ЛЕВ НИКОЛАЕВИЧ ТОЛСТОЙ И ЕГО ВНУТРЕННИЙ ГОЛОС
Смолоду Лев Николаевич вожделел женщин. В его душе свили гнездо сирены сладострастия. Вместе с писателем сирены постепенно старели, их голоса стали звучать надтреснуто и глухо. К тому же у сирен появилась скверная привычка храпеть по ночам.
Толстой, разлюбивший пороки и оттого особенно чуткий ко всякого рода фальши, в данном случае - музыкальной, взял за правило принимать перед сном валериановые капли. Это простое средство сообщало сиренам способность довольно сносного сопения в унисон. И то ладно.
Вообще говоря, вокальные пристрастия Льва Николаевича Толстого были незатейливы: цыганские песни он ставил выше "Аиды", а "Лихорадушку" Даргомыжского хоть и называл квазинародным произведением - предпочитал "Пиковой даме". Которая ни в чем, старая дура, не народна, сколько ее ни слушай.
ЛЕВ НИКОЛАЕВИЧ ТОЛСТОЙ И ЕГО БРАТ ПО ДУХУ
Быль
Зимой 1891 года Толстой с группой единомышленников выезжал в Рязанскую губернию для того, чтобы организовать помощь голодающим крестьянам.
В деревню Бегичевку, которую Лев Николаевич избрал местом временного жительства, ежедневно стекались толпы нуждающихся просителей. На их однообразно горестном фоне нельзя было не заметить высокого, румяного старика, осиянного невиданной, аршинной длины седою гривой и кипельно-белой библейской бородой. Всю одежду его составляли флотский парусиновый плащ и нижняя рубаха с подштанниками, обувью служили какие-то легкомысленные, откровенно дырявые войлочные опорки. Кроме пустого джутового мешка и бутылки с водой, никакого имущества у старика не было.
В таком виде он прошел от ближайшей железнодорожной станции тридцать с лишним верст по морозу пешком.
На хорошем английском старик рассказал, что родился в Швеции лет семьдесят тому назад, всю жизнь скитался по миру в поисках истины и вот, недавно познакомившись по книгам с мировоззрением Толстого, ощутил полное с ним духовное родство, а посему решил остаток дней своих провести рядом с Львом Николаевичем, не насилуя ни людей, ни животных, добывая себе пропитание с помощью лопатной культуры.
Строгий вегетарианец, он питался только фруктами, овощами и лепешками из толченого зерна, пил одну лишь сырую воду и, когда за завтраком подали к столу самовар, укоризненно воскликнул:
- И вы поклоняетесь этому идолу! Китайцы умоляли меня рассказать жителям своекорыстной Европы о том, что их лучшие, плодороднейшие земли, самою природой предназначенные для выращивания питательных злаков, отведены ныне под чайные плантации в угоду ничтожной кучке белых колонизаторов и местных мандаринов, которым чайная торговля приносит гигантские барыши!.. Мы должны добровольно отказаться от употребления чая, дабы не участвовать в злодейском отнятии хлеба насущного у наших братьев китайцев!..
Заметно смутясь, Толстой распорядился убрать самовар и принести ячменного кофе, предварительно заверив шведа, что подан будет дешевый и полезный местный продукт. Едва пригубив домодельного кофею, суровый северянин сказал:
- Грешно портить так хлеб, - и не стал пить.
Лев Николаевич воспринял явление шведа как воплощенный упрек совести. Он решил ни в чем не отставать от своего нового духовного брата. Эти нравственные догонялки едва не стоили Толстому жизни.
Первобытно-грубая "шведская диета" вызвала целый каскад тяжелейших припадков застарелой желчекаменной болезни. Каждый следующий мог оказаться роковым. От безвременной кончины великого писателя-гуманиста спас местный становой пристав - проницательный, бывалый негодяй.
Желая, согласно известной русской пословице, "других посмотреть и себя показать", сей важный полицейский чин нагрянул в Бегичевку с поголовной проверкой документов. Кое у кого из толстовских сподвижников документики оказались довольно липовыми. А у кого-то их не нашлось и вовсе.
Когда шведу объяснили, чего от него хочет представитель власти, - этот вдохновенный кудесник заявил, что по своей вере не признает ни властей, ни стран, ни паспортов. Земля - Божья. Все люди - братья. Становой по-божески, по-братски, ласково арестовал старика. В считанные дни бедняга был выслан за границу.
Хоть дело и прошлое, но до сих пор не смолкают еще споры о том, что чаще, страшнее угрожало здоровью и жизни Толстого - силы Добра или силы Зла?..
ЛЕВ НИКОЛАЕВИЧ ТОЛСТОЙ И ВЕГЕТАРИАНСКИЕ САПОГИ
Толстого очень легко уличить в непоследовательности. Этому теперь может в два счета обучиться во всякой русской средней школе каждый дурак. Но и при жизни Льву Николаевичу уже как следует доставалось. Например, за то, что, провозгласив принцип ненасилия над животными, он упрямо не желал переобуваться в вегетарианские сапоги.
