ВОДОЛЕЙ

Никогда ни о чём не жалей –
Никогда ничего не изменится.
Лей слезу, голубой водолей,
На голодную зимнюю мельницу.

Я, твоя лунатичная дочь,
Буду в поле позёмку толочь,
Буду вьюгу месить привокзальную.
Пролегла пешеходная ночь
Через всю мою жизнь поминальную.

В мимоходной толпе облаков
Встречу лица друзей и врагов,
И, потоком сознанья подхвачена,
Я под легкие звоны подков,
И под клёкоты колоколов,
И под всхлипы души околпаченной

Обойду все родные места
От бакинской лозы до креста
На лесистой московской окраине.
Наша память о жизни – мечта,
Наша память о смерти – раскаянье.

1978

* * *

В этом доме, где дух кофейный,
И гитара висит в чехле,
Где под лампой альбом семейный
На отдельном лежит столе, –

Я не гостья и не хозяйка,
Не прислуга и не родня,
Не захожая попрошайка –
Просто бабочка у огня.

После жизни той, предыдущей,
От которой сошла и тень,
Мне блаженной судьбой отпущен
Целый век, умещённый в день, –

Прокути его на поляне
Средь кузнечиков и шмелей!
Но дрожу на синем сафьяне, –
Неужели здесь веселей?

Для того ль судьбой бестолковой
Пепел в бабочку превращён?
День июльский – век мотыльковый, –
Боже мой, догорает он!

Светит лампа, сафьян лоснится...
Чьи хотела припомнить лица?
Или, думала, как-нибудь
Белым крылышком хоть страницу
Я сумею перевернуть?

1975

* * *

Вертит молнию, как ручку,
Вечер, и заводит он
(Как бывало, дед в получку)
Свой старинный граммофон.

На столе – гостинец деда –
Пряничный медовый конь:
– Ешь, да слушай, непоседа,
Ешь и музыки не тронь!

Как цветок, труба раскрыта,
Под столом собака спит, –
Из простых картинок быта
Наша память состоит.

... Движешь палец безымянный
По стеклу, как в полусне,
Так протёр в тот день туманный
Дедушка своё пенсне.

Граммофон поёт всё то же...
Яркой молнией из тьмы
Вырван тополь, и прохожий,
И собака у тюрьмы.

1975

* * *

Там цвели вдоль моря олеандры,
Розовая тень ушла в песок,
Ударяли голосом Кассандры
Волны в парапет наискосок.
Не она ли грозно прорицала,
Что взойдёт кровавая звезда
И на север тронутся с вокзала
Зарешеченные поезда,
Что в одном из них уйдёт в потёмки,
В шахту, в мерзлоту, за Енисей
Инженер по нефтеперегонке –
Дядя твой, курчавый Елисей,
И что брат от брата отречётся:
С проработки твой отец вернётся,
Повернёт в двух скважинах ключи, –
И альбом семейный захлебнётся
Керосином в кафельной печи,
Что бутылку из-под керосина
Бабушка к груди своей прижмёт,
Как бы убаюкивая сына,
И протяжно-влажно запоёт...

1976

* * *

Мой отец – военный врач,
Грудь изранена.
Но играй ему, скрипач,
Плач Израиля!
Он за музыку, как пульс,
Нитевидную,
Отдал пенсию, клянусь,
Инвалидную.
Он, как видишь, не ловкач –
Орден к ордену,
Но играй ему, скрипач,
Не про родину.
Бредит он вторую ночь
Печью газовой,
– Не пишись еврейкой, дочь, –
Мне наказывал.
Ах, играй, скрипач, играй!
За победою
Пусть ему приснится край
Заповеданный!
За него ль он отдал жизнь
Злую, милую?
Доиграй и помолись
Над могилою.

1975

* * *

Сколько вольной и нищенской силы
В августовском надгробном саду.
Навещаю чужие могилы,
До своих всё никак не дойду.

Всё никак не найду я развилки,
Где отец мой и сын мой лежат,
И в поросшей землёю бутылке
Позапрошлые астры дрожат.

А сегодня сошлюсь и на слякоть...
Не бываю у кровных могил,
Потому что ни думать, ни плакать
Мне они не оставили сил.

1975

* * *

Средь мёртвой тишины
Мне ветер напевал:
Не выйти из войны
Тому, кто воевал!

Среди кромешной тьмы
Бездомный ветер пел:
Не выйти из тюрьмы
Тому, кто в ней сидел!

Оглохла. Но стервец
Допел своё вдали:
Не жди! Скорей мертвец
Воспрянет из земли!

1975

* * *

Хоть кое-где и пахнет смутой
В продутой пламенем стране,
Живём сегодняшней минутой
И вспоминаем о войне.

И молодых для назиданья,
А вместе с ними и родню
Из дома Бракосочетанья
Гоняют к Вечному огню.

Огонь – как будто кровь из кубка,
А смысл ничтожен и глубок:
Напейся, белая голубка,
Напейся, черный голубок!

Божественен пред этой лептой
Любой языческий обряд,
Такси в цветах, шарах и лентах
На Красной площади стоят.

Порою вдовые старухи
И тут вздохнут по простоте,
А внуки глухи, внуки глухи
И вся отрада – в глухоте.

1975

* * *

Уже ни в какую палату
Зазря попадать не хочу
И тридцать вторую сонату
Весь день про себя бормочу.

