж

Скользко под ногами нет опасней
северного этого суглинка
черная косынка
на краю оврага
да луна за облаками
вспыхнет и погаснет
- погоди куда ты -
нежных губ рубец продолговатый
обдающий жаром за три шага

Польша польша месть святая
вечная присуха и обида
завтра выйдешь?
завтра выйду
завтра вынесут меня из дома
и положат на телегу у сарая
оттого и эта ночь сырая
и такая на сердце истома
- погоди не надо больше
мягкие твои сестренка брови
жесткие твои солдатик брови
маки маки красные до крови
маки на зеленом поле

* * *

Полуполоманная судьба
еще что-то показывает, как телик
даренный, - хоть и рябит, как вода,
если смотришь вниз, а не на тот берег.

Это не Дант, а страх говорит,
не Вергилий, а тот же страх заклятый,
ибо то же, что нам отбивает ритм,
отбивает носы у статуй.

Всякая вещь хороша, пока нова,
она мудренее старой,
без конца вываривающей навар
из уже не дающей навара

кости. Вещь отказывается вещать
и переходит в разряд штуковин,
которые не стоит включать
ни в сеть, ни в список местных диковин.

* * *

A если заскучаешь, позвони.
Пусть дрогнут кольца маленькой змеи
И разожмутся. Со второй попытки
Пространства плач послышится в трубе,
И вот - мой голос явится к тебе,
Как гость ночной к доверчивой спиритке.

Не прекословь ему, закрой глаза.
То, что ты слышишь, чистая слеза,
Родившаяся в кубе перегонном.
Се эликсир, ему же имя дух;
А телефон отцеживает мух
И связывает слух с другим эоном.

Так слышно хорошо и далеко,
Что не понять, с каких ты облаков
Звучишь, и сам я - из какой котельной.
Но если потихоньку закурю,
Ты догадаешься: я в том краю,
Где воздух и огонь живут отдельно.

Человека, который изобрел носовой платок,
Умертвили злодеи. Умертвили его не за то,
Что он изобрел. Но еще почему-то страшнее,
Что убили не просто какого-то короля,
Но того, чьим стараниям благодаря
(Значит, можно сказать, что он жил и погиб не зря)
Мы чихаем и плачем нежнее.

Тут Шекспир не додумал какой-то важной строки.
Если всех изобретающих носовые платки,
А также всех роняющих и теряющих носовые платки,
Умертвлять с гримасой неандертальца,
То никто не станет уже облегчать носов
И придумывать названия парусов,
А все станут, наоборот, ходить без трусов
И сморкаться посредством пальца.

Может быть, все к тому и идет. Посмотри на экран.
Левый кран прикрути. Или вовсе заткни этот кран.
Лучше в ванну заляжем.
Удивляюсь, откудова столько взялось сволочей,
Что придумали столько полезных вокруг мелочей,
Что не знаешь, которая кнопка и номер тут чей,
И каким вытираться пейзажем.

Человека, который изобрел носовой платок,
Зарубили враги. Он уже не пойдет на каток,
Потому что растаяло время.
Есть в Аббатстве Вестминстерском скорбный один уголок.
Можно встать над могилой его и сказать монолог.
Завяжи узелок, мой дружок, завяжи узелок,
Не стесняясь, один перед всеми.

Ты меня жалеешь я знаю
оглядываешь мою хибару
развороченный кратер постели
лунные моря пыли
и говоришь: да уж
без женской-то руки плохо

Жалеешь но не знаешь
что когда ночью все утихнет
когда земля перевернется
как лодка кверху килем
и замигает фонарик
над дальним причалом

женская рука прилетает
прозрачная и голубая
барражирует вокруг этажерки
пикирует на белый квадратик
фотографии упавшей на пол
как карта кверху рубашкой

и как голубка воркует
хватает тряпку бросает
вздыхает и бормочет
Чтоб эту снять паутину
тут нужна не женская рука, а мужская
да с плоскогубцами...