Будучи заядлым сапожником-любителем, Лев Николаевич однажды стачал пару сапог из новомодного материала - линолеума. Вышел в них даже разок прогуляться вокруг дома, но вскоре вернулся, крайне смущенный и едва ли не на четвереньках. "Вегетарианские сапоги есть символ отказа от насилия и одновременно мучительнейшее его орудие. Где же правда? Неужели, действительно, в лаптях да в валенках?.." - записал Толстой в одном из своих потайных дневников.
На склоне дней Лев Николаевич искренне радовался повсеместному распространению дешевой и практичной гуттаперчевой обуви, не раз публично заявлял о том, что только в резиновых галошах человечество наконец получило возможность сделать первый шаг на пути к ненасильственному миру. Но, как мы знаем, "галоши счастья" даже в сказке не всегда шагают туда, куда хочется. Что до изваянных Львом Николаевичем чудо-сапог, то их как драгоценные вериги долго носил и сносил дотла один известный изувер-толстовец, имя которого вошло во все учебники ортопедии.
ЛЕВ НИКОЛАЕВИЧ ТОЛСТОЙ И ВПЕЧАТЛЕНИЕ НА ЧИТАЮЩУЮ ПУБЛИКУ
Толстой постоянно пытался втравить Гончарова в беседы на религиозно-нравственные темы. Но именно этих тем Иван Александрович на дух не переносил и бывал в таких случаях неучтив до грубости.
Однажды Толстой, скромно потупив очи долу, спросил у Гончарова, кто из известных религиозных философов произвел, по его мнению, наибольшее впечатление на читающую публику? Гончаров ответил, что это, конечно же, философ Хома Брут из гоголевского "Вия".
- Этим ответом он отшвырнул меня, как щенка!.. - вспоминал впоследствии Лев Николаевич. - И ведь что удивительно: если вдуматься, Гончаров нисколько не погрешил против истины!
ЛЕВ НИКОЛАЕВИЧ ТОЛСТОЙ И МЕЧНИКОВСКАЯ ПРОСТОКВАША
Мало кто знает, что число бактерий во рту у Льва Николаевича порой доходило до 16 миллиардов зараз. Об этом сам Толстой узнал при посещении лаборатории великого русского бактериолога Ильи Ильича Мечникова. Хозяин угощал великого русского писателя знаменитой своей "мечниковской простоквашей", а заодно демонстрировал эрудицию.
- Вообще говоря, в полости рта человека постоянно паразитируют около трехсот разновидностей бактерий, не все они, впрочем, так уж и вредны. Самые неприятные, их всего четыре: Veillonella alcalescens, Fusobacterium nucleatum, Bacteroides melaninogenicus и Klebsiella pneumoniae. Именно они в процессе жизнедеятельности выделяют сероводород и метилмеркаптан - дурно пахнущие газы. Этот процесс подобен тому, который происходит во время гниения мусора. Интересно, что газы аналогичного состава извергает знаменитый североамериканский зверек скунс в момент агрессивного раздражения.
Потом Илья Ильич долго и подробно рассказывал об одной французской крестьянской семье, всех членов которой одолевали приступы хронического аппендицита. Ознакомившись с условиями их жизни, Мечников обнаружил крайне неудачное устройство ретирад. Нечистоты беспрепятственно стекали на грядки с овощами, которыми эти темные люди питались. То есть они ежедневно пожирали собственные, как следует не перегнившие, а значит, совершенно не пригодные для удобрения экскременты. Еще было очень поучительно узнать про дикарей-антропофагов, которых белые колонизаторы в Конго, застав за людоедением, безо всяких разговоров сразу вешают на ближайшей пальме. Льва Николаевича это возмутило. Он даже перестал есть простоквашу!..
- Европейцы присвоили себе право суда и владычества над коренными народами Азии и Африки. При этом не могут разобраться в собственном жизнеустройстве. Сами жрут свое дерьмо и хотят, чтобы его все остальные жрали. Я, конечно, не оправдываю каннибалов, но христианнейший моралист с удавкой, по мне, в тысячу раз гаже...
Чтобы как-то успокоить Льва Николаевича, Илья Ильич незаметно перешел к вопросу о финозном заражении мяса и о желательности учреждения дееспособной санитарной службы в России. Толстой возразил ему в том смысле, что домашнюю скотину давно пора оставить в покое, что следует заботиться не о чистоте чужого мертвого мяса, а о чистоте собственной бессмертной души. Как будто, истребив всех мух, глистов и блох, человек станет лучше. Да он только в сто раз хуже станет. Начнет истреблять себе подобных, потому что уже приобрел привычку истребления окружающих во имя собственного комфорта, а ближний твой - сами знаете - куда надоедливей комара бывает...