Всё слышу я как бы сквозь воду:
Будильник и шум из окна,
И что-то ещё про свободу,
Которая мне не нужна.

Но дерзко оглохшего уха
Касается чья-то рука,
Мол, всё понимаешь, старуха,
А хочешь свалять дурака!

Склоняюсь над чашкою кофе,
Чтоб впрямь за глухую сочли
И весть о грядущей Голгофе
В глазах у меня не прочли.

1975

* * *

Ах ты, муза моя, изуверка,
Мучь меня, но не плачь надо мной.
Что с того, что станок Гутенберга
Не для нас, дорогая, с тобой?

По рукам я пустила тетрадки, –
Скоро будешь меня отпевать,
Потому что при чётком порядке
Справедливости не миновать.

На свободу отпущено слово!
И как раб, получивший коня,
Убивает владельца былого,
Это слово прикончит меня.

1975

ПРОПАЖА РУКОПИСИ

1.

Ночь в свободном окне,
И торжественно бел,
То ли ангел ко мне,
То ли голубь влетел:
– Раз пошло, не робей!
– Раз пошло, отдаю
Струны лиры моей
На решётку мою.
Одиночка – и всё ж
Не из тех я сестёр,
Что без крику – под нож,
Без слезы – на костёр.
Буду, как ни ряди,
Поневоле храбра, –
Раздвигаю в груди
Я два левых ребра.
– Видишь, тикает страх,
Страх мой гол, как сокол:
В чьих железных руках
То, что прятала в стол?

2.

Ночь в случайном окне,
И торжественно зла
То ль ворона ко мне,
То ли ведьма вошла.
Между рёбер – дыра,
А на чёрной метле
То, что позавчера
Не нашла я в столе.

"Вот писанье твоё!
Или жизнь не мила?
Как красиво враньё
Ты своё нарекла!
Так и я не навру
Воронятам своим,
Полезай-ка в дыру,
Будешь сердцем моим.

Пей-гуляй,
Пей-играй,
Что тебе распятый край –
Этот русский каравай,
Кровью вымощенный рай?!"
"В небе – гроздь,
В горле – кость,
Да в моей ладони – гвоздь,
Это боль моя насквозь –
Жизнь не вместе и не врозь!"

1975

* * *

Ни красы божественной,
Ни бесовских чар, –
У меня наследственный
Плакальщицы дар.

Лилия не вправлена
В локон завитой,
А душа отравлена
Кровью пролитой.

Воля и насилие
Пили заодно
Из бурбонской лилии
Алое вино,

Пулей делу правому
Пролагая путь,
И орлу двуглавому
Прострелили грудь.

Тронула я пёрышко
Левого крыла,
Ах, как эта кровушка
Руку обожгла.

Об орле и лилии
Мне ль сейчас страдать,
Правнучке Рахилевой
Есть над чем рыдать.

Но слезою горнею
Плачет вечный Сын,
Не едино горе ли,
Если Бог един!

1975

* * *

Там, где из оленьей шкуры
Чум над Хатангой-рекой,
А иной архитектуры
И не видно никакой,

Там, где посредине крыши
Есть дыра, под ней – труба,
Где времянка жаром дышит,
Угасанием – судьба,

Там, где люди верят свято
В наступление утра,
Где беременна от брата
Плосколицая сестра,

Там, где ездят на собачках,
Где метель своё мела,
Я – мерзлячка из мерзлячек,
Тоже некогда была,

И в московскую шубейку
Завернувшись кое-как, –
Поскорей, ах, поскорей-ка!
Умоляла я собак.

А зачем я затесалась,
И сама я не пойму,
В эту жгучую, как жалость,
Круглосуточную тьму.

Снег летел, летели санки.
Трубку длинную во рту,
Как худые ангасанки,
Я держала на лету,

Это всё, чему успела
Научиться я у них,
А какая жизнь скрипела,
Да и как надежда тлела
В этих чумах кочевых!

1975

* * *

На земле таёжной, на острожной,
Где петляет речка Итанца,
И желтеет знак автодорожный,
Неподвижной мысли нет конца:

Колокольчик на коровьей вые
Звякнул и пронзительно затих –
То ли мёртвых вспомнили живые,
То ль жалеют мёртвые живых.

Костерок прерывисто дымится,
Чертит контуры безвестных лиц...
Лучше быть убитой, чем убийцей,
А поди-ка расспроси убийц!..

Кто ты, путник, и зачем ты рядом,
Почему целуешь мне ладонь
И глядишь непостижимым взглядом
На неровно дышащий огонь?..

1975

* * *

На стене живёт кукушка –
Ни дурна, ни хороша, –
Ясновидица-игрушка,
Заведённая душа.

Ей пророчествовать стыдно,
Знает горюшко своё, –
Только то, что очевидно,
Прёт из горлышка её.

Я – сестра её родная
(Хоть хочу и пить, и есть),
Целый день, как заводная,
Подтверждаю то, что есть.

1976

* * *

Колокола звонят, и белки рыжие
Раскачивают тоненькую ель,
И этот сон, который не увижу я –
Эдемский хмель и вольную свирель.

Под звонким тленом подмосковной улицы
Я буду так смиренно угасать,
Что назовёт меня и дурень умницей
И наклонится надо мною мать.

1977

* * *

У ивы плакучей
Есть свой говорок:
Чем хуже – тем лучше,
Отчаянье впрок.

