Второй язык: Три книги стихотворений. СПб.: Пушкинский фонд, 1998. Серия "Автограф", [вып.28]. ISBN 5-89803-014-X 64 с.

ХАБАНЕРА СО СПИСКОМ

(Бизе, Кармен)

(Моцарт, Дон Жуан)

Эскамильо

Я их не помню. Я не помню рук,
которые с меня срывали платья.
А платья – помню. Помню, скольких мук
мне стоили забытые объятья,
как не пускала мама, как дитя
трагически глядело из манежа,
как падала, набойками частя,
в объятья вечера, и был он свеже-
заваренным настоем из дождя
вчерашнего и липовых липучек,
которые пятнали, не щадя,
наряд парадный, сексапильный, лучший
и ту скамью, где, истово скребя
ошметки краски, мокрая, шальная,
я говорила: Я люблю тебя.
Кому – не помню. Для чего – не знаю.

Лепорелло

Ни лиц, ни голосов – сплошной пробел.
И даже руки начисто забыты.
А список – это дело лепорелл, –
не Дон-Гуана и не Карменситы, –
продукт усердия лукавых слуг,
четьи-минеи заспанных лакейских...
Что им свеченье анонимных рук,
в густых кустах на берегах летейских,
что им сиянье безымянных глаз,
безумных от желания и риска?
Им сторожить коня, кричать "Атас!"
да имена придумывать для списка.

Имярек

Итак, имена придуманы.
Осталось придумать, кем
они придуманы, чтобы
придумать имя ему
и звать его, и по списку
ему диктовать имена,
как будто он сам не помнит,
кого он и как назвал.

Псевдоним

Уже при знакомстве
люди распадаются
на две категории.
Одни ухмыляются:
Четвертый сон
Веры Павловой!
Другие спрашивают:
Вера Павлова –
это псевдоним?

Первый сон Наводнение. Дневники подмочены. Сама боюсь посмотреть, прошу Мишу. Он разлепляет листок за листком. На каждом – алфавит прописными, как на последней странице Букваря.

Олег Ермаков, 1 "В"

Там плачет
потерянный ребенок –
мое детство.
Там плачет
растерянная дева –
моя юность.
Там плачет
истерзанная дура –
моя молодость.
Они плачут,
они думают,
что я их забыла.
Они не знают,
что меня просто-напросто
к ним не пускают,
что я без них,
что вместе с ними
я плачу
тут, в будущем.

Матвеич

Родина прадеда, деда, отца...
У реки, опустясь на колени,
живую воду пила с лица,
целовала свое отраженье.
Целую руку твою, река
в верховьях – Чагода, здесь – Чагодоща!..
Чиста, холодна, мускулиста рука.
Отец зовет меня: Верба, доча,
хочешь ухи? – И одну на двоих
ложку наскоро нам стругает,
и за то, что забыла их –
ложки – ласково так ругает...

Дима Корнилов,
мальчик, живущий в палатке
на другом берегу
Москва-реки

– Зачем тебе этот купальник?
У тебя же ничего нет!
Бабушка. Мама. Тетя.
Каждая по три раза –
достаточно, чтобы усвоить:
все – это грудь. Это груди.
И много пришлось сносить
лифчиков, чтобы открылось:
тогда у меня все было.
Только тогда. А теперь –
грудь со звездчатым шрамом
да страх за любимых. И только.

Миша Камовников или Олег Панфиленко?

      Диспансеризация.
Девочкам раздеться до трусов.
      Чтобы не стесняться, я
косу распустила по плечам.
      Кожею гусиною
гадкие утята изошли.
      С талией осиною
вдруг ко мне подходит медсестра.
      Ежусь настороженно.
А она, погладив по щеке:
      – Ты моя хорошая! –
с нежною улыбкой говорит.
      – Хорошая девочка! –
волосы поправив на плече,
      – хорошая девочка! –
ноготком коснувшись живота.
      Препаршивая пора!
Переходный возраст перейти
      помогла мне медсестра,
стройная, как фея из кино.

Камоша

В школьной раздевалке красная девица
потеряла сменку – хрустальный лапоть.
Память, твоя художественная самодеятельность
заставляет меня краснеть и плакать.
Память, ну что это за любительщина,
дилетантщина сентиментальная!
Из каких чемоданов вытащено
это грязное платье бальное
с мишурой новогодней, пришитою
наживую, а вышло – намертво?..
Похоже, память, не пережить того,
что в твоих чемоданах заперто...

Орфей

Куда ты, память, куда ты
прячешь любимых когда-то?
Куда ты, агнец-голубчик,
одетый в двойной тулупчик, –
через какую таможню?
Добрая память, можно
мне, подпоров подкладку,
право купить на оглядку?