В общем, поговорили. Лев Николаевич поблагодарил за угощение и откланялся. Ученые беседы никогда не доставляли ему особой радости. В современной науке он видел всего лишь одну из форм изощренного духовного тунеядства, бегство от ответа на действительно насущные вопросы человеческого бытия.
Зачем же Толстой ходил в гости к Мечникову, спросите вы? Ответ прост: Лев Николаевич очень любил "мечниковскую простоквашу". Он считал ее в своем роде совершенством.
- Мне кажется, дорогой Илья Ильич, что молочнокислые бактерии намного полезней нас с вами... - частенько говаривал Лев Николаевич, с удовольствием облизывая ложку.
ЛЕВ НИКОЛАЕВИЧ ТОЛСТОЙ И РОЗАННАЯ ЦИКАДКА
Диктант
Листья любимых толстовских роз покрылись мелкими белыми точками и пожелтели. Розы заметно подурнели. Осторожно осмотрев нижнюю сторону одного из листьев, Лев Николаевич увидел, что там расположились мелкие беловатые сосущие насекомые - розанные цикадки.
При малейшем прикосновении к листу они перелетали на другое место. Эти насекомые повреждают также шиповник, вишни, рябины, груши, яблони.
Для борьбы с вредителями Толстой решил применить то же средство, что и против слюнявой пенницы.
- Как хорошо, что поблизости нету дам! - радовался Лев Николаевич, журча, лучась и играя на солнце.
ГРАФ ТОЛСТОЙ И ШАПИРОГРАФ
Быль
Лев Николаевич Толстой не любил поэзию. Он считал, что поэты вынуждены постоянно изворачиваться и лгать в угоду рифме. Что всякое стихотворение, таким образом, есть система натяжек, что по-настоящему глубокая и важная мысль поэтическими средствами выражена быть не может, что подлинное назначение поэзии - будить в сердцах людей дурные страсти. Серенада и патриотический гимн - равно растлительны.
Понятно, что отменить существование поэзии Толстой не мог. Вместо этого он весьма ретиво аннулировал поэтов. Для этой цели в Ясной Поляне имелся прибор с запоминающимся названием "шапирограф".
Шапирограф был изобретен неким Шапиро для тиражирования факсимильных оригиналов. Написав однажды специальными чернилами что-нибудь вроде "Я люблю Вас!", можно было отпечатать хоть тысячу совершенно одинаковых любовных записок, если, конечно, одинаковые любовные записки кому-нибудь могут доставить радость.
Лев Николаевич получал горы писем. И среди них - стихотворные послания с непременной просьбой дать снисходительную оценку их скромным достоинствам. Чаще всего их авторами были очень молодые и очень наивные люди из провинции. Толстой велел своему секретарю отпечатать на шапирографе стандартную отписку: "ЛЕВ НИКОЛАЕВИЧ ПРОЧЕЛ ВАШИ СТИХИ И НАШЕЛ ИХ ОЧЕНЬ ПЛОХИМИ. ВООБЩЕ ОН НЕ СОВЕТУЕТ ЗАНИМАТЬСЯ ВАМ ЭТИМ ДЕЛОМ". Самих стихов никто, разумеется, не читал, так что неизвестно, какими они на самом деле были. Вполне вероятно, что и плохими. Скорее всего. Будем надеяться, что, получив от столь авторитетного шапирографа столь сокрушительный щелчок по носу, никто из начинающих стихотворцев не побежал с горя топиться в мелком пруду Городского сада. Это было бы уже в высшей степени бездарно.
ЛЕВ НИКОЛАЕВИЧ ТОЛСТОЙ И ЕГО ОТЛУЧЕНИЕ
Толстой признавался, что желание изъясняться каламбурами возникает у него вследствие сильного мыслительного утомления. А каламбурил он достаточно часто. Удачно или не очень - это уже другой вопрос.
Так, однажды Лев Николаевич публично обозвал всех без разбору священнослужителей "духовными пластырями". Характерно, что на свой счет это приняли только православные попы. Они давно искали повод как-нибудь побезутешней обидеться на великого писателя земли русской. Ну а тут такое!..
Отлучение Толстого от Церкви было предрешено.
Весть об Определении Священного Синода от 22 февраля 1901 года за #557 вызвала во всем мире приступ газетно-телеграфного бешенства. Толстой ежедневно получал тысячи писем и телеграмм с выражениями солидарности. Старик в одночасье помолодел лет на десять.
- Считаете ли вы, что пострадали из-за своих убеждений? - донимали Льва Николаевича бесчисленные интервьюеры.
- Ну что вы, что вы! Это было бы нескромно. Я полагаю, что сама Церковь пострадала из-за своих убеждений.