У зимней рябины
Присловье своё:
Чем горше кручины,
Тем слаще житьё.

На них я ссылаюсь,
Ночуя во рву:
Чем больше я маюсь,
Тем дольше живу.

1976

* * *

Фонарь погас, а Слово не погасло,
За Книгой незаметно рассвело.
Протри, рассвет, оконное стекло,
Подлей в лампаду солнечного масла!

Ты посмотри, мне снова повезло!
Есть крыша у меня, Исход и Числа,
Пушистой вербой кресло проросло,
И мышь давным-давно своё догрызла.

И дерево добра и зла, увы,
Ты помнишь, не избегло листопада,
И я горела в пламени листвы
И догореть боялась, как лампада.

И вот сижу за Книгой у стола,
Шуршат страницы, верба и зола...
Я жизнь перебираю бестолково.
Фонарь погас, погасли зеркала,
И лист погас. Но не погасло Слово.

1976

* * *

Туго перекручена
Жизненная нить, –
С детства я приучена
Прощения просить.

Стала жизнь верёвкою,
Хлещет, свищет жизнь,
Назовись воровкою,
Покайся, повинись!

Назовись убийцею,
Помилованья жди!
А за лёгкой птицею
Летят, летят дожди.

Это сны летучие,
Это снятся сны,
Что других не мучаю,
И нет на мне вины.

1976

СИРЕНЫ

Всё было в хаосе,
Всё было, как сейчас,
На мокром парусе
Горел закатный час,

Сирены плакали
О собственной судьбе,
А цепи звякали,
Противясь ворожбе.

И это пение
Среди подводных скал
Один из гениев
Превратно толковал.

О разум праведный,
Ты видишь всё, как есть,
Судьбе злопамятной
Грехов моих не счесть,

Но я ль бесовствую,
Когда, дыша в воде,
О горе собственном
Чужой пою беде?

1975

* * *

Течёт луна струёю ртутной
Сюда, в крапивную парчу,
Мне в этой яме так уютно,
Что я и помнить не хочу,

Как в давней давности, бывало,
В дому, где пили мы вино,
Пух вылетал из одеяла
В венецианское окно.

Что улетало с белым пухом,
Того мне глина не вернёт.
Лежу и слышу влажным ухом,
Как дышит под землёю крот,

Как муравей и муравьиха
Спят на песчиночке одной,
А привередливое лихо
Обходит яму стороной.

1976

* * *

Легкий, ласковый, лукавый
День на улице стоит.
Боже правый. Боже правый,
Он с тобою говорит
На наречье птиц прилетных
И на свисте поездов,
И на шелесте холодных
Вод, восставших изо льдов,
И на блеянье овечьем,
Торопящемся к реке, –
Только не на человечьем,
Не на этом языке.

1976

* * *

Есть и солнце на террасе,
И плетёный есть лежак,
И мечтать о смертном часе
Мне не хочется никак.

Случай выдался удобный –
Много окон и дверей, –
Залетай, четырёхстопный
Легкомысленный хорей.

Музы ласковый наперсник
И ревнивый музыкант,
Ты – я помню – свеж, как персик,
И концертный носишь бант.

Термос импортный откроем
И за чаем – долго ль нам –
Косточки мы перемоем
Видным ямбам и друзьям.

Но о нём, о нём – ни слова,
Догадаешься о ком!
Что-то сердце нездорово,
Что-то веет холодком.

1976

* * *

Ленивая, беглая ласка...
И вот говорим, говорим,
И только о том, что развязка
Настала, сказать не хотим.

И память, увы, не способна
Истлевшему счастью помочь,
А мы вспоминаем подробно
Знакомство и первую ночь,

Безбытные годы крутые,
Гостиницы и поезда,
И даже слова золотые,
Что эта любовь навсегда.

Опомнись, не надо казниться!
Я первая заговорю
О том, что любовь – не должница,
И дверь за тобой затворю.

1976

* * *

Всеобщие волны катились,
Всеобщее время неслось,
Но вольные мысли ютились
В умах, существующих врозь.

В сожительстве нету свободы,
И намертво я поняла,
Что даже соборные своды
Не души роднят, а тела.

1976

* * *

Лишь окунёшься – выцветает
Мир необъятной синевы.
Венок твой из морской травы
И никогда не высыхает.

Ты плачешь только под водой,
Чтоб даже небо позабыло,
Кому провидческой бедой
Косые очи опалило.

Кричишь, что близится конец, –
Из-под воды не слышен голос.
Но как попал в морской венец
Кассандры золотистый волос?

1976

* * *

И вот опять в оцепененье
К оцепенелому пруду
Сквозь шум людской и птичье пенье
По летней улице иду.

Иду я с мыслью некрасивой.
Или во всем повинен он –
Русалочьеволосой ивы
Тайнопрельщающий наклон?

Для нас и явное – загадка,
А тайный жребий кто поймёт?
Воды тяжёлая подкладка
Пусть плотно тело обоймёт!

Пусть задохнусь я в тине праздной...
Но всё – напрасные труды, –
Умру, но с думой неотвязной
Душа восстанет из воды.

1976

* * *

Н.Морозовой

И пробил час, и сердце опустело,
И совершенна эта пустота,
В ней всё живёт, не ведая предела:
И облако жасминного куста,

И трав цветущих жёлтые махалки
Над железнодорожным полотном,
И лёгких пчёл таинственные прялки,
И звон медовый на пригорке том,

И голос птицы из небесной кущи,
И разветвлённой молнии побег,
И человек откуда-то идущий,
Куда-то уходящий человек.