Второй сон Магазин. Покупаю автомобиль и коньки. Расплачиваюсь купюрами, с одной стороны – обычными, а на обороте, на белом – мои стихи от руки. Их принимают без тени сомнения. Но кто поведет машину домой? Появляется Матвеич. Но он не умеет водить. Мама. Но она не умеет. Я тоже не умею, но сажусь за руль: доеду как-нибудь. Еду, как на санках. Благо, все время под горку.

Вадик

Что же я знала о любви,
когда любви еще не знала?
Что в сердце – да, но не в крови
(а кровь, тактичная, молчала),
что в сердце – не под животом
(подружки – скромные девчонки),
что вот он входит, а потом...
Но удален (обрезки пленки)
даже исходный поцелуй.
Он только входит – каждый вечер.
Как сладко быть ему сестрой
и засыпать ему навстречу!..

Поль

Первая строчка
падает с неба,
как птенец из гнезда.
Первая точка –
катышек хлеба,
кап – на ладонь – вода –
пей. Я буду
тебя выхаживать –
топ – спотыкаюсь – топ,
буду всюду
тебя оглаживать,
буду вылизывать, чтоб
по законам
аэродинамики
мой развивался певец,
чтоб с балкона
докучливой маменьки
он улетел
наконец.

Марат

Марат. Народник. Beatles на баяне.
Я теоретик. Я ему не пара.
Как говорится, слишком много знаю
о малом вводном с уменьшенной квинтой,
о вертикальном контрапункте Баха,
о Шенберге, о Веберне, о Берге.
Но ничего не знаю о Марате.
И о себе не знаю – а пора бы, –
шестнадцать лет. И вот мы на турбазе,
и вот мы в темной комнате с Маратом
одни. О Шенберг, Шенберг, что мне делать? –
Он расстегнул мне ворот олимпийки,
за плечи обнял, трогает ключицы,
но почему-то на меня не смотрит –
что делать, что? И Шенберг надоумил.
И я сказала: Тут немного дует.
Пойду, – сказала, – форточку закрою. –
И – опрометью – вон, к себе, вся – сердце.
И – Yesterday за стенкой на баяне.

Андрей

Мы с Андреем катались на лодке.
Мы с Андреем приплыли на остров.
Мы с Андреем лежали на травке.
Мы с Андреем смотрели на небо.

Вдруг – лицо его вместо неба,
вместо солнца – красные губы.
Он завис надо мной, как ястреб,
чтобы камнем упасть на жертву.

И упал бы, да я увернулась.
И скользнул вдоль румянца вприпрыжку
плоским камушком по-над водою
первый мой поцелуй. Самый первый.

Третий сон Я снимаюсь в фантастическом боевике, мою героиню зовут Клеопатра, моего режиссера как-то односложно – Фосс? Он сам гримирует меня перед съемкой, красит помадой, но не только губы, а и рот внутри, десны, небо, одновременно целуя. И я чувствую во рту и помаду, и его язык.

Илья

Ласково ластясь,
по счастью верный товарищ,
ластиком – ластик,
меня с простыни стираешь,
тоже стираясь,
крошась, истончаясь с краю.
Выгнала. Маюсь.
Тебя с простыни стираю.

Валера

Исполнил меня, как музыку,
и, голый, пошлепал в ванную.
Смотрю – из его кармана
высовываются мои трусики.
Ворье, собираешь коллекцию?
Вытащила, заменила
парадными, чтобы милому
запомниться великолепною...

Сергей, Артур, Николай, другой Сергей

Страсти плавленный сырок
      между ног.
Но урок опять не в прок.
      Как ты мог
не любя, меня любить,
      как себя,
и собой со мною быть,
      не любя?

Игорь, Юрий, Иван, другой Игорь

В бассейне,
во время сеанса
для инвалидов;
в поле, в стогу –
холодно, колко, банально;
в машине,
свернув на проселок,
да так в нем увязнув,
что нужен был трактор;
в подъездах, гостиницах,
телефонных будках, больницах;
на черной лестнице
старого театра,
делая вид, что не чувствую вони;
за пианино,
играя Баха,
почти не сбиваясь,
вздыхая на сильную долю;
поставив пластинку –
Моцарт, Реквием –
вибратором
кустарного производства;
на море, в море, у моря, над морем, в море;
на веранде детского садика
в новогоднюю ночь,
простужая придатки –
декорации помню.
Не помню, про что пьеса.
Не помню свою роль.
А казалась – коронной.

Этот, как его...