ЛЕВ НИКОЛАЕВИЧ ТОЛСТОЙ КАК ЗЕРКАЛО РУССКОЙ РЕВОЛЮЦИИ
Постоянные призывы к ненасилию выворачивали Льва Николаевича наизнанку. По ночам ему снились мракобесие, мятежи и экзекуции.
В ночь с 15 на 16 июня 1905 года Толстому приснился здоровенный волосатый кулак с татуировкой: якорь, обвитый цепью, и имя "Гриша". Наутро в свежих газетах Лев Николаевич нашел подтверждение тому, что на броненосце "Потемкин" вспыхнуло стихийное восстание.
Для Толстого, тонкого знатока и опровергателя русской истории, не было тайной личное имя Светлейшего князя Таврического. Его звали Григорием. Утаить от Льва Николаевича что-либо существенное никому не удавалось. Спал Толстой или бодрствовал - значения не имело.
ЛЕВ НИКОЛАЕВИЧ ТОЛСТОЙ И ИОСИФ ВИССАРИОНОВИЧ СТАЛИН
Иосиф Виссарионович Сталин Толстого высоко ценил. В самом деле: кто еще мог вот так, запросто, безо всякой классовой борьбы, одною лишь христоблаженной писаниной трепать нервы трем царям и задурить головы миллионам людей во всем мире?..
- Жаль, не дожил старик до социализма. Настоящий боец был. Анафемы, манафемы - ничего не боялся. Ошибался, конечно. Сам с собою вступал в кричащие противоречия. Ну мы бы его немножко поправили... А так что? Хочешь жить в Ясной Поляне - живи в Ясной Поляне, жена надоела, хочешь уйти - уходи, дорогой, никто тебя не держит... Страна у нас большая, хорошему человеку везде будут рады...
От этих, знать бы для чего произнесенных, фантастических слов Хозяина ближайшие соратники вздрагивали и что-то такое булькали, словно болото, потревоженное падением тяжелого камня.
По окончании Ялтинской конференции, на которой главы стран - участниц антигитлеровской коалиции определяли судьбу послевоенной Европы, Сталин озадачил своего личного секретаря Поскребышева рассуждениями о том, как следует поступить с самим Крымом.
- Предателей-татар мы отсюда вычистили. Это хорошо. На их место переселим жителей тех областей, которые больше всего пострадали от фашистов. На месте прежней Крымской автономной республики будет создана по существу новая административная единица. Почему бы не назвать эту единицу именем Льва Николаевича Толстого?.. Лев Толстой - великий русский писатель-гуманист, активный участник и летописец героической обороны Севастополя от англо-франко-турецких захватчиков... А?.. По-моему, правильно!..
От такого выспренне-раздумчивого хозяйского тона у Поскребышева вскипели уши.
- Совершенно с вами согласен, Иосиф Виссарионович!
- Ну а если так, то вот что мы сделаем: переименуем Симферополь в Толстой, а Крымскую республику - в Толстовскую область. Советский народ, думаю, нас поддержит, на Западе Толстой тоже пользуется определенным авторитетом, а раз возражений не предвидится, значит, нечего с этим тянуть...
Окрыленный новой сумасшедшей идеей Поскребышев полетел готовить проект соответствующего постановления. А когда подготовил и показал - Сталин обозвал его идиотом.
- Если ты шуток не понимаешь, как ты вообще на свете живешь?!. - И засмеялся.
Смех - смехом, но все же Иосиф Виссарионович распорядился что-нибудь подходящее именем Толстого все-таки назвать. И назвали. Толстой Юрт. В Чечне. Оттуда был также недавно подчистую выселен коренной народ-предатель. И в тех краях когда-то Лев Николаевич из пушки вволю пострелял.
- Как это у нас с Толстым все так точно совпадает! - удивлялся Сталин. - Сам не понимаю!..
И ближайшие соратники дружно недоумевали:
- Так точно! Сами не понимаем!..
ЛЕВ НИКОЛАЕВИЧ ТОЛСТОЙ И ЕГО ТОШНИТЕЛЬНОСТЬ
В доме Толстых ждали приезда Далай-ламы. В своем последнем письме он сообщил, что приедет в конце мая, как только у него дома, в Тибете, стает снег на дорогах через перевалы. Далай-лама желал лично засвидетельствовать графу Толстому свое почтение и посоветоваться по ряду не вполне ясных мировоззренческих вопросов.
Каким-то образом пронюхав о предстоящей встрече, уже с начала мая в Ясную Поляну стали съезжаться тысячи религиозно-нравственных зевак. Своим присутствием они ужасно докучали Льву Николаевичу. В его сознании, как топор в колоде, засело сообщение Софьи Андреевны о том, что за рекою Воронкой уже вовсю идет сооружение трибун для публики, торговых палаток и ресторанных веранд, места во всех яснополянских избах на месяц вперед оплачены по неслыханному тарифу - 5 руб. серебром за одно место на печи в сутки, что на угощение визитеров в доме ежедневно отпускается 10 фунтов чаю, пуд сахару, подвода баранок и около двух возов древесного угля для самоваров. Уголь, впрочем, в расход не пишется. Целый железнодорожный вагон его любезно предоставлен автору "Войны и мира" Московской комиссией по ликвидации последствий пожара 1812 г.