Не спорь со мной, что сердце не кумирня,
Там сжёг себя последний мой кумир.
Всё меньше я сама, и всё обширней
Святая пустота и Божий мир.

1976

* * *

Пришла пора желанного покоя:
И ясен день, и безмятежен сон,
И всё, к чему ни прикоснусь рукою,
С недавних откликается времён.

И в уличной толпе я не робею,
Но отчего ж вечернею порой
Лишь та звезда, что светит всех слабее,
Мне кажется единственной сестрой?

1976

* * *

Белая столица,
Зимняя тетрадь.
Помоги, синица,
Перезимовать.

Не долби замазку,
Залетай ко мне, –
Я такую сказку
Помню о весне!

Испекла я сдобу
С корочкой такой,
Что куда сугробу
С кромкой золотой!

Мне кого-то нужно
Завтраком кормить,
Мне кому-то нужно
Сказку говорить:

Жил да был... а впрочем,
Впрочем – ерунда,
Зря мы сердце точим,
Память – как вода.

Вспоминать развязку –
Это падать с ног,
Не долби замазку,
Это не пирог.

1977

* * *

Душу соблазны изъели.
Штопаю жизнь и, поверь,
Благословляю недели
Мелких, житейских потерь.

Сердце – какая досада! –
Поняло только сейчас:
Жить дуновением надо,
Вечность держать про запас.

Ради блаженнейшей доли –
Недолгового труда –
Я обойдусь и без соли,
Были бы хлеб и вода.

1977

* * *

Нищает дух не от того ли,
Что мы иной желаем доли,

Что жизнью вечно не сыта
Ночная хищница – мечта?

Прикинувшись звездой заветной,
С пути сбивая незаметно,

Высасывая свет из нас,
Горит её совиный глаз,

И под недвижным жёлтым глазом
Мы медленно теряем разум

И, чувствуя блаженный страх,
Трепещем в розовых когтях.

1977

* * *

В столивневый июль,
В число десятое,
Продёрнута сквозь нуль
Тоска завзятая,

Продёрнут длинный дождь
В ушко игольное,
И в тонких пальцах дрожь
Невольная.

И как мне совладать
С такими пальцами?
И что мне вышивать,
Склонясь над пяльцами, –

Над кругом бытия,
Где вся материя –
Из слов и забытья
И суеверия?

1977

* * *

Про огонь и дерево,
Про зерно и путь
Говорим затейливо,
А не как-нибудь.

Дерзкие от робости,
Призракам кадим,
В зримые подробности
Призраки рядим.

Муза-бесприданница,
Как мне дальше быть? –
Мне без камня на сердце
Часу не прожить!

Сделать бы усилие,
Попытать судьбу,
В руки взять, как лилию,
Медную трубу,

Музыку болотную
Выдуть из груди
И нащупать плотную
Почву впереди.

1977

* * *

Уже не думаю о Праве,
Не жду хороших новостей –
Я приготовилась к расправе
Над бледной Музою моей.

Она ещё не в списке узниц
И рук не держит за спиной,
Бредя Москвой по грядкам улиц,
Где снег лежит, как перегной.

Столица дремлет под огромной
Пожухлой облачной ботвой.
Ещё не поднят шум погромный
Охотнорядскою братвой,

И Муза говорит покуда
На достоевском языке,
И брат Иванушка-Иуда
Ещё не подошел к щеке –

Серебряного поцелуя
Ещё он Музе не нанёс,
Ещё в России Алилуйя
Кровавых не глотает слёз.

1977

* * *

Памяти Е.Гинзбург

Ты поживи с моё, – сказало море.
Ты повидай с моё, – сказало небо.
Ты испытай с моё, – земля сказала.

И я забыла собственное горе,
И возлюбила слово больше хлеба,
И перед миром на колени стала.

1977

* * *

Ветер дует и свет задувает,
Задувает и сердце моё,
Но не верьте мне, так не бывает!
Это нас, как табак, набивает
Время в трубку и курит её,

И выкуривает из таможни
В синий воздух родных и друзей.
С каждым часом на сердце тревожней,
С каждым разом мне всё невозможней
Дожидаться минуты своей.

Ветер дует и речь задувает...
Но не верьте мне, так не бывает,
Я порю несусветную чушь!
Это время, куря, затевает
Мировую миграцию душ.

1977

САМОУБИЙЦА

Весь город был как на ладони.
С пятнадцатого этажа
Он виден был, как на иконе
Видна сквозь трещину душа.

Но так ли думала жилица,
Руками плечи обхватив,
Когда со страхом наклониться
Смотрела в городской обрыв?

Что в голове её вертелось?
Что было живо, что мертво?
Поскольку многого хотелось,
Ей не хотелось ничего.

Вот и сегодня для порядка
Надела шляпу и пальто...
Но это домысел, догадка, –
Ни я не знаю, и никто,

Пошто окно высотной башни
Вдруг выплеснуло, всю до дна,
Судьбу из ёмкости домашней
Туда, где город и весна.