ты возбуждаешь меня
как уголовное дело
ты оставляешь меня
как бездыханное тело
ты забываешь меня
как роковую улику
ты причисляешь меня
к безликому лику
женщин

Четвертый сон Если включить мою книгу в сеть, в ней появляются движущиеся черные фигурки. Включаем, листаем ее вместе с Лизой. Фигурки бегут по страницам. Вдруг – голубой огонь по проводу . И книга перегорает.

Михаил

Слезами себя смываю
с лица земли.
Ложатся на дно, пылают
мосты-корабли.
И – на воду пеплом – усталость.
И гнет пустоты.
И что от меня осталось?
Остался ты.

Александр, более известный как Шаброль

Ты не забыт –
ты притворяешься мною забытым.
Так – бандит,
заведомо многосерийный, – убитым.
Так замирают,
чтобы гадюка не укусила, –
замираешь,
вжимаешься в память,
сливаешься с нею по цвету –
столько уловок
только затем,
чтобы я
тебя
не забыла.

Алексей

Как бы уплотнения в груди,
узелки из нежности и боли...
Так что, уходи – не уходи,
из моей груди уйти не волен
тот, кто не забудет обо мне,
так как знал мое лицо без платья...
А когда я уплотнюсь вполне,
мне даруют право на бесплотье.

Ростислав Николаевич

В бесцветной больничной палате,
теряя сознанье от боли...
Последнего выдоха хватит
на пару имен, не более,
чьи гласные выберут связки,
согласные – небо и губы.
Задуманные так ласково,
они прозвучат так грубо,
что будет казаться отрадным,
что будет удачей казаться,
что нет никого рядом,
что некому отозваться.

О. Алексей

Нельзя ли
хоть немного бесконечней?
Хоть капельку
бездонней,
хоть чуть-чуть
бессмертней?
Чтоб маленько
звездней, млечней
стал темный,
трудный,
долгий,
страшный
путь –
нельзя?

Пятый сон Полный рот битого стекла. Вынимаю окровавленными пальцами. Глотаю.

Миша

Нарицательные становятся собственными
Собственные – моими собственными
И я, прижимаясь к дереву,
именуюсь Миссис Ясень
И я, выжимая волосы,
именуюсь Миссис Ливень
Вдыхая во все легкие –
Миссис Осень и Мисс Мир

Тот же самый Поль

Тоска по ушедшим навеки
не растворяется слезами,
не сгорает в огне страсти,
не заглушается смехом, –
она всегда под рукой,
прижатой к щеке. Если что-то
и служит залогом бессмертья,
то это бессмертье тоски
по тем, кто уходит навеки.

Витюша

Тоской по ушедшим навеки
навеки приспущены веки,
на кончике каждой ресницы
дрожащею радугой – лица,
которые не увижу,
которые вижу все ближе,
которые слиты со мною
слезою
моею
одною.

Боря

число прожитых лет
сравнялось с числом позвонков –
и позвоночник утратил гибкость

число любимых друзей
сравнялось с числом ресниц –
и стали редеть ресницы

активный словарный запас –
с числом волосков и волос
и сразу заметно седая

Шестой сон Я школьница. Алгебра. Заданье – умножить слово на слово в столбик. Решаю всю ночь. Почти решила.

Пастернак, Лермонтов, Данте, Н.Д.Мишин,
учитель по физике (очень плохой)

х = свет
у = пламя
х – у = "свет без пламени" (Фавор)
у – х = ад
х + у = "Из пламя и света" (Слово. Вселенная.)
х · у = божественная любовь
х : у = земная любовь
х в степени у = Эмпиреи
у в степени х = Dies irae

Седьмой сон Всенародные торжества на стадионе по случаю 60-летия Олега Табакова. Сижу в первом ряду и повторяю свою речь: От лица эротических поэтесс заявляю, что вы красивый. Но выйти на трибуну не успеваю – начинается война.

Роберт Рэдфорд

Никогда не жила на острове.

Никогда не каталась верхом,
на яхте, на аэроплане.

На мотоцикле,
прижимаясь щекой к спине.

Никогда не летала в космос.

Никогда не полечу.

Юнг

и стали сны воспоминаньями
воспоминанья стали снами
те и другие предсказаньями
те и другие письменами
разборчивыми и нелепыми
благовестителями тайны
и лотерейными билетами
не на Ковчег но на Титаник

Федор

сердце нежность взбивает в сливки
сердце в масло сбивает утраты
стирая черты превращает в лики
лица нежно любимых когда-то
сводя упрощеньем к единому лику
а тот уменьшением к точке ухода
к единому слову единому мигу
аккорды к открытой струне монохорда

P.S. Хотела за здравие, а вышло как всегда. Былое буравила, думала, там вода – нашла, да соленую (Лотихе мой привет), и выпила оную, раз уж другой нет.