- То, что господа духовные искатели все здесь вытопчут, разорят и испакостят, тебя, Левочка, конечно, пугать не должно. Ты давно этого добивался. Одно страшит - как бы не случилось второй Ходынки. Ведь непротивленец, если он лавой прет, нисколько не воздушней каких-нибудь пьяных обвальщиков с хладобойни...
А тут еще садовник Терентий со своей бедой: сиреневая моль с осени окуклилась под кустами сирени. Что делать?..
Способность Толстого мгновенно переключаться с планетарных проблем на бесконечно мелкие изумляла современников. Изумит и нас, чем мы хуже!
- Моль?.. Сейчас какое время года?.. Ты вот что: окопай приствольный круг шириною примерно в сажень, ну и вершков на пять в глубину. От весеннего перекапывания погибают куколки не только сиреневой моли, но также и самки паутинного клещика, и трипсы, и луковичная муха, и луговой клоп, и долгоносик, и кивсяк, и даже медведка!.. Ну, ступай... Нет, постой!.. А знаешь ли ты, Терентий, что буддистам этого нельзя? Что это дурно, губить насекомых? Ну, да мы Далай-ламе не скажем. Не скажем, господа? Надеюсь, среди вас нет буддистов?..
Среди опрошенных оказалось восемнадцать православных, трое лютеран, супружеская пара католиков, два непарных иудея, мусульманин, адвентист седьмого дня, воинствующий атеист и человек двадцать с разной частотой колеблющихся. Буддистов не обнаружилось. Появиться в Ясной Поляне им, как видно, было не суждено.
Вскоре Далай-лама прислал новое письмо, в котором сообщал, что в связи с простудой правой руки приехать не сможет, многоступенчато извинялся, желал графу Толстому всего самого блаженного, а заодно просил передать привет госпоже Блаватской.
Тут, конечно, Далай-лама дал маху. Само звучание имени Блаватской возбуждало в Толстом позывы на рвоту. Блаватская! Бла-бла-бла-ватская!.. Блаватская - это какое-то Вселенское Недоразумение! Куда ни плюнь - везде Блаватская! Откуда Далай-лама взял, что я должен передавать какие-то приветы Блаватской! Нашел мальчика! И незачем ему было сюда приезжать! И хорошо, что не приехал! Сиди в своей Шамбале, если у тебя одна Блаватская на уме!..
Тошнительность Толстого была весьма прихотлива. За обедом он мог с воодушевлением рассказывать жене и детям о том, как изумительно ловко личинка мухи-журчалки ротовыми крючками хватает, поднимает и высасывает листоблошку или как мелкобрюх откладывает яйца в тело гусеницы. Но стоило кому-нибудь в присутствии Льва Николаевича заговорить об оккультизме, теософии и тому подобных межеумных таинственностях - из груди его вырывался звук, отдаленно напоминающий орлиный клекот...
С грустью покидая священную яснополянскую землю, многочисленные гости уносили ее не только на подошвах своих сапог. Они пол-имения растащили на сувениры. Убытки превысили доходы от издания "Фальшивого купона", "Плодов просвещения" и "Семейного счастия" вместе взятых. Или, если угодно, от первой части "Анны Карениной", плюс "Лев и собачка". Или от почти всей "Крейцеровой сонаты" без шести последних абзацев. Софья Андреевна во всяком деле блюла расчет и, грешным делом, любила выгоду. А невыгоду, как ни пыталась, так и не научилась любить.
- В своем последнем письме Махатма Ганди пишет, что хочет приехать к нам в Ясную в конце сентября, как только у него дома, в Индии, жара спадет. Так вот что я подумала, Левочка! Ты уж который год все из дому уйти порываешься, а я, дура глупая, тебя не пускаю. Но если уж на то пошло - отчего бы тебе самому в Индию не съездить? И для Ганди это будет большой сюрприз...
ЛЕВ НИКОЛАЕВИЧ ТОЛСТОЙ И ЕГО ЛИЧНЫЙ ВРАЧ
Личный врач Толстого - Душан Петрович Маковицкий был ежедневным свидетелем последних лет жизни Льва Николаевича. Прекрасно понимая, что каждое слово великого человека важно сохранить для потомства, он пытался записывать буквально все, что тот ни скажет. Льва Николаевича это смущало и порой сердило.
- Прекратите, прекратите! - кричит. - Запишете что-нибудь по слабости, в сердцах брошенное, потом опубликуете, а люди как раз и решат, что старик из ума выжил и больше ему веры нет!..