У мельниковой дочки
        болит голова
Колеса не стучите
        она умерла

Звезды уходят переодеваться
и пересчитывать чаевые
луна в целлофановый мешок
собирает программки и огрызки
из пожарной части напротив
выезжает пожарная машина
и полиция устремляется в погоню
за похитителем Кассиопеи

И вместе с тенями ночи
женская рука исчезает
легка на чьем-то помине
оставив лишь вой сирены
да серые плоскогубцы
висящие стиснув зубы
на клоке паутины

УОЛЛЕС СТИВЕНС,
или
О НАЗНАЧЕНИИ ПОЭТА
НА ДОЛЖНОСТЬ ВИЦЕ-ПРЕЗИДЕНТА
СТРАХОВОЙ КОМПАНИИ

Стихи не дают гарантии. Чаттертон,
спотыкаясь, возвращается к себе на чердак,
пишет записку и глотает гадость. Эдгар
кое-как выколачивает четвертак за строку.
Он уже отразил про Ворону и Сыр,
на очереди Журавль, и Синица в уме.
Пушкин записывает в столбик на черновике
долги, как зашифрованные стихи.
С каждым месяцем эта поэма растет.
Один едет торговать в Африку, другой
покупает по случаю в Ростове пальто.
Вот такая компания. Назовите ее
компанией страхования жизни - почему бы и нет?
Судья спрашивает: Кто вас назначил?
Поэт скромно, но твердо отвечает: Совет директоров.
Компания славная: Гете, принцесса Бадрульбадур
и г-н Стивенс. Гарантии на случай пожара, войны
и светопреломления. Ничего страшного нет.
Ибо в каждой крупице инея уже навсегда
мыслит глазной хрусталик. Снежная пыль
медленно осыпается с вершины сосны.
Пальма на краю света ждет ответа,
как соловей лета.

Гумилев с Мандельштамом, как лев с антилопой,
прогуливаются по Летнему саду, по Серебряному веку.
На скамье Труффальдино шушукается с Пенелопой,
из-за Зимней канавки доносится кукареку.

Скоро, скоро, видать, розовоперстая жахнет,
скоро Святой Гавриил с патрулем нагрянет.
Скромная тучка на горизонте темнеет, и пахнет
жареным, хоть пока в ней огня нет.

Гумилев, сняв фуражку, крестится на колокольню,
голова его похожа на сжатую ниву.
Мандельштама одолевает какой-то хронический дольник,
он мычит, глядя в сужающуюся перспективу

аллеи - где, вдали алея,
видится что-то, еще видимое в радужном свете,
что-то такое невинное, чего и Блейк не наблеял...
Но уже Петр обернулся, и вскрикнул петел.

Жизнь открывается снова на тыща пятьсот
девяносто третьем годе. Сэр Уолтер Роли
пишет из Тауэра отчаянное письмо
"От Океана к Цинтии". С воли
доходят верные слухи, что сэру секир башка,
какие бы он ни примеривал роли - от пастушка
до Леандра, потерявшего берег из виду.
В то же время, но в другом заведении, Томасу Киду
очень и очень не советуют выгораживать своего дружка.
И, косясь на железки, испуганный драмодел
закладывает другого, а именно Кристофора
Марло (тоже драмодела), который
не столько сам по себе интересует секретный отдел,
сколько то, что имеет он показать
об атеизме сказанного Уолтера Роли
и его гнусном влиянии на умы.
Той порой Марло прячется от чумы
в доме Томаса Вальсингама (вот именно!) в Кенте.
Что он там сочиняет в последний раз,
неизвестно, но выходит ему приказ
прибыть в Лондон, где ударом кинжала в глаз
он убит. Потужив о двойном агенте
лорда Берли и Феба, друзья дописывают последний акт
"Дидоны" и историю о Леандре.
Чума то уходит, то возвращается, как
придурковатый слуга, и театры
то открываются, то закрываются на неопределенный срок,
и Шекспир, рано утром поскользнувшись на льду,
едва не разбивает голову, которой пока невдомек,
какими словами горбун соблазнит вдову,
но он знает, что такие слова должны найтись,
и он находит их в тот самый миг,
как летящий с Ламанша незримый бриз
оживляет, как куклу, уснувший бриг.