1977

* * *

Поздний ангел (мой курсив)
Был в тот вечер некрасив:
Кудри странно развились
И глаза смотрели вниз,
На щеках – мешки от слёз,
Ветку вербы он принёс.
Мыслью тайною горя,
Так сказал он, говоря:
"Грешница!" (его курсив), –
"Всех обидчиков простив,
Предоставь судьбу судьбе,
Верба – это знак тебе".

1977

* * *

Мы друг с другом связали судьбу, но она
Развязала такое,
Что не вздрогнуть, не вскрикнуть, не всхлипнуть со сна,
Не нащупать щекою
На соседней подушке колючей щеки,
не услышать дыханья!...
Светит солнце, и пыли ночной мотыльки
В жёлтом вихре сиянья.
Мне бы вздрогнуть и выплакать имя твоё
Хоть бы дьявольской силе!
Но бесслёзнее солнца моё забытьё
И беззвучнее пыли.

1977

ПОВТОРНИК

В нашем городе каспийском,
Не замеченный толпой,
Для себя с немалым риском
Жил и действовал слепой.

Перед ним была бумага,
А в руке была игла,
И смертельная отвага
У него в груди была.

Был концлагерь на Востоке,
А на Западе – война,
Перещупывал он строки
Возле тёмного окна.

Мир земной и мир надземный
Вновь осмысливал старик –
Поэтапно, потюремно
Вёл он тайный временник.

Но однажды, на рассвете,
Вновь слепого увели,
И сожгли страницы эти,
Но потомки их прочли,

Потому что было Слово,
И в воздушную тетрадь
Он иголкою еловой
Приспособился писать.

1977

МАГДАЛИНА ПЕЛА:

Я к тому добра,
Кто не мной утешен,
Я тому сестра,
Кто премного грешен.
Заповеди чту,
Избегаю правил.
Я ль не дочь Тому,
Кто нам крест оставил?"...

Пахло от окна
На дворе московском
Горечью вина
И горящим воском,
Кудри на плечах
Золотили тело,
При одних свечах
Магдалина пела.

1977

КАМЕНЬ

Неизвестна твоя могила,
Может быть, это – целый свет.
В первом  К а м н е  такая сила,
Что последнего камня нет.

Только море, песок и тучи,
Только звёзды и семена,
Да на проволоке колючей
Музыкальные письмена.

Только музыки русской вера,
Только пчёл золотой псалтырь...
У задумчивого Гомера
Опрометчивый поводырь.

1977

* * *

К.Лозовской

Какие длинные
Дороги у земли, –
По синей линии
Уходят журавли.

Какие жёлтые
Настали холода!
Но, твари тёртые,
Мы знаем, что куда.

Но, люди битые,
Мы знаем, что почём, –
Псалмы Давидовы
Мы снова перечтём.

Но стражи здешние
Не отворят тюрьму, –
Мы – люди грешные
И знаем, что к чему.

1977

РУФЬ

Следует долг за любовью,
Но сэкономлю слова, –
Твёрдо идёт за свекровью
Руфь, молодая вдова.

Сладко ль идти на чужбину,
Знает лишь Бог да она,
Бьются пожитки о спину,
Ноет плечо и спина,

И образуется ранка –
Груб сыромятный ремень,
Смуглая моавитянка
Жарит на ужин ячмень.

А за спиною – кумиры
И дорогая родня.
Но милосердием мирры
Пахнет зерно ячменя.

До Вифлеема не близко,
Нет при дороге воды, –
Горсточка зёрен да искра –
Искра грядущей звезды...

1977

* * *

И всё это было,
И всё повторилось опять:
Ты пальцами взбила
Седую, но мягкую прядь.

Но, в зеркало глядя,
Ты видишь отчётливо в нём
Не белые пряди,
А облако с жёлтым огнём,

И бабочек блики,
И череп электроузла,
И поле клубники,
К которой заря приросла,

Густые задворки,
И важный куриный насест,
И церковь на горке,
И в облако впаянный крест,

И даже могилу,
Где трудно поэту не спать...
И всё это было,
И всё повторится опять.

1977

* * *

Затвердел воздушный пласт,
И почти немыслим вдох.
– Потеряешь – Бог подаст,
Задохнёшься – примет Бог.

Этот в сердце разнобой
Не конец, а перерыв! –
Это я сама с собой
Говорю, окно раскрыв.

Наверху стоит январь,
А июль стоит внизу,
Воздух, чёрствый, как сухарь,
И сегодня разгрызу!

Липа выдох мой вдохнёт,
Превратит в медовый дым,
Друг воспомнит и придёт –
Был бы цел и невредим!

Сладко выспится отец,
Руки мёртвые скрестив, –
Даже это не конец,
Даже это перерыв.

1978

* * *

Над ореховою рамой
Света жёлтого пучок,
А в стекле чернеет яма –
Мой коричневый зрачок.

Мне в него смотреть не надо
Ни в какие времена,
Там – от рая и до ада –
Вся судьба погребена.

Свален в кучу мир наружный
Люди, звезды, города,
Обескровленная дружба,
Обветшалая вражда.

1978

* * *

Такое время на земле,
Как будто нет небес,
А протекающий насквозь
Брезентовый навес.

И чудаки перевелись,
На смену чудакам
Пришли такие в эту жизнь,
Чтоб всё прибрать к рукам.

Они пришли, пробив гробы,
И свежий перегной,
И муравейников горбы
Под северной сосной,

И вставили в мою гортань
Берцовую свирель.
Погода – гниль, и дело – дрянь,
И в март попёр апрель.