Стал Маковецкий думать, как быть. И придумал. Заказал портному пару широких штанов с особыми карманами. Бывает, пустится Лев Николаевич о погоде либо об искусстве рассуждать - доктор руку в карман, а там у него блокнот и карандаш наготове. Нашарит он эти штуки, и вперед!
Чтобы ловчей да разборчивей выходило, Душан Петрович каждую ночь у себя в комнате отдельно упражнялся. Лежа в постели, выписывал вслепую под одеялом всевозможные рецепты от воображаемых болезней.
И все бы хорошо, да одно плохо: несмотря на преклонный возраст, Лев Николаевич не вполне еще ослеп. С некоторых пор он стал замечать за доктором неприятные странности. Присядет рядом Душан Петрович, ласково в глаза глядит, улыбается, а сам руки в штаны спрячет и чего-то там ими себе сучит!..
Тут уж пришла очередь Толстого думать о том, как быть, а быть - непросто. Одно дело - запретить за собой всякий вздор записывать и совсем другое - прямо вот так, в лицо залепить человеку: немедленно выньте руки из штанов, дорогой доктор! Мне это неприятно! Это и вас не украшает, и мне не ласкает взор!..
По великой своей душевной доброте Лев Николаевич так и не счел возможным призвать Душана Петровича к соблюдению приличия. А тот, не встретив со стороны своего пациента никакого сопротивления, настрочил помаленьку целую книжку под названием "Яснополянские тетради". Про большие карманы и рукоблудный блокнот Маковицкий сам в ней всему свету поведал.
Врачи вообще не стыдливы, а уж кому волею судеб великого человека наблюдать доведется - те порою просто борзеют от усердия.
ЛЕВ НИКОЛАЕВИЧ ТОЛСТОЙ В ПЛОСКОСТИ ОБЩИХ ТЕМ
Однажды в Ясную Поляну приехал философ Лев Шестов. Он стремился опробовать на Толстом действие своей адогматической философии. Слишком поздно. Ветхий днями Лев Николаевич уже успел извериться в правоте даже таких мыслителей, как Шопенгауэр и Кант. Любые новые умопостроения его тем более не занимали.
Но раз уж человек приехал, поговорить с ним о чем-то надо?.. Беседа как-то сама собою соскользнула с головокружительных вершин экзистенциализма в плоскость низменных, общих тем. На этой благодатной равнине старому льву хватало добычи. Здесь, при виде всякого человекообразного перпендикуляра, он исполнялся суровым учительным духом. Здесь лучше было ему на глаза не попадаться.
Наиболее низменная и общая русская тема - это, конечно же, наше всенародное непросыхание. Толстой с каким-то злым удовольствием часто повторял слова Бисмарка о том, что "один трезвый русский извозчик вдесятеро разумней дюжины пьяных русских министров". Повторил и сейчас. Лев Николаевич решил доказать Шестову прописную истину: мыслящему человеку пить вредно. В пьяном виде мыслящий человек теряет свою, и без того весьма относительную, ценность. Работник умственного труда, регулярно отравляющий свой мозг алкоголем, подобен пианисту, который сам защемляет свои пальцы крышкой рояля, или скороходу, добровольно уродующему собственные ноги...
Не вполне понимая, куда Толстой клонит, Шестов, на всякий случай, поспешил с ним согласиться, честно добавив, что сам сроду не пил, не пьет и пить не собирается, потому что, по его мнению, занятие это весьма и весьма скучное.
- Сами вы скучное!!! - неожиданно резко возразил Толстой. - Если бы скучное оно было - разве пил бы кто?!. Все вы так говорите, а потом наклюкиваетесь до одури и безобразничаете с певичками!.. Или еще лучше - с цыганами!.. Будете мне рассказывать!.. Уж я-то знаю!..
- Меня самого пристрастие к спиртному едва не погубило как писателя!.. - продолжал Лев Николаевич горячим шепотом. - Лучшие годы моей жизни омрачены пьянством и долгой, тяжелой внутренней борьбою с ним. Если бы не водка, я наверняка написал бы не меньше, чем Диккенс!..
- Но ведь вы и так написали куда больше Диккенса, Лев Николаевич!..
- Вы в этом уверены?.. Что ж, со стороны, как говорится, виднее. Ну тогда бы я написал столько, сколько я и Диккенс, вместе взятые. Ужасно жаль потерянного времени. Если бы вы могли до конца уяснить себе, какое это страшное, неотвязное зло - сивуха! Как я жаждал бросить пить!..
- Великолепно сказано, Лев Николаевич! С позиции формальной логики выражение "жаждать бросить пить" - очевидный нонсенс, но ведь именно так, по большей части, у нас на Руси и "бросают"!..
Этот Шестов хоть и был мыслителем университетской выпечки, но, как видно, не полный дурак.