I

АВТОР УГОВАРИВАЕТ БОЭЦИЯ НЕ ГРУСТИТЬ,
НО В КОНЦЕ КОНЦОВ САМ ПОДДАЕТСЯ ЕГО НАСТРОЕНИЮ

Чего же нам бояться, друг Боэций,
в виду возможной смены декораций -
нам, умыкавшим Девушек с Трапеций,
и побеждавшим персов, как Гораций,¹

нам, спорившим с Грозой и Ураганом
из-за какой-то чепухи в томате,
делившимся последним пеммиканом²
с последним Могиканом на Арбате,

нам, вкладывавшим Рака в руку Грека
и поздравлявших Эллина с Уловом,³
искавшим в Сараваке человека,
дружившего в Париже с Гумилевым,⁴

нам, видевшим во сне такие вещи,
что, будь твои тевтоны любопытны,⁵
они бы в нас вцепились, словно клещи,
стремясь понять... Боэций, друг мой ситный,

какая меланхолия, подумай,
когда мешок пшена лежит на полке,
и сам с усам, и у твоей подруги
глазища черные, как у двустволки,

и рифмы старые хрипят в упряжке,
как зимним трактом скачущие кони,
и что-то плещется еще в баклажке,
холодное, как ртуть на Оймяконе.

По первой, говоришь? Разлей по первой,
раз философией слабо согреться.⁶
Но, чур, не гнать. И вытри эти перлы.
О, нет, ты не боец, мой друг Боэций!

II

УТЕШЕНИЕ ФИЛОСОФИЕЙ.
КОРОЛЬ ОСТГОТОВ ТЕОДОРИХ ПРИЗЫВАЕТ БОЭЦИЯ
И МЕНЯЕТ ГНЕВ НА МИЛОСТЬ

Однажды король остготов
посмотрел в зеркало
и увидел там
короля вестготов.
Устрашенный, он созвал диван мудрецов,
но ни один не смог истолковать сего сна.
Тогда король вспомнил о философе Боэции,
брошенном в темницу и приговоренном
к смерти. Призванный к королю,
Боэций успешно истолковал сон,
так что король совершенно утешился
и простил философа.
(Тайна истолкования,
к сожалению, утрачена.)

III

ТАЙНА ИСТОЛКОВАНИЯ
(НОВОЕ О БОЭЦИИ)

Утраченная, к несчастью,
тайна истолкования
была, к счастью,
недавно новообретена.
Боэций сказал:
это значит, что ты, король остготов,
после смерти превратишься в короля вестготов,
а после смерти короля вестготов
снова превратишься в короля остготов,
а потом снова в короля вестготов,
а потом снова остготов,
вестготов, остготов,
вестготов, остготов,
и так до посинения. То есть, философ
не сказал: до посинения, а сказал:
до скончания веков.
Король совершенно утешился
и простил Боэция
(как я уже, кажется, упоминал).
Боэций женился и умер,
окруженный почетом.⁷

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Какого Горация имеет в виду автор, не вполне понятно. Если Горация Флакка, то он, как известно из его собственных стихов, бежал с поля боя, бросив копье и щит.

2 Пеммикан, согласно словарю, сухая рыба. По-русски, вобла.

3 По-видимому, намек на трудности введения христианства на Руси (рак √ символ попятного стремления к язычеству).

4 Возможно, полковник Черторыцкий, бывший губернатором Саравака в 1925√1929 годах. Дружил ли он с Гумилевым, неизвестно.

5 Не тевтоны, а остготы.

6 Температура замерзания ртути минус 39, спирта минус 112 градусов. Температура замерзания философии до сих пор не установлена.

7 Согласно позднейшей средневековой легенде, пересказанной Гете, философ умер на пожалованном ему Теодорихом Западно-восточном диване.