Неужто мира часовщик
Направил стрелки вспять?
...Как много снов, как много книг,
Как трудно всё поднять!

1978

* * *

Возьми меня, Господи, вместо него,
А его на земле оставь!
Я – легкомысленное существо,
И Ты меня в ад отправь.

Пускай он ещё поживёт на земле,
Пускай попытает судьбу!
Мне легче купаться в кипящей смоле,
Чем выть на его гробу.

Молю Тебя, Господи, слезно молю!
Останови мою кровь
Хотя бы за то, что его люблю
Сильней, чем твою любовь.

1978

* * *

Вам, друзья мои, вам, дорогие,
Улыбаюсь сквозь слёзы вослед:
Вы не бойтесь, друзья, ностальгии –
Есть Исход, эмиграции нет!

Приближаясь к последнему праву
Под землёй о земле тосковать,
Больше я никакую державу
Не посмею чужбиной назвать.

Можно ль ждать приглашения к казни
И не рваться в спасительный лаз?!
Нет порыва во мне безобразней,
Чем, прощаясь, оплакивать вас.

1978

* * *

К чему упрочивать нам случай?
Запомни только руки.
Лишь море зыбкое живуче
Да папоротник хрупкий,

Лишь взоры беглые понятны
Да полумрак пятнистый,
Да белые на небе пятна
Над почвой каменистой.

Все близкие – едва знакомы.
Запомни только имя!
Ещё мы встретимся, ещё мы
Успеем стать чужими...

1978

* * *

Есть у меня лампада,
И дерево, и Русь,
Где я живу, как надо,
И мыслить не берусь.

Кусочек мирозданья
Пылает с двух сторон,
По краскам угасанья
Я вижу – это клён.

А как на ладан дышит
Страна во цвете лет,
Увидит и опишет
Эпический поэт

И подтолкнёт страдальца
И жертву к алтарю.
А я на всё сквозь пальцы
Или сквозь сон смотрю...

1978

* * *

Бреду в никчемушнем наряде я
Вдоль длинной заборной доски –
Отчаянья первая стадия,
Последняя степень тоски.

И шаль по канаве волочится,
Цепляет солому и тьму,
И больше мне плакать не хочется,
И не над чем и ни к чему.

Всё то, что болело, отмучилось,
Застыло под левым плечом.
Молитва – и та улетучилась,
Молиться кому и о чём?

В затылок мне дышит прошедшее,
Пусть дышит – я не обернусь,
А тронет – так я сумасшедшею,
Нет, мёртвою я притворюсь!

1978

* * *

Этот город – арестантская одёвка,
Полосатый и застиранный мешок,
В нём давно себя не чувствую неловко,
Ничего не замышляю поперёк,

Ни к чему мне и свирепая усталость
И воинственная русская вина...
Что с того, что я надолго задержалась,
Что с того, что эта улица темна?

Провод голый ухватить рукою голой –
Неужели вспыхнет света полоса?
Я понизила, а ты возвысил голос,
Я зажмурилась, а ты открыл глаза.

Ангел мой, полуседой и бесноватый,
Ты зовёшь меня из мрака моего
В тот просвет, куда уходят все закаты
И откуда не приходит ничего.

Фосфорическая кошка ест из блюдца,
Единица придвигается к нулю...
Мне бы вздрогнуть, мне бы вскрикнуть и очнуться,
И проснуться – но давным-давно не сплю.

1978

ЖЕСТОКИЙ РОМАНС

С внуком тебе недосуг...
В пятницу, кончив работу,
Затосковала и вдруг
Давних больничных подруг
Ты обзвонила в субботу.

Слева разбросан пасьянс,
Справа в углу картотека –
Это жестокий романс
Тоталитарного века.

Путая правду и ложь,
Горя хлебнувшая лишку,
Ты ли его не поёшь,
Бабушка с детскою стрижкой?

Так душеломен мотив,
Что и не надо гитары.
Вся твоя память – архив,
Будущие мемуары.

Детство иль джокер идёт
В жизнь с опечатанным входом?
Год арестантский грядёт
За раскулаченным годом...

Мчит самогонной рекой
Мир за войною кровавой...
Сказка под левой рукой,
Быль прожитая – под правой.

В молодость – и не смотри!
Там, обнимая подушки,
Славно твои тридцать три
Мы отплясали в психушке.

Бредни – под левой рукой,
Правда – под правой рукою.
Твой благоверный с другой,
Да и залётный – с другою.

Чтоб удержаться от слёз,
Красишь ресницы и веки.
Ах, эти карты вразброс,
Ах, этот строй картотеки!

И под жестокий романс,
В день ослепительно летний
Ждёшь отчаёвничать нас
Свой юбилей полстолетний.

1978

* * *

Живу одна среди людей –
То ли ошибка, то ль осечка, –
И только в памяти твоей
Есть у меня ещё местечко.

Мне в памяти твоей тепло,
Там каждый мой поступок понят, –
Так снисходительно светло,
Так нежно только мёртвых помнят.

А может, эдак и верней –
Других встречать и расставаться,
И только в памяти твоей
Светиться и отогреваться.

1978

* * *

У нищих прошу подаянья,
Богатым сама подаю,
И входит второе дыханье
В охриплую глотку мою:

Подайте мне ваше терпенье
На паперти жизни стоять
И посохом щупать ступени
Земли, отступающей вспять!