- В самом деле?.. Да, действительно... Не забыть бы в дневник записать... Знаете, находится немало охотников обвинять меня в том, что я нарочно утяжеляю и коверкаю русский язык, подделываясь под простонародье. Но вот вы сами видите, какой удивительно глубокий смысл способно передать даже случайное косноязычие. "Жаждать бросить пить"... В этом чувствуется и непокорство судьбе, и обреченность... Тем не менее бросать надо, и чем раньше, тем лучше. Послушайте! А почему бы вам не сделать это уже сегодня?.. Хоть какая-то польза от нашей встречи будет!.. Вы, я так понимаю, хотите поскорей домой, в Москву, вернуться? Это правильно. Если не станете здесь рассиживаться - пожалуй еще поспеете к вечернему поезду. Там, на станции, буфет есть, в нем водка продается. С дороги-то, с холоду, стопку-другую хватить так, бывает, приятно!.. А вы, как раз, и воздержитесь!.. Обещайте сделать над собой усилие и пройти мимо искушения с высоко поднятой головой!..
- Да ведь я и так не пью, Лев Николаевич!.. Что толку в подобных обещаниях?!. С тем же успехом я могу заверить вас, что не съем собственную шляпу и не искусаю станционного сторожа!..
- Э-э-э!.. Понесло!.. Понесло!.. Так я и думал!.. Шляпу!.. Сторожа!.. И не стыдно вам старику зубы заговаривать!.. Признайтесь лучше, что просто силы воли не хватает!.. Я пойму...
Шестов пожал плечами, обещал не пить и уехал, Лев Николаевич тут же благополучно о нем забыл. Философ был у него двадцать девятым посетителем за день. Разве всех запомнишь?..
Последним, тридцатым, в гостевом списке значился некий выпускник реального училища, остро переживающий конфликт поколений сын околоточного надзирателя из Мологи. Выслушав его, Лев Николаевич в довольно реакционных выражениях объяснил юноше, что христианину следует любить и почитать своего отца, даже если шалуны-приятели заглаза величают его "цепным псом самодержавия", а старшая сестра - "душителем свободы". Что распространенная среди так называемой "передовой молодежи" безоглядная вера в "темное прошлое" и "светлое будущее" - есть вредное и нелепое заблуждение. Если живешь по совести - прошлое всегда оказывается светлым, а будущее темным...
Эта простая, хотя и не вполне прозрачная мысль покажется особенно глубокой применительно к судьбе Мологи. Лет через двадцать-тридцать за какие-то невидимые миру грехи городишко сей обречен будет сгнить на дне гигантской стоячей запруды Рыбинского водохранилища, чтобы, подобно Содому и Гоморре, остаться в веках пустым, никого не вразумившим и не образумившим звуком.
И когда давным-давно уже не взыскующий никаких идеалов прежний юноша в тысяча первом лагерном бараке Каналстроя станет рассказывать соседу по нарам сказку о своем паломничестве в Ясную Поляну, о том, как Лев Николаевич Толстой из собственных рук угощал его чаем с тремя кусками сахару, яблочным вареньем и булками с маслом, - сосед ему, разумеется, не поверит и лишь тихонько, по-собачьи заскулит при воспоминании о белых булках, сахаре и сливочном масле, о безвозвратно канувших в прошлое, далеких и прекрасных, как звезды небесные, райских запретных плодах...
Хотите верьте, хотите нет, но Лев Николаевич действительно угостит будущего каторжника чаем, ласково его напутствует и, распрощавшись, примется, наконец, заносить важнейшие впечатления прожитого дня во все свои дневники. Их у него в постоянном обиходе штук шесть или семь, не считая потайных и утерянных. Какой смысл в одновременном ведении такой уймы дневников - для нас загадка. И для Толстого - загадка. Но он в отличие от нас не ищет на нее ответа. Сейчас, на наших глазах, он смиренно погружается в свое умопомрачительное многописание, как все та же Молога под воду.
ЛЕВ НИКОЛАЕВИЧ ТОЛСТОЙ И ДАРСТВЕННЫЕ НАДПИСИ
Быль
По случаю 80-летия Толстой получил огромное количество поздравительных писем, телеграмм и подарков.
Самым ценным по праву считается подарок артели официантов сада-ресторана "Фарс". На свои трудовые шиши, вскладчину, официанты заказали известной фирме Баташова полутораведерный мельхиоровый самовар с гравированными надписями: "Царство Божие внутри Вас есть", "Не в силе Бог, а в правде", "Не так живи, как хочется, а как Бог велел" - ну и так далее, в том же благочестивом, приятного аппетита духе.
Принимая подарок, Лев Николаевич растрогался, прослезился и тут же стал проверять, хорошо ли крутится краник в виде ангела с распростертыми крылышками.