Подайте мне дар беззащитный
Угадывать издалека
Дающих в толпе ненасытной, –
Да не оскудеет рука!

Подайте мне вашу беспечность
Не думать, не знать наперёд
И, кружку подставив под вечность,
Отведывать медленный мёд!

Бесчувственные к оплеухам
И милостивые к грехам,
Подайте, блаженные духом,
А я ненасытным подам!

1978

* * *

1.

Закатный августовский зной
Над местностью лесной.
Лиловы тени от листвы
На кровле жестяной.

Поверх повинной головы
И гордой головы
Идут по небу облака –
Румяные волхвы.

Они идут издалека,
А в чашечке цветка,
Как в жёлтой люльке лубяной,
Два белых мотылька,

Безмерна власть их надо мной –
Они слабей меня,
Две жертвы первого огня
По истеченью дня.

2.

В Переделкине пахнут липы
Лунатическим сном эпохи.
Что за прелесть – дверные скрипы!
Что за жалость – ночные вздохи!
Вновь пред слабостью оробею,
Это с самого детства длится –
Только тот, кто меня слабее,
Может мною распорядиться.

1978

* * *

Судьба пытала, брила наголо,
И ты жила сверх всяких сил, –
Лицо смеялось, песня плакала,
Народ руками разводил.

Ты, и поняв всю степень бедствия
Слыть полоумной иль чужой,
Не находила соответствия
Меж оболочкой и душой.

Но было и страшней мучение:
Ты всматривалась в зеркала
И подлинного отражения
Никак найти в них не могла.

Стекло лицо твоё коверкало,
И пела пустота в тиши,
Что кроме музыки нет зеркала
У человеческой души.

1978

* * *

Так абсурдно всё и так банально,
Хоть садись и формулу пиши,
Что обратно пропорциональна
Скорость тела скорости души.

Но уже нет сил остановиться,
Поразмыслить, вспомнить о былом, –
И опять в ничто ушла столица,
Опрокидываясь под крылом, –

Где квадраты с пахотною грязью?
Где лесов небуквенная вязь?
Подменяем мы воздушной связью
Нашу с небом жертвенную связь.

Чем стремительней, тем неподвижней:
Самолет летит – стоят века,
Облака стоят, как в мае вишни
И одновременно как снега,

И уже слезой не поперхнуться,
Не зажечь повинную свечу, –
Ах, как быстро наши связи рвутся,
Ах, как неподвижно я лечу!

Над толпой то ли снегов, то ль вишен
Толпы звёзд стоят, разжав персты.
Почему же среди них не вижу
Их меньшой Рождественской сестры?

1978

* * *

Как должно Божьим сиротам,
Не спорю я с судьбой, –
Ни с Каином, ни с Иродом
И ни сама с собой.

Но вот – не птичьим пением,
Не пеньем вешних вод,
А бешеным смирением
Всю душу мне трясёт.

1978

* * *

Какое блаженство улечься и думать о прошлом,
Не видеть греха ни в безвкусном, ни в глупом, ни в пошлом,

А видеть балкон, под которым ночуют атланты,
На трёх головёнках повязывать пышные банты, –

На темечках, словно тычинки, торчат волосёнки, –
Ах, где вы, мои дорогие меньшие сестрёнки?

Но я ведь о прошлом хотела, о прошлом хотела!
Взросли и забыли – какое мне, собственно, дело?

Я снова при жизни – лелею супруга чужого,
Соседскую кошку и это приблудное слово,

И снов я не вижу, поскольку во снах пребываю,
О прошлом задумаюсь – будущее забываю,

А в будущем лезут в окно к одинокой старухе
Зимою синицы, а летом зелёные мухи,

А в памяти нет ничего, кроме бантов крылатых –
Не вынянченных, не ушедших и не виноватых.

1979

ЗВОНАРЬ, ИГРАЮЩИЙ НА ФЛЕЙТЕ

Верёвками натёрты руки,
Но после службы, во дворе,
Иные возникали звуки
В Голландии и в звонаре.

И выходящие из церкви
При тусклом свете фонаря,
Забыв о доме и о цехе,
Внимали флейте звонаря.

В тумане плавала скамейка,
И пела, медленно дыша,
Средневековая жалейка –
Семиотверстая душа.

Он и диаспоры недолю
На музыку перелагал,
И издали старик в камзоле
То улыбался, то вздыхал, –

Туман казался грудой пепла
Того кастильского костра,
А флейта пела, флейта пела
Почти до самого утра.

1979

ОБНАЖЁННАЯ

Б.Биргеру

Не сразу она с наготою свыкалась
Внутри полотна.
Смеркалось в окне – и в картине смеркалось
Напротив окна,
И тело, которое в свете витало
Тому полчаса,
Сейчас вечереющим облаком стало,
В котором глаза
Пустой чернотой обещали сиянье
Полуночных звёзд,
А рот увлажнялся, и жизни дыханье
Туманило холст.

1979

* * *

Гляжу вперёд – и вижу всё, что было,
Смотрю назад – не вижу ничего,
Ни жутковатой жизни кочевой,
Ни городской осёдлости унылой.

А впереди – спасительная ложь –
Пространства нет, есть только перекрёсток,
Где я, старуха, женщина, подросток,
Смеюсь, едва перемогая дрожь,
Когда меня ты за руку берёшь,

И вижу я: собрались воедино,
Сосредоточились в лице одном
Всех позабытых лица и личины –
Все города сошлись в один Содом!
Нет времени, а есть пиры и казни!
Нет совести, но есть пятно на ней!