А Софья Андреевна приуныла. Ей померещилось, что этих невозможных, фарсовых пролетариев штопора и подноса измыслил и подослал с того света незабвенный насмешник Иван Александрович Гончаров. Графиня Толстая нимало не верила в творческую удаль простого народа. Считала народ серым, не способным на такие сверхъестественные, оглушительные пошлости.
Зря она о народе так. Брала бы лучше пример с мужа. Лев Николаевич был убежден в том, что для народа нет ничего невозможного. И безо всякого Гончарова, Толстого, Гоголя, Пушкина народ наш сумеет самовыразиться в формах, ему сродственных и соразмерных.
Вслед за официантами прибыла депутация рабочих Щекинского шпалопропиточного завода. Их подарок, сильно уступая самовару в блеске, выигрывал в неотразимости. Толстому сначала показалось, что четверо честных тружеников вносят на плечах в залу черный, пахнущий новым сапогом гроб. Узнав, что это всего-навсего шпала, Лев Николаевич снова прослезился. К шпале дюймовыми рельсовыми болтами была привинчена литая чугунная табличка с изречением: "Темно еще на Руси, но свет и во тьме светит и тьма его не объяст".
Эту юбилейную шпалу Софья Андреевна сожгла в печи зимой 1917/1918 года, а табличку яснополянские мальчишки раскололи обухом топора на мелкие кусочки и с удовольствием расстреляли из рогаток по грачам, воробьям и лягушкам.
ЛЕВ НИКОЛАЕВИЧ ТОЛСТОЙ И ДРУГИЕ ТОЛСТЫЕ
Сыновей у Толстого было шестеро: Леонид, Анатолий, Виталий, Валерий, Марат и Эдуард. Дочерей уже и не упомнить сколько. Раиса, Галина, Инга, Людмила, Алла, Тамара, Светлана, Виолетта, Маргарита, Нонна, Анжелика... Пальцев на руках сосчитать не хватит!..
С дочерьми еще так сяк, а вот с сыновьями у Толстого взаимопонимания никогда не возникало. В детстве они его почтительно побаивались, а когда выросли - взяли моду всячески трунить и третировать.
- Вы, папаша, какой-то паранормальный!.. - любил повторять интеллектуал Анатолий.
- В этом возрасте, братишка, у каждого свои тараканы в голове заводятся. Еще неизвестно, что ты сам в старости нести начнешь!.. - вступался за отца грубоватый Валерий, любитель автомобильных гонок, футбола и бокса.
- Ну что вы, мальчики! Наш папка еще ничего! Правда, папка, ты у нас еще ничего? - тормошила родителя простоватая Нонна...
Немудрено, что Толстой постоянно порывался бежать из дому. Когда это ему удавалось, дети, все семнадцать человек, пускались вдогонку. Тому, кто первым настигал беглеца, мать, Зинаида Олеговна, по старой семейной традиции пекла коржики.
Толстой от супружней стряпни готов был на стенку лезть. Он и детей-то настругал такую кучу, чтобы жену от печения этих жутких каменноугольных коржиков как-то отвлечь. Сам он всю жизнь проработал сменным мастером на заводе "Маркшейдер" и замечательно прекрасно питался обедами в заводской столовой. А еще он двадцать восемь лет, до самой пенсии, висел на "Доске Почета", жена его считалась самой многодетной в области и даже была награждена орденом "Мать-героиня" Первой степени с вручением ключей от новой пятикомнатной квартиры из резерва облисполкома, так что грех жаловаться. Звали Толстого Николай Иванычем. Фамилия громкая, а имя простое.
Из произведений своего великого однофамильца он читал только "Кавказского пленника", да и то в школе. Но содержание запомнил.
Простой армейский офицер едет на родину в отпуск. Он собирается жениться на девушке, которую для него приглядела старушка мать. Из-за дурацкой неосторожности офицер попадает в плен к воинственным горцам, которые держат его взаперти, издеваются, кормят как собаку и еще вдобавок требуют за освобождение большие деньги. С помощью одной доброй девочки офицеру удается бежать. Хлебнув в плену лиха, он решает никуда больше не ездить и уж тем более не жениться. Потому что доброй девочки в следующий раз может и не быть.
Примечательно, что Лев Николаевич Толстой считал "Кавказского пленника" своим лучшим произведением.
ЛЕВ НИКОЛАЕВИЧ ТОЛСТОЙ И ЕГО ЖИЗНЬ
Диктант
Дед Льва Николаевича от большой барской дури отправлял стирать свое белье за границу. Он прожил жизнь с ощущением ее роковой бессмысленности.
Внук Льва Николаевича не имел возможности отправить за границу даже почтовую открытку. Он прожил жизнь с ощущением ее роковой несвоевременности.
Лев Николаевич границы учреждал для себя сам. Он прожил жизнь своевременную и осмысленную. Ему повезло.
Пожелаем удачи друг другу.