Смотреть вперёд – нет памяти опасней,
Корить тебя – нет слабости напрасней,
Казнить себя – нет гордости страшней!

1978

* * *

Пришёл конец терпенью твоему,
Пришёл конец метаниям его, –
Ты думаешь: за что и почему?
Он думает: на что и для чего?

Трепещет кошка на сухом снегу,
Вздымает к небу ледяную шерсть,
И это всё, что я сказать могу,
Я, посторонняя всему, что есть,

Та самая, в которой пустота
Сейчас больнее, чем душа, болит.
Морозно. И вокруг сухого рта
Дыхание дымится и блестит.

1979

* * *

1.

И для тупицы нет секрета,
Что не найти одной тропы
Инакомыслию поэта
С единовластием толпы.

Но нам ли страха устрашиться?
Со мною всё моё добро –
Три пальца, чтоб перекреститься,
Три пальца, чтоб держать перо.

2.

И вот мне больше нечего сказать.
Какой позор, какая благодать
Не чувствовать души, не ведать боли!
Последнее, что помнила вчера, –
Три пальца для креста и для пера,
Три пальца, чтобы взять щепотку соли.

1979

* * *

Летало и пело...
А что это было,
Не вспомнило тело,
Душа позабыла.
Но даже не вспомнив, но даже забыв,
Творю я почти что языческий миф

О том, что светилось,
Над миром летая,
О том, что отбилось
От облачной стаи
И слёзы роняло, крыло накреня,
И жить на земле оставляло меня,

Где жить не умею,
Не жить ужасаюсь,
Запомнить не смею,
Забыть не решаюсь.

1979

* * *

Нет безлюдных домов, есть бездомные люди...
Как сказать! Погляди хоть на это село,
Толстый иней на ставнях лежит, словно студень,
И сугробы на каждый забор намело.

Не зальётся петух, не залает собака,
Даже тени покинули эти места.
Только память глядит, существуя двояко –
Сверху в виде звезды, снизу в виде креста.

1979

* * *

Что ни денёк – то мотылёк
Летит на алчущий алтарь.
Ты плачешь? Плакать вышел срок,
Возьми да по столу ударь!

Разлей вино, разбей стекло,
Хоть что-нибудь разбей, разлей!
Похмелье жизни тяжело,
Но эти слёзы тяжелей.

Мой сотрапезник, друг и брат,
Преодолей хоть что-нибудь!..
Горит восход, горит закат,
Садится бабочка на грудь.

1979

КОВЧЕГ

1.

Сквозь сон я чувствую плечом
То птицу, то зверька, и даже
Сквозь сон толчёным кирпичом
Я оттираю медь от сажи, –

Дверные ручки и мою
Мучительницу – керосинку,
И всё о юности пою,
Пою и плачу под сурдинку.

А копоть, мягко воспарив
Под самый потолок ночлега,
Витает, словно негатив
Когда-то виденного снега.

Не вижу неба и земли,
Не вижу моря и не слышу,
Да и не вспомню, как пришли
Под эту временную крышу

И сколько дней и сколько лет
Прошло в вялотекущей сваре,
Меж нами праведников нет –
И всякой твари не по паре.

Пьёт брат угрюмо, а сестра
От скуки ненавидит брата,
И далеко нам до утра,
И далеко до Арарата.

2.

Творцы и потребители утопий,
Витийствуем и не подозреваем,
Что этот мир потоп и что в потопе
Мы до сих пор всем миром пребываем.

Скрипит луны космическая шлюпка,
Расшатана и Звёздная Телега,
А наша белопенная голубка
Ещё не выпущена из ковчега.

1979

* * *

Бывало, вздохну – и пойдёт амфибрахий,
Всплакну – и анапест пойдёт,
А нынче и я, и друзья-вертопрахи
Лишь письма строчим целый год.

Зачем и куда и кому – неизвестно,
Хоть точные есть адреса.
Свободны, безадресны и повсеместны
Лишь бабочки да небеса.

Свобода – не бунт одиночек завзятых,
А дар в одиночестве жить,
Себя не жалеть, не искать виноватых
И будущим не дорожить,

Бывало, оно между строк протекало,
И лампа сияла в углу,
И бабочка вкруг колпака танцевала,
И небо текло по стеклу.

1979

ПЫЛЕСОС

Олегу Чухонцеву

Какое несчастье, что я научилась смеяться!
Как быть и что делать – уже не задам я вопроса.
С тахты поднимаюсь, когда начинает смеркаться,
И движусь по миру, держась за кишку пылесоса.

Гуди и заглатывай всё, что незримо и зримо:
И совесть, и память, и грифель толчёный, и пудру,
Отрепья сознанья и струпья отпавшего грима, –
Всё это уже ни к чему мировому абсурду!

Заглатывай косточку яблока – весточку рая!
Какая потеха – вечерняя наша морока, –
В единое нечто разрозненный сор собираем
В том хаосе, где и пылинка – и та одинока!

Своей насыщаться работой – не это ль порядок?
Гуди, пылесос, и заглатывай свежую пищу! –
Засохшие бабочки, хлопья истлевших тетрадок
И пепел табачный, и пепел того пепелища,
Где я научилась смеяться...

